В первой части главная партия – молодой город, энергичный, утонченный…
– Но кто это будет танцевать? – перебил мэтр.
– Да не спешите, сейчас нет так важно – кто, важно – как. Совместим русскую классическую школу и европейскую, покажем загадочную душу и жажду деятельности.
– Но элементы…
– Полностью на ваше усмотрение, – перебил гость. – Доверяю специалисту. Итак, после соло – короткая связующая, танец скорби о кончине Петра, затем побочная партия Меньшикова…
– Я даже знаю, кому это дать, честолюбцев в труппе хватает.
– Отлично! В разработке покажем елизаветинские времена – художникам необходимо объяснить, чтоб парики, расшитые камзолы… техника танцоров в стиле барокко…
– «В стиле барокко?» – изумленно переспросил Мариинский. – Как это?
– Ну вы же профессионал, придумайте, – небрежно махнул рукой гость. – Высокие прыжки, полагаю… И реприза наимощнейшая: Екатерина, Крым, медный всадник, классицизм…
Мариинский хмыкнул, но ничего не сказал.
– Вторая часть спокойная и величественная, – как ни в чем не бывало продолжал «менеджер». – Глинка и его «Жизнь за царя». Потом…
Гость задумался.
– Тут масса всего. Должны звучать пушки войны двенадцатого года и штуцера восстания декабристов; звенеть рельсы Царскосельской железной дороги и радостный хор отмены крепостного права.
– Хор?
– Не придирайтесь к словам, коллега. Поставьте кордебалет, массовку. Тем будет много и разных, но они должны перетекать друг в друга: Чайковский, «Могучая кучка» – и Штраус, обязательно Штраус!
– То есть, вальс предусмотрен?
– Что вы, что вы – конечно, конечно! И подумайте о танцовщице! Кого из балерин вы видите в роли партнерши Петербурга?
– Боюсь, только Терпсихору, – рассмеялся мэтр.
– Хм. А это мысль… Но согласится ли она? – «менеджер» почесал в затылке.
– Вы серьезно?
– Более чем, дражайший мой, более чем! Заканчиваем до-диез минором раннего Рахманинова и переходим к третьей части.
– Второй акт?
– Думаю, да. Двадцатый век пишем в форме рондо: Петербург-Петроград-Ленинград-Петербург. Начинаем с «Тоски» Пуччини…
– Пуччини?! Но почему?
– Ах, mon cher, ну как вы не понимаете. «Балтийский мрак с тоскою италья-ан-ской», – пропел неожиданно чистым баритоном гость. – Северная Венеция накануне перемен. Черная Пальмира на перекрестке миров…
– «Черная Пальмира» – это из другой оперы, – возразил Мариинский.
– Согласен, увлекся. Но все равно про наш с вами город.
– Наш с вами?
– Конечно, – насупился «менеджер». – Я здесь чувствую себя как дома.
– Ты везде как дома. Вернемся к балету.
– Да! Так вот, дальше Петроград – корабли, Андреевские стяги…
– Предлагаешь, чтоб корабли танцевали тоже?
– А есть подходящие? – полюбопытствовал гость.
– Ну… – смутился Мариинский.
– Решим по ходу. Один корабль точно будет нужен.
– Крейсер «Аврора», – понял деятель искусства.
– Именно. И от его аккорда начинается тема революции. Музыка Прокофьева, в костюмах преобладает красный цвет, в хореографии – элементы модерна…
– Принято.
– Я знал, что мы поймем друг друга. В середину предлагаю вставить наконец-то Шостаковича. Вот это «Пам! Пам! Па-пам-пам!» ничем нельзя заменить. Даже комментировать не буду, уже столько всего сказано про блокаду, про героизм, зачем повторяться. И пусть немецко-фашистские захватчики танцуют в рогатых касках, как было в оригинале.
– Что, натуральные? – вздрогнул мэтр.
– Нет, зачем же! – отмахнулся гость. – Найдутся умельцы. Мало ли сейчас желающих подражать…
– Я понял, понял, – поспешил убедить Мариинский. – А после войны что?
– После войны – мир. Строительство. «Время – вперед», Свиридов. Да, пока не забыл: в ленинградской части, что очень важно, должны быть рок-группы, хотя бы в виде попурри.
– Все?!
– Насчет всех не уверен, но однозначно – «Аквариум», «Кино», «Алиса», «ДДТ»… И завершаем двадцатый век, то есть наше рондо, темой Корнелюка из «Бандитского Петербурга», ибо это нельзя игнорировать, это эпоха, фактически декаданс…
– Я с тобой поседею, – отозвался Мариинский, вытирая пот со лба. – Танцорам прикажешь выдать пистолеты? А может сразу «оптику»?
Вместо ответа гость, приложив руки к груди, проникновенно, вполголоса, начал: «Ночь, и тишина, данная навек»…
Мэтр дослушал до конца и молча кивнул. Что ни говори – а такое не забыть.
– Я должен передохнуть, прежде чем приступать к веку двадцать первому, – заявил гость, расположившись на банкетке, согнув руку под голову и закрыв глаза. – Там всего-то четырнадцать лет, но – финал, сами понимаете. Как его видите вы, кстати?
– Ну… – Мариинский задумался, откинувшись в кресле. – Если следовать твоей логике, вероятно – «КиШ»?
– Неплохо, – «менеджер» открыл глаза. – Вот только я не представляю, как под них танцевать. Поэтому лучше – «Чиж». Блюзы. И еще Мумий троль, вот это: «Петербург-сити, Петербург – в сети».
Гость приподнялся на локте и противным голосом, довольно похоже, изобразил.
– Тоже почти блюз, но как актуально! А поскольку завершить мы должны не черт весть как, а на подъеме, предлагаю добавить настоящей фантастики.
– А именно? – заинтересовался Мариинский.
– Что-нибудь… романтическое… утопическое…Но чтоб чувствовался сегодняшний день. Вот вслушайтесь: волны… Гасят ветер…
– Это же двадцатый век. Мы его уже обсудили и закончили.
– Мда? – недовольно протянул гость. – А по-моему, двадцать второй, хе-хе. Самый полдень. И уж точно сейчас – остро и животрепещуще, как никогда. И обрамляем незабвенным «Зимовьем зверей», здесь танец должен быть быстрым, предлагаю «Ночи без мягких знаков», чтоб белые ночи засияли во всем блеске.
– «Я фонарею», – покачал головой мэтр.
– «Когда по Неве проплывают киты?» Я тоже. Но как феерично! Ну и конечно же – отражаем трехсотлетие нашего юноши.
– Крестный ход и звон колоколов? – ехидно поинтересовался Мариинский.
– Да делайте что хотите, – вздохнул «менеджер». -Но лично я за лазерное шоу с фонтанами. Черновик, я считаю, готов, детали обсудите с музыкантами и танцорами.
– Скажи же, наконец, кто солист! – нахмурился Мариинский. – Если не наша школа, то не могу поручиться…
– Ну конечно, наша школа, – проворковал гость, вскакивая и суетясь вокруг мэтра. – Разве я мог предложить вам кого-то со стороны! Наш, полностью наш! И духом – и телом! Каждым камнем наш, каждым ветерком в подворотне, каждым деревцем в парках!
– Как! – вскричал Мариинский, всплескивая руками. – Неужели это…
– Именно! Страдает. Любит. Письма пишет. Ему будет полезно немного подвигаться. Но вы должны помочь мне! Возьмите дирижерскую палочку, вот так, взмахните…
Петербург проснулся в человеческом теле.
Одет он был как протагонист в балете «Ленинградская симфония»: в трико и тенниску.
Это было ни на что не похоже! Можно шевелить руками, садиться, вертеть головой, да что там – прыгать! Он так и сделал: выбежал на Дворцовую площадь и, еще не веря, совершил несколько скользящих прыжков вокруг Александровской колонны.
– Будет, будет. Хорош, в смысле. Мне бы еще понять, в каком стиле с тобой лучше разговаривать, – послышался ворчливый голос. – Работать надо, а он глиссады выписывает.
– Печальный демон, дух изгнанья? – удивился Петербург.
– Все-то ты знаешь, интеллигентщина. Думаешь, тебе халява обломилась? Тьфу, ты – даром, считаешь, выпало счастье парить? Одним словом – собирайся, я тебе занятие нашел. Не все проспектами пролегать да мостами разводить. Иди за мной. И – правильно, говори там поменьше, а больше слушай. Тогда будешь танцевать как… Мадрид. Или Буэнос-Айрес.
– Танцевать? А она увидит?
– Первопрестольная? Конечно. Все увидят. Все столицы твои будут. Ходу!
Тем утром, которое еще не настало – а может, оно настает каждый день? – Петербург вышел на сцену. Разогнал облака над Невой, и по ней побежали аквабусы и прогулочные катера. Большой трехмачтовый парусник, стоящий у берега, развернул российский флаг. Невский проспект, и так никогда не засыпающий, взбодрился, зашелестел шинами автомобилей, запиликал гудками, эхо от них отразилось еле заметным дрожанием монферрановских колонн и пропало под куполом собора. Там уже ждал хор.
Музыканты в сборе, значит, пора начинать. Молодой человек с внешностью европейца но русским характером, легко подпрыгнув в кабриоле, взмахнул руками, словно подавая знак. Движение уловили фонтаны Петергофа, понесли на тонких струях вверх, уронили с высоты. Дорожки парков наполнились детьми в колясках и на роликах. Скейтеры полетели вдоль набережных, вызывая зависть сфинксов и львов. Вздохнули мосты под пристальными взглядами грифонов и коней. Царское село вспомнило юные школьные годы и молодого Пушкина, и старика Державина. Ангел Адмиралтейства взирал на все это сверху, а глубоко под землей гудело метро, унося людей к мирской суете. И только Медный всадник делал вид, что ни при чем, но сам внимательно следил, чтоб зрители наблюдали, чтоб не забывали аплодировать. В далеком Кронштадте стоящая на ремонте «Аврора» подумала: а может и не зря все было сто лет назад? Не совсем зря… Ведь был прорыв. Было просвещение. Было искусство. И даже, говорят, космос… Можно ли перечеркнуть?
Танцующий молодой человек не заметил, в какой момент рядом с ним появилась партнерша. Это была не Терпсихора, нет. Женщина в платке, на лице которой отражались столетия, но стан был стройным, движения – невесомыми, а главное, такой жар полыхал в сердце, что растаяла бы, наверное, вечная мерзлота. У танца нет границ – и в этом па-де-де они были вместе, потому что – что еще остается, как не держаться друг за друга, когда весь мир смотрит холодно, недоверчиво, и ждет, нетерпеливо ждет твоего падения…
Демон стоял на мосту Лейтенанта Шмидта (название Благовещенский ему не нравилось), облокотившись о решетку, и задумчиво гладил по морде чугунного морского конька.
– Ты спрашиваешь, хвостатый, зачем мне это было нужно? Глумлюсь, думаешь? Да не глумлюсь я. Просто мне скучно. Хотелось музыки, светлого пятна. Пусть танцует, пока молодой, у него хотя бы будет, что вспомнить серыми зимними вечерами. В конце концов, могу я устроить праздник? Тварь я дрожащая, или?.. И Мариинский доволен, вон какой сбор.
Над Невой начиналось лазерное шоу.
2017 год, неизвестное число
Дорогая Столица!
То, что случилось между нами, так удивительно, что я не в силах осознать этого в полной мере. Но впервые за долгие-долгие годы я понял вдруг, что не один. Есть кто-то, кому я нужен со своим холодом, дождем, серым ветреным небом, унылыми трущобами и, как считают некоторые (хотя они ошибаются), дворянской спесью и постоянным желанием умничать. Пусть мне не верят, но я почувствовал родственную душу. И теперь знаю, что когда-нибудь мы встретимся опять, а пока, даже на расстоянии, мы всегда будем вместе, соединенные нервами железных дорог и шоссе.
Думай обо мне, дорогая.
Навсегда твой,
Санкт-Петербург.
2
Экспериментирующий подросток
ТАНГО НУЭВО
Танго нуэво – это эксперименты по части оригинальности шагов, стремление найти свой собственный неповторимый стиль. Танго нуэво свойственны оригинальные вращения со сплетением и вымещением ног, изысканные позы и поддержки.
♂ Морковка для Альбиноса
Солнце освещало черную равнину на острове в семнадцати километрах от Пскова. Оно собиралось уже скрыться за горизонтом, но еще кокетничало, пользуясь тем, что стало тусклее и не могло повредить фасетки тем, кто смотрел бы на него.
Миха шел по распаханной земле, ведя левой ногой борозду по всей длине поля. Выглядел он в последнее время не очень – краска на голове местами облупилась от сырости и ветра, во всю грудь тянулась еле заметная пока трещинка, которую надо было заделать еще с месяц назад, когда она только появилась, а сейчас, видимо, обычной замазкой уже обойтись не получится.
Впрочем, Миха плевать хотел и на собственный внешний вид, и на возможные проблемы с каменным телом в недалеком будущем. Все дело было в кролике-альбиносе – этот паршивец в питомнике выглядел таким живым и милым, а старый, обычный – серый – уже совсем поседел и вот-вот грозился издохнуть.
От переживаний Миха чуть сильнее ткнул ногой в землю, борозда пошла глубже – и это было крайне нехорошо, потому что так посаженные в нее семена скорее всего не взойдут.
– Михаэль! Карпентер, мать твою глыбу березой под дых! – заорал бегущий к пахарю Тодди.
Он оставлял в мягкой земле глубокие следы и был кардинально неправ. Настолько, что Миха несколько мгновений на полном серьезе рассматривал возможность упереться и встретить приятеля мощным хуком в челюсть.
Однако при этом пострадал бы кролик Тодди – тоже не совсем идеальный, но убийство или нанесение увечий чужому животному было слишком большой карой за такой проступок.
– Что тебе надо? Пришел посмеяться надо мной? – поинтересовался пахарь.
– У нас проблемы! В восточной части острова высадились наны!
Альбинос, подчиняясь ментальному импульсу, побежал быстрее, прокручивая кремниевое колесо в голове Михи. Вспомнились события двухсотлетней давности, когда наны уничтожили весь урожай и большую часть животных.
Они свалили с острова только после того, как переварили все, что им было нужно, – в основном металлы и пластик.
– Ужасно, – скрипнул пахарь.
– Не то слово! – кивнул Тодди. – Общий сбор прямо сейчас!
Они оба ринулись предупреждать остальных. И было уже не важно, что каждый шаг каменных исполинов порождает новые глубокие ямы в недавно распаханной земле.
На могильной поляне все собрались уже глубокой ночью. Множество валунов, в очертаниях которых угадывались сплетенные руки, ноги и головы, лежали по центру. Каждый каменный исполин, пришедший сюда, первым делом дотронулся до спрессованных в единое целое фигур. Миха сразу после этого по привычке нашел взглядом Ани – она же упорно смотрела в другую сторону. Не так давно, пока не сдох его старый кролик, они вместе мечтали об общем ребенке. Теперь же об этом не стоило и заикаться.
Карпентер с кроликом-альбиносом в голове стал незавидным женихом. Мелкий красноглазый подлец крутил колесо, позволяя Михе думать и выдавая заряд, необходимый для существования. Но делал это не всегда равномерно, иногда сбивался, а порой вдруг выдавал свой ритм, законченный и красивый, но такой нетиповой, что мысли шли совсем по другим законам – и остальные только презрительно поджимали каменные губы, слыша бред родича.
– Собираемся! Сходимся! Общий сбор! Соединяемся! – заорал Карл. Один его глаз выломало веткой прошлой весной, и он до сих пор восстанавливался – старый кролик в голове у старейшины крутил колесо не слишком быстро, и на выплавку фасеточного стекла сил у гиганта оставалось немного.
Каменные исполины встали в круг, каждый дотрагивался до стоящего слева и справа; а коленом или бедром прикасался к камням в центре поляны.
– Уберите Миху! – вдруг крикнула Ани. – Он порченый!
Такого предательства Карпентер не ожидал. Да, они давно уже не общались, не держались за руки, не склонялись друг к другу головами, а уж о запуске грызуна можно было и не говорить. Но – убрать кого-то из общего собрания? Его – убрать?
– Нет, – Карл категорично взмахнул рукой. Невысоко – берег силы. – Каждый из нас несет в себе уникальные знания. Во многом они повторяются, но сегодня мы не можем рисковать. Наны сметут нас.
Ани покачала головой. Миха вдруг понял, почему она пыталась его отстранить. В общем собрании ему не составит труда понять, что она думает о нем, – и ей, возможно, будет от этого больно.
Но ничего поделать с этим уже было невозможно. Четыре десятка кремниевых фигур соприкоснулись друг с другом и с каменным могильником в центре поляны и стали единым целым.
Что-то происходило. Появлялись картины из прошлого – нашествие нанов двести лет назад, со всеми подробностями, такое, каким его помнили очевидцы. Порушенные постройки, сметенные поля, убитые звери. Ползущие в могильник раньше срока фигуры – те, кому не достались новые животные взамен умерших. Уничтоженные крысы и бобры, которые раньше так же, как кролики, крутили колеса в головах.