– Вот мы рыбаки, – представились сыну два здоровенных парня, – Алексей и Саша. А тебя как зовут-то? – спросил один из них.
Растирая кулачком слезы, Сашулька кое-как назвал свое имя.
– Ну вот, значит, тезки мы с тобой. Ты не плачь! Знаешь, в какие красивые места едешь?
Сын отрицательно замотал головой.
– Ты не видел наш город? – удивился здоровяк. – Это маленькая Швейцария! Представь себе горы, лес, реку. А воздух – знаешь какой?
Сашулька перестал плакать и, прикрывая ручками лицо, внимательно посмотрел на тезку одним глазком.
– Какой?
– Его можно кружками пить. Черпать и пить, – он сделал движения, будто пьет кружкой воду.
О горах, лесах и реках у моего сына были кое-какие представления, но вот чтобы воздух можно было пить кружками – такого он не знал. Рыдания прекратились. Из-под кулачков на незнакомца уставились два заплаканных детских глаза.
– Ты ж от мамки ненадолго уехал. Погостишь, познакомишься с нашими ребятами. Они покажут тебе таких собак! Волкодавов! Затаенные места покажут – ахнешь!
То ли от затаенных мест, от которых веяло какой-то таинственностью, то ли от добрых слов незнакомого дяди, но у моего Сашульки рыдания прекратились. А когда собеседник вытащил из большого рюкзака книжку с картинками и раскрыл ее, сын утер слезы. Худые плечики еще вздрагивали от внутренних рыданий, заплаканное личико выглядело жалким и сиротливым, словно везли малютку за темные леса и синие моря.
Мой пятизвездочный армянский коньяк, специально взятый на дорогу, вскоре объединил пассажиров купе еще крепче. На столе появились хлеб, мясо, соленая рыба, консервы, лук, огурцы.
К трапезе охотно присоединились знакомые здоровяков, и вскоре мы, изрядно захмелевшие, пели знаменитую песню «Бродяга Байкал переехал…».
Мои новые знакомые жили в городе, в который мы направлялись. Один из них водил тепловозы, ехал к брату в гости и поохотиться на глухарей. Все остальные работали на БАМе по вахтенному графику. Были дома, а теперь возвращались в свои бригады с рюкзаками, доверху набитыми продуктами.
– А там, где вы работаете, продуктов нет? – удивился я.
Парни заулыбались, видя мою искреннюю наивность.
– Там не то что продуктов – ничего нет. Живем в вагончике, едим то, что привезли с собой. Пару недель перекантуемся, а потом – домой за продуктами. Ну, а дома и баня…
– И баба, – добавил кто-то, и все загоготали.
– Что же держит вас там?
– Деньги, больше ничего.
Поговорив еще об охоте, рыбалке, грибах и ягодах, обменявшись адресами, мы разошлись по своим местам спать.
За окном давно наступила ночь. Изредка в непроглядной тьме возникали огоньки станций, на перроне стояли одинокие серые фигурки дежурных с тусклыми фонарями в руках.
Сын, сжавшись в комочек, мирно спал. Его беззащитное личико выражало такую скорбь, что чувство жалости захватило мою душу. Тугой комок подкатил к горлу. Впервые в сердце закралось сомнение в правильности моего замысла…
После Братска наш поезд еле тащился по рельсам. Это был самый медленный поезд в мире. Минут пять-десять он двигался со скоростью велосипедиста, затем останавливался примерно на такое же время. Из вагонов выходили бамовцы в кирзовых сапогах и штормовках. Они выгружали большие рюкзаки, помогали друг другу взвалить их на плечи и уходили к вагончикам, у которых стояли тракторы, бульдозеры и самосвалы. В это время к первому вагону подходили местные жители и становились в очередь. Дверь вагона открывалась – мужчина и женщина выдавали по буханке хлеба в протянутые руки.
Вот так мы и двигались весь остальной день. Пассажиры, привыкшие к такому графику движения поезда, не роптали. Каждый занимался своим делом. Рыбаки вытащили сеть и чинили ее, кое-кто чистил ружья, точил на брусках охотничьи ножи, женщины вязали свитера и кофты из толстых шерстяных ниток, дети разрисовывали картинки и читали книжки. И только несколько человек, изрядно выпивших ночью, спали.
За окном медленно проплывали сопки с желтыми пятнами березовых колков и большие массивы зеленой тайги. Когда я представлял себя с сыном в этом разноцветном пространстве, мне становилось не по себе. Вот этот комочек дорогой мне жизни, который вместе со мной прилип к окну, через несколько дней окажется среди вот таких бескрайних просторов. Кто знает, как примет нас тайга.
Собака ничего не ест. Резкая перемена обстановки повлияла на нее угнетающе. Она забилась под стол, свернулась калачиком и прижалась к моим ногам. Изредка я чувствую дрожь в ее теле и ловлю взгляд. Она будто спрашивает меня, куда ее везут и зачем.
Глава пятая. Знакомство с «Маленькой Швейцарией». Лайки. Трудный разговор с Константином. Любитель Хемингуэя решает проблему. С нами знаменитая Дора
Предстояло главное испытание – разговор с Константином. Если он поймет меня, сумеет разобраться в моих отцовских чувствах, то замысел может осуществиться. В противном случае в тайгу придется идти без сына.
К разговору я готовился постоянно. Теперь голова была занята только этой темой. Я сам себе задавал все возможные вопросы и отвечал на них. Но каким бы гладким ни получался ответ, я все-таки понимал, что семилетнему ребенку не место в тайге. И только глубочайшая вера в положительный исход давала мне силы.
На вокзале нас встречали Костя, Неля и Люся. Они ласково обнимали сына, целовали его, расспрашивали, как доехал, не скучает ли по маме. Задавали массу разных вопросов, на которые Сашулька не успевал отвечать.
От этой теплой радушной встречи мой сын повеселел, в голубых глазах появилась искренняя радость.
Константин приехал встречать нас на мотоцикле «Урал». Прямо на перроне мы погрузили в коляску наше добро, я сел на заднее сиденье, и мы медленно поехали к дому охотника. Женщины же решили познакомить Сашульку с городом.
Швейцарию я никогда не видел. Только отдельные открытки, фотографии давали мне представление об этой красивой горной стране, покрытой густыми лесами, небольшими реками и озерами. Железногорск-Илимский, по словам моих знакомых в поезде, действительно походил на Швейцарию. Город расположился на берегах реки Илим. А вокруг него высились сопки, сплошь покрытые лесом. Осень раскрасила листву деревьев разными красками, и эти разноцветные массивы радовали глаз.
Целый день мы бегали за продуктами. Купили два килограмма несоленого сливочного масла, пятнадцать больших и столько же малых плиток шоколада, десять буханок черного и белого хлеба, несколько банок тушенки, баночку вишневого варенья, несколько пачек горохового и гречневого супа, две пачки индийского чая, лавровый лист, перец, три килограмма лука.
После обеда собирались пойти за брусникой, но Константин вспомнил, что на одном из предприятий, в охране, ему обещали лайку на сезон охоты.
Часа через два он привел на поводке высокого костистого кобеля темно-бурого цвета.
– Цезарь, – познакомил он меня и женскую половину дома с лайкой.
Цезарь внимательно посмотрел на нас темными глазами, приветливо махнул хвостом, загнутым кольцом, и спокойно улегся в коридоре, будто давно был знаком с квартирой и ее обитателями.
Так как времени для сбора брусники уже не оставалось, Константин решил съездить на мотоцикле на работу за второй собакой.
Валет – такую кличку имел этот пес серого цвета с большими черными пятнами. Он был значительно ниже Цезаря и уже обзавелся на зиму жирком. Увидев Цезаря и мою Искру, он вначале зарычал, но быстро остыл и стал вместе с Цезарем обнюхивать горожанку. Должно быть, ничего особенного они в ней не нашли и, разочаровавшись, оставили в покое. Валет неторопливо побродил по квартире, обнюхивая незнакомые предметы, потом лег рядом с Цезарем и, свернувшись калачиком, задремал. Моя Искра, недовольная безразличием кавалеров, забралась в дальний угол коридора и легла там, не сводя глаз с незнакомцев.
– Знаешь, Володя, – заговорил Константин, глядя на собак, – все они бельчатницы. Бог даст, может, хоть одна из них на соболя пойдет, но надежды все равно мало. По соболю у меня есть только одна лайка. Она у приятеля живет за городом.
– Почему? – удивился я.
– Чтобы нюх не притупился перед охотой. И к лесу она привыкает. Хороших соболятниц в городских квартирах держать вредно: и нюх теряют, и неженками становятся.
– Когда забирать ее поедешь? – спросил я.
– Завтра. Сегодня уже намотался вдоволь. Да и этих собак надо отвезти в гараж, а то они тут такое устроят, что не до сна будет. А там просторнее и пусть привыкают друг к другу.
Вечерело. Мы отвели собак в гараж, где стоял мотоцикл Константина. Просторный гараж был гораздо удобнее для собак, чем городская двухкомнатная квартира.
В гараже оказалось немного сена. Охотник разбросал его у одной из стен, сверху постелил старое одеяло, и собаки, успокоившись, с удовольствием улеглись на нем, свернувшись калачиком.
– Через день-два на природе будете гулять, а пока потерпите, – сказал хозяин собакам на прощание и закрыл ворота на замок.
Вечером я разложил на полу все добро, которое привез в двух рюкзаках. Константин должен был оценить каждую вещь и определить ее будущее.
Он с явным удовольствием долго разглядывал брюки с накладными карманами, мял в пальцах материал, гладил его, а потом спросил:
– Они из офицерского сукна?
– Да, был лишний отрез на шинель.
– Вещь прекрасная. Премного тебе благодарен. И сшит хорошо. Кто же это постарался? В мастерскую отдавал?
– Жена шила по твоему рисунку.
– Ну, молодчина! Вот угодила, всю жизнь мечтал иметь такие штаны на охоте! И у тебя такие же?
– И у меня.
– Если сезон окажется добрым, от меня твоей Тоне будет подарок.
Радовался он и куску бикфордова шнура, и биноклю, и двум термометрам, и солдатским шинелям, и многим другим вещам, которые по его совету я смог приобрести. Обратил он внимание и на небольшой рюкзачок, в котором, туго перевязанная, лежала крохотная шинель для сына.
– А там что? – спросил Костя.
– Там разное белье для сына, – ответил я как можно спокойнее, чувствуя, что время для серьезного разговора еще впереди.
Когда Сашулька заснул и мы вчетвером остались за столом в прекрасном настроении, я решил, что настал нужный момент.
Неля украсила стол щедрыми сибирскими закусками. Влажно блестели тугие темно-красные ягоды брусники, текли слюни от маринованных опят, поднимался пар от только что сваренной картошки, посыпанной зеленым укропом; аппетитно выглядели свежие огурцы и помидоры, сельдь, шпроты, сметана; от горки жареных котлет, выставленных на блюде, исходил тонкий аромат. В маленьких фарфоровых чашечках были всевозможные специи. Вдобавок ко всему Неля принесла бутылку армянского коньяка и торжественно поставила на стол. Улыбаясь, она сказала:
– Садитесь, мужики, в тайге вам такого уже не откушать.
Выпили, похвалили армянский коньяк, закусили.
Внутри у меня все похолодело от предстоящего разговора, я волновался и переживал.
– Какой-то ты стал задумчивый, – заметил мое состояние Костя, – если недоволен чем, то выкладывай. В тайгу нельзя нести не обговоренные мысли.
– Да, Володь, ты скажи, чем опечален? – поддержали Костю Нелли и Люся.
– Мой дорогой Костя, мои милые женщины, если бы вы только знали, сколько дней и ночей я думал над тем, как начать этот разговор…
– Говори прямо, не надо загадок, – обескураженный моим дипломатическим вступлением, продолжил Константин, поглядывая на жену и дочь.
– Хорошо, – согласился я, – разговор будет трудный, прошу не перебивать. Я очень хочу, чтобы вы правильно поняли меня.
Костя, Неля и Люся переглянулись, посерьезнели и приготовились слушать.
Пока я рассказывал о своем трусливом сыне, о плане воспитания, Константин все больше мрачнел, потом выпил рюмку коньяку, встал из-за стола и нервно зашагал по комнате. Женщины то прикусывали губы, то прикладывали к вспыхнувшим от волнения щекам ладони. В их глазах я читал и страх, и осуждение, и испуг.
Когда я закончил свою длинную речь, все молча глядели на меня: женщины с ужасом, Константин с какой-то хмурой хитринкой. Его темные глаза испытующе смотрели на меня.
– Ты все сказал? – наконец, произнес он.
– Все, Костя. Теперь тебе решать наши судьбы.
– Скажи, Володя, кто будет отвечать, если с тобой что случится?
– А что со мной может произойти? – как можно безобиднее спросил я.
– Как что?! – все трое выкрикнули хором.
– Стоп! – поднял руку Константин, чтобы женщины затихли. – Если ты, не приведи господь, вывихнешь или сломаешь руку или ногу, если нападет медведь, если заболеешь, если отравишься консервами, если сучок ударит в глаз, если рухнешь в яму, если разорвет ружье и тебя ранит, если по возвращении из тайги выпадет снег, да такой, что идти будет не под силу; если нападут волки и десятки других «если», которых в тайге ой как много. Так кто же будет отвечать за тебя? – повторил Константин.
– Сам за себя буду отвечать, – ответил я робко.
– Нет, Володя, за тебя в ответе буду я! И если что случится – мне голову придется класть на плаху! Твоя кандидатура обговорена с начальством. И легенда есть для тебя: ты журналист, хочешь написать ряд материалов о житье-бытье наших охотников. Но скажи: зачем мне тащить ребенка в такую глушь? Чтобы там в каком-либо завале он сломал ногу? Или, не дай бог, того хуже, – Константин остановился передо мной и язвительным тоном продолжил: – Нет, вы подумайте только! Член детского садика решил изучать фауну и флору в далекой тайге Иркутской области, правда, без сопровождения воспитательницы! Ее тут заменят два ненормальных мужика: папа и выживший из ума шестидесятилетний дед! Меня до гробовой доски местные охотники будут вспоминать с шутками и прибаутками.
– Это называется славой, – горько пошутил я.
– Нет, меня не слава ждет, а тюрьма! Ладно, за тебя отвечать, в конце концов, тебе: ты просил взять тебя на охоту, писал письма мне. Ты взрослый человек! Но ведь о ребенке до сих пор не было сказано ни слова. Вся ответственность за него ложится на мою голову!
– И на мою тоже, ведь я отец.
– Володя, пойми: тут же не воспитательная колония для малолетних! Это же глухая тайга, бездорожье! Да что мне повторяться! Ты же сам еще не хлебнул ни глотка таежной охоты, а уже малыша тянешь в пропасть!
Тут вмешались женщины. Неля спросила:
– Скажи, а Тоня твоя действительно ничего не знает?
– Я не посвящал ее в свои планы.
– Она же бросит тебя, когда узнает, какое жестокое испытание приготовил ты собственному сыну!
– Неля, мне самому нелегко, поверь! Я об этом думал многими ночами. Но у меня нет другого выхода! Разве трусливый сын не калека? Это еще хуже! Пусть он встретится с Природой, почувствует себя ее частицей. Возможно, в нем проснутся первобытные инстинкты. Жизнь в глуши перевернет его представление о ней. Я ведь не бросаю его одного, я буду постоянно рядом!
– Папу могут лишить участка, – робко вставила Люся.
– Меня вытурят в два счета! – уцепился за эту мысль Константин. – И за то, что я взял ребенка, и за невыполнение плановых поставок. Ведь если я не буду приносить шкурки соболя и белки в зверопромхоз, то участок передадут более изворотливому охотнику.
– Костя, если бы у тебя был сын, ты бы взял его на охоту? Сегодня ты говорил мне, что с детства приучал бы его к суровой жизни и постарался бы сделать из него мужественного человека.
Константин остановился, внимательно посмотрел на меня, и робкая улыбка тронула его губы.
– Ты говорил мне, что будь у тебя сын – пропадал бы с ним в тайге все свободное время, – настаивал я, нутром чувствуя какое-то изменение в настроении Константина.
– Эх, Володя, припер ты меня к стенке. Если бы у меня был сын… – он замолчал и после некоторого раздумья сказал:
– Такие вещи мне одному не решить.
– А от кого это зависит?