В двадцать два часа они были уже в сборе в кабинете полковника Строгова.
– Ну, вот что, товарищи, – строгим голосом сказал Строгов, – нами установлено, что Степан Возняк, а настоящее его имя Стефан Войтович, – пособник фашистов, действительно, служил в зондеркоманде националистов, и есть реальное предположение, что он может быть причастен к подготовке схрона обоза в деревне Стрешнево. Вот что, Волк и Кудрин, вы уже «спелись» и вместо завтрашней бани в Сандунах вылетайте-ка утром в Гродно. Там вас встретят наши коллеги, отвезут в пансионат ветеранов войны. В этом пансионате живет Федор Ильич Масевич, ветеран партизанского движения в Белоруссии, он во время войны как раз воевал в тех местах, да и Стрешнево хорошо знает. Подполковник Разумов полагает, что именно он может дать нам недостающую информацию. Поговорите со стариком, заслуги его вспомните, не перебивайте, всё слушайте внимательно. Ему будет приятно, что востребован, может, беседа его наведет на подробные разговоры, а нам это может помочь. Все, вы свободны.
Все складывалось, как в сказке про щучье веление: с утра уже Волк с Кудриным летели самолетом в Гродно, там уже ждала машина, которая отвезла в город, а оттуда сразу в пансионат.
Федор Ильич Масевич оказался очень душевным человеком, сразу предложил по сто грамм для знакомства. Кудрин попробовал было отказаться, но Федор Ильич так запротестовал, что деваться было некуда. Сначала сто грамм, потом двести, дойдя до трехсот, Федор Ильич разговорился по полной программе. Он охотно вспоминал все в невероятных подробностях, но когда Волк мягко подвел тему к фашистскому обозу, старик мгновенно посуровел, стало понятно, что эта тема не доставляют ему удовольствия.
– Да, забудешь тот обоз, как же! В бою с полицаями я потерял лучшего друга, – проговорил старик, – вот ведь как, самое страшное прошли, до освобождения Белоруссии дожили, а тут… Эта зондеркоманда дралась насмерть, как сто чертей, видно, ей было за что. Партизаны потеряли добрую часть отряда, но все равно упустили ее. В живых, правда, осталось не более трех-четырех карателей, но им удалось уйти.
– Федор Ильич, а куда они могли уйти, тем более такие обескровленные, как далеко от Стрешнева? – спросил Волк.
– Да ушли-то, может, недалеко, там уже наша регулярная армия наступала, деваться было особенно некуда, – ответил Масе-вич.
– Значит, – предположил Женя, – обозы прятали либо где-то в самом Стрешневе, либо рядом.
– А по-другому и никак, – согласился Масевич. – А почему вдруг вы сейчас этим заинтересовались, было разве что-то ценное в обозах? Выходит, не простой это был бой?
– Да всякое добро, – сказал неуверенно Женя.
– Отнятое у жителей близлежащих сел, – моментально подоспел на выручку Димыч.
Старик успокоился и не стал докапываться до истинных причин разговора:
– Ну, понимаю, нелюди они, – задумчиво подытожил он.
– Федор Ильич, а вам ничего не говорит имя Стефана Войтовича? – вернулся к разговору Волк.
Масевич немного помолчал:
– Это страшный человек, сколько хороших ребят пострелял, но среди убитых его не было, видать, ушел с обозом. У них у всех была татуировка «Верт», видимо, думали про себя, что вечные и будет им при фашистах почет, но все вон как повернулось, теперь они меченые. Да, у Войтовича еще шрам такой должен был на лбу остаться, метка – ни с кем не перепутаешь. Ее оставил ему, гаду, один добрый хлопец. У полицаев этих был еще начальник Гришка Корбут, бывший киномеханик из Гродно, вот кто был пострашнее всех в зондеркоманде, на расстрелы лично сам вызывался, словно для него это нормальное дело было. Ничем не гнушался, выслуживался перед немцами.
– А вы, Федор Ильич, случайно не встречали никого из этой зондеркоманды после войны? – наугад спросил Кудрин.
– Знаете, несколько недель назад моя свояченица из Стрешнева вроде как видела в селе Пашку Дольникова, прислужника Корбута, но, может, обозналась, ведь времени много прошло, – ответил Масевич.
– А что вы скажете про Дольникова? – без лишних разговоров, беря быка за рога, спросил Кудрин, словно только что они говорили не о Войтовиче с Корбутом, а о Дольникове.
– Да он был никакой, как наши говорили, в расстрелах не участвовал, все прятался, вроде бы совестливый был, но там кто его знает, – ответил Масевич.
– Нам бы вашу свояченицу увидеть, – попросил Кудрин.
– Так это легко можно сделать, она так по-прежнему в Стрешневе и живет, в последнем доме у леса, Анна Егоровна Сбит-нева. Скажите ей, что вы от меня, привет передайте, она и расскажет, что знает, – сказал Масевич.
К этому времени разговора стало заметно, что напиток и усталость взяли свое, и Федор Ильич стал клевать носом – засыпать. Пора было прощаться. Поблагодарив его и пожелав всего хорошего, Волк с Кудриным, не теряя времени, направились в Стрешнево. Им казалось, что информация сама плывет в руки, вот-вот, и случайно образовавшаяся свояченица наведет их на что-то важное, ключевое во всем деле. Эта волна успеха заставила их торопиться. В Стрешнево они приехали уже к вечеру, местные товарищи пригласили их на ужин, но, зная белорусское гостеприимство и чем оно может закончиться, оперативники поехали за удачей к свояченице Масевича.
Встретила их довольно пожилая женщина, услышав про привет от Федора Ильича, она обрадовалась, захлопотала и радушно пригласила ребят в дом, в чистую большую комнату, указала на лавку под образами. Как смогли, Женя с Дим Димычем объяснили цель своего приезда и сразу приступили к расспросам о Дольникове.
Анна Егоровна оказалась женщиной словоохотливой, долго рассказывала про жизнь селян в оккупации, пока, наконец, не дошла до встречи с Дольниковым.
– Был Павел тут, и через много лет его узнала. Смотрю, идет к лесопилке, это несколько недель назад как раз. Наша лесопилка старая, работала и до войны, и во время нее, и после недолго. Дольников там работал в довоенное время. Мне показалось, что он узнал меня и даже улыбнулся. Ну, и пошел своей дорогой, а больше я его и не видела.
– Анна Егоровна, а далеко ли эта лесопилка? – спросил Волк.
– Да нет, в двух километрах от деревни, если ехать прямо по дороге, в нее и упретесь, – объяснила Анна Егоровна.
– Скажите, а еще кто-нибудь теперь из жителей села есть, кто жил при немцах в оккупации? – спросил Кудрин.
– Вы знаете, – тихо сказала Анна Егоровна, – через два дома от меня живет бабка Шура, ее все называют колдуньей, и лет ей под девяносто. Она ни с кем не дружит, ни к кому не ходит, затворница, одним словом. Всю жизнь прожила старой девой – одна, ни мужа, ни детей. В прошлом году у нее коза убежала, и это для нее было трагедией. Она тогда ко мне и обратилась за помощью; нашла тогда я ее козу в лесу, уж как она меня благодарила. Скажите ей, что это я вас послала, может, она и расскажет что-нибудь, что вас интересует. В 1944 году, когда наши наступали, она выхаживала какого-то раненого мужика. Поговаривали люди, что тот мужик не наш, не советский, а вроде бы как полицай. Но точно не могу сказать, да и она ничего не говорила никому. Зайдите к ней, может, и разговорите ее, но поначалу наколите дрова – она будет счастлива.
День хоть и заканчивался, и ребята валились с ног от усталости, информация поступала так легко, цель поездки, казалось, оправдается одним днем. Ради этого Дим Димыч и Женя готовы были колоть дрова хоть в ночи.
От Анны Егоровны ребята сразу пошли к бабке Шуре.
Покосившийся в сторону и почерневший от времени дом бабы Шуры производил грустное впечатление: под фундаментом виднелись короткие столбы, на которых он стоял, забор был наполовину разрушен, а одиноко стоявшие прутья с торчавшей на них проволокой напоминали часовых, охранявших эту избушку на курьих ножках.
Дверь им открыла старая женщина, одетая в стеганую телогрейку, и на голове ее красовался выцветший от времени пуховый платок. Удивительно контрастные были соседки. Яркая, словоохотливая, можно даже сказать, болтливая свояченица Масевича, тетка, как смачно говорят о таких в деревне, которой до всего есть дело, за словом в карман не полезет. Бабка Шура, наоборот, была замкнута, вещь в себе. Возможно, когда-то она была красавицей, какая-то тайна сохранялась в ней даже в глубокой старости: высокая, прямая, несмотря на возраст, поджарая, напоминала старуху-графиню из «Бронзовой птицы». Хозяйкой замка она, конечно, не была, но весь ее облик выдавал хуторянку, сильную, жилистую, привыкшую к жизни на отшибе, ближе к лесу, во всем полагавшуюся на себя и не ждущую добра от соседей и случайных незваных гостей.
Поначалу разговор не клеился, но словечко о том, что они от спасительницы козы, от Анны Егоровны, сделало свое дело. Строгая бабка размякла и пригласила гостей в хату на чашку чая, мягко шаркая валенками.
– А зачем вам надо, милки, ворошить старое, сколько времени прошло? – спросила бабка Шура, не совсем поняв, чего от нее хотят неожиданные гости.
Женя, наученный опытом разговора с Федором Ильичом, на этот раз уже придерживался простой версии. Он объяснил женщине, что они разыскивают полицаев, служивших у фашистов, которые везли награбленное у простых людей на двух подводах и которые здесь где-то останавливались.
– Ну, это было как раз в то время, – начала бабка Шура, – когда наши наступали. Как-то под вечер в деревне появились полицаи на подводах, и впереди шел высокий немец. Полицаи-то были наши, деревенские: Стешка, здоровый детина, Пашка чернявый, Гришка, их начальник, которого они слушались, да еще двое какие-то. Аккурат у моего дома они развели костер и стали готовить еду. Тогда еще Гришка зашел ко мне и попросил самогону, они ведь тогда уже вежливые были, наши им хвосты накрутили. Что делать? Отдала полбутыли самогона, и он ушел, а где-то через полчаса раздались выстрелы. Выхожу во двор и вижу, что они стали стрелять друг в друга. Ну а потом ко мне в хату Пашка чернявый и Гришка внесли всего израненного Стефана. Я его перевязала, а они сказали, что придут за ним, но так и не пришли. А через пару недель Стешка стал на ноги и ушел, больше я его не видела.
– Скажите, бабушка, – спросил Женя, – а больше вы этих мужиков не видели, не появлялись они в Стрешневе?
– Да нет, не видела, – задумалась о чем-то баба Шура, – а вот говорят, что Пашка чернявый вроде бы появлялся здесь недавно.
– Кто говорил? – ухватился Волк.
– Да не помню я, и устала уже от расспросов. Говорили – и все, – отрезала баба Шура, давая понять, что разговор окончен.
Что могли, они уже узнали, ничего не оставалось делать, как закончить разговор. Поблагодарив бабу Шуру, Волк с Кудриным, наконец, поехали в сельсовет, отдых они заслужили.
Прежде чем сесть за обильный стол, накрытый местными товарищами, Волк попросил местных коллег на завтра прислать саперов с миноискателями и несколько человек в помощь для розыска схрона, а Женя вспомнил, что дров-то бабе Шуре они так и не нарубили, ему стало от этого грустно и как-то не по себе.
Переночевав в сельсовете, на следующий день Волк с Кудриным собрались на лесопилку. На улице их уже ждали подъехавшие саперы и четыре милиционера из местного РОВД. Проведя в сельсовете быстрое совещание и поставив каждому задачу, Волк распорядился выезжать.
Лесопилка больше не работала, стояла заброшенная, представляя собой три небольших сарая, остовами стоявших у дороги. Сараи пустовали, всюду валялся хлам, и чувствовались следы забвения. Почти половину дня группа внимательно осматривала и прощупывала каждый сантиметр, все уже окончательно измучились от бессмысленных и нерезультативных поисков в стиле «пойди туда, сам не знаю куда, найди то, сам не знаю что», пока Кудрин, еще раз зайдя в один из сараев, не провалился в подпол. Все испугались, бросились ему помогать выбираться, опасались, как бы Женя чего себе не повредил или не сломал, но он был удачливый и отделался легкими царапинами.
Когда в рамках спасательной операции саперы и оперативники спустились в этот подвал и подсветили его фонарями, перед ними предстали раскрытые ящики с немецкой символикой, к сожалению, пустые. Уже собирались вылезать обратно, как Кудрина что-то подтолкнуло еще раз напоследок все осмотреть. Он пополз на коленках между ящиками, и – вот удача – из-под одного ящика выглядывала мятая английская пятифунтовка. Это была такая же купюра, как та, что он обнаружил в киоске. Других находок не случилось, но цепочка улик, состоявшая из английских фунтов, уже связала места и людей, которых Женя с Дим Димычем успели объехать и опросить.
– Видимо, здесь находились фальшивки из обоза, но их забрали, – предположил Кудрин, выбираясь из подвала.
– Мужики, здесь еще что-то есть, – услышали они крик одного из милиционеров, донесшийся из другого сарая.
Подойдя, все увидели в полу сарая дыру, проделанную милиционером. Подсветив фонариком, они обнаружили в подполе такое же небольшое помещение. Когда один из милиционеров спустился туда, он обнаружил два небольших ящика с немецкими надписями на крышках. Ящики подняли наверх с большой осторожностью. Саперы обследовали их и убедились, что можно открывать. В первом же открытом ящике обнаружились какие-то личные дела с фотографиями.
– Мужики, – присвистнул Волк, – мне сдается, что это немецкий архив, а поскольку рожи на фотографиях русские, возможно, это архив полицаев или другой фашистской агентуры из местных. Срочно надо доставить его в Москву.
Поздно вечером кортеж из четырех машин прибыл на военный аэродром Гродно. Волк по специальной связи позвонил Строгову, коротко рассказал обо всем, и за ними был оперативно выслан самолет военно-транспортной авиации.
В ожидании самолета Дим Димыч с Женей коротали время в комнате военного коменданта, кругом была выставлена охрана с гуляющими часовыми. Настроение у Волка было минорное, и чтобы как-то разрядить обстановку и не заснуть, Женя принялся рассказывать анекдоты из своего стратегического запаса.
– Значит так, – начал Женя, – городская окраина. Пустырь, заваленный мусором. Вокруг убогой хижины, сделанной из картонных коробок, тощий петух гоняется за зачуханной курицей. Из хижины выходит старый негр и бросает на землю немного хлебных крошек. Петух мгновенно оставляет курицу и набрасывается на крошки. Негр горько произносит: «Не дай Бог дожить до такого…»
Дмитрий начал потихонечку оттаивать, беседа повернула в веселое русло, один анекдот цеплял другой, а часа в три ночи за ними прилетел транспортник, загрузили ящики и полетели в Москву. На аэродроме Кудрина с Волком и ценным грузом уже ждала машина, и через час ребята уже входили в кабинет Строгова на площади Дзержинского.
Несмотря на раннее утро, там уже собрались какие-то сотрудники, и полковник, поздоровавшись с приехавшими, стал вынимать из ящиков бумаги. Он внимательно изучал каждый документ, наконец, повернувшись к Волку сказал:
– Ну, вы молодцы, товарищи, целый архив немецкой агентуры привезли, несмотря на то, сколько времени прошло, это и сейчас очень актуально. Здесь даже фотографии есть, педанты все же немцы, в этом им не откажешь.
Строгов приказал своим сотрудникам забрать и внимательно изучить содержимое обоих ящиков, осмотреть каждый документ, а сам уселся за свой стол и пригласил Волка с Кудриным присаживаться.
– Это вы молодцы, – еще раз похвалил их Строгов, – хотя и не нашли, что искали, но архив дорогого стоит.
– Да не совсем так, – сказал Кудрин, – одну купюру мы все-таки в этом схроне обнаружили, – и он передал Строгову смятую пятифунтовку.
– Они там явно были спрятаны немцами, но кто-то их забрал, – сказал Волк и подробно рассказал Строгову о командировке и результатах поездки.
Строгов внимательно выслушал доклад, остался им весьма доволен, но продолжил:
– Пока вас, ребята, не было, дело приняло неожиданный поворот. Вчера утром в Коломенском, у реки, был обнаружен труп Дольникова с ножевым ранением в шею, а вечером в своей квартире был убит также ножом в шею Войтович. Соседи вызвали милицию, так как дверь в квартиру была открыта. Эксперты с Петровки пытаются найти отпечатки пальцев в квартире, обещали к обеду что-то сказать. Видимо, упустили мы чего-то или кого-то, ведь наружное наблюдение за Войтовичем велось уже несколько дней, не понимаю, – развел руками полковник.
Тем временем в кабинет полковника зашел один из сотрудников, занимавшихся архивом, и доложил, что в привезенных документах, кроме фотографий, обнаружили и отпечатки пальцев, собранные на полицаев.
– Отлично! – воскликнул Строгов. – Принесите мне документы на Войтовича и Дольникова.
– И Корбута Григория, – добавил Волк, – это третий полицай, их командир, который знал месторасположение схрона.