Микаэль обернулся и поглядел на спящего, а потом решительно вышел из спальни, закрыв за собой дверь и, захватив с тумбочки в прихожей мобильный, облокотился плечом о дверной косяк, между этой комнатой и залом.
Набирая номер со стильно оформленной визитки продюсера известного агентства «A-stАtion» в телефон, Шиндо нажал кнопку вызова и когда ему ответил слащавый голос, уверенно произнес:
– Господин Батори, я согласен.
Разные следствия одной причины
Происходящие события проносятся перед глазами подобно скоростному поезду, мчащемуся по рельсам, настолько быстро и невообразимо, что парень, замерев в страхе, даже не успевает осознать, что произошло. Ничто не могло предвещать того, что в один миг что-то разрушит реальность, разбив остатки былой спокойной жизни вдребезги, в этом ничем не привлекательный жаркий летний день.
В мгновении ока на голову обрушивается ужас осознания хрупкости и жалкой ничтожности слабого человеческого тела и рассудка. Он не может шевельнуться, тело сковало как паралич, так что он не в силах отвести глаз от страшного вида покореженного металла, скрючившегося при столкновении за долю секунды, точно смятый кем-то лист бумаги. Людей на улице становится все больше. Постепенно пропитанный липким смрадом безысходности, воздух заполняют причитания, испуг, ужас и вой сирены, приближающейся скорой помощи и машины спасателей – душераздирающий звуки смешались воедино, низвергнув ужас страшного проклятья, влекущего за собой другую беду.
Подросток так и стоит на тротуаре, а напротив него разбитая в хлам машина, прямо на его глазах, въехавшая в фонарный столб. Он даже не осознает, не ощущает, как к нему подбежал и положил руку на плечо другой парень, с темными короткими волосами, и ужас увиденного поглотил и его, но он сильнее поэтому ему хватает духу говорить, пусть в глазах и читается страх, но он пытается обратить на себя, замерший на окровавленном лице девушки, взор своего друга, пытаться увести его, но тот не может шелохнуться, не может что-либо произнести и не поддается на уговоры, ибо попросту их не слышит, будучи под жутким влиянием, развернувшегося на улице города зрелища.
Неподдающееся описанию чувство произошедшей, прямо на его глазах, смерти человека, навеки запечатлелось в подсознании, оставив глубокий рубец в сердце.
Гулкий звук шагов разносится эхом, ударяясь о безжизненные стены. Впереди одно-единственное окно, проливающее свет на почти зеркальные поверхности. Облаченный в серую куртку парень с зачесанными назад, пепельного оттенка, волосами – лишь с одной стороны пряди челки свободно выбиваются из прически, немного скрывая лицо, – уверенно шагает по пустынному коридору. Его взгляд спокоен, но тень тоски и обреченности, вызываемая каждый раз этим местом, ложится в уголках опущенных губ. Каждый следующий шаг ведет в пропасть, доказывая в очередной раз слабость и немощь хрупких человеческих существ, награжденных и проклятых понятием привязанности и любви.
Он останавливается перед последней дверью и глядит сквозь стекло на женщину. Та сидит в кресле к нему спиной, ее волосы такого же пепельного оттенка, но чуть светлее и достают до плеч.
Слабая улыбка трогает его губы при виде женщины, ведь сама мысль, что пусть ничего и не изменилось, но, тем не менее, и не ухудшилось, позволяет сердцу теплеть. Дверь осторожно отъезжает в сторону, и он входит в палату, где слева в углу стоит кровать и тумба, у противоположной стороны нечто вроде софы, посреди комнаты расположен диванчик и пара кресел, напротив дивана телевизор, прикрепленный к стене. Он проходит к креслу, в котором сидит женщина и, присаживаясь на маленький столик перед диваном, ласкового смотрит на нее, однако та даже не обернулась, когда он вошел, даже не поглядела на него, когда он сел напротив. Ее взгляд, устремленный в одну точку так и остался неподвижен, руки, сложенные одна на другую на коленях, не шелохнулись.
– Здравствуй, мама, – мягко улыбнувшись, произнес Шинья, накрыв своей ладонью ее руки и даже это не вызвало никакой реакции, но он привык к ее частому отсутствию восприятия окружающего мира при посещении, а потому не был удивлен или особо расстроен, когда и в этот раз никакой реакции не последовало. Естественно, все равно было больно и страшно видеть некогда веселую, добрую и всегда приветливую женщину, погруженную в своего рода транс и практически потерявшую свое «я», забывшую почти всех и все, что связывает ее с внешним миром.
Он является ее сыном, но сейчас он для нее все равно, что чужой человек, она даже не узнает его, как и не узнает лица своего мужа, также наведывающегося к ней. Лишь изредка в ее помутненном рассудке, наступает слабый проблеск и тогда, она будто-то бы оживает, становясь той, которой была раньше и какой ее помнили близкие, но лишь отчасти. Лишь ее глаза и слабый, сиплый голос позволяют ненадолго окунуться в мир давно минувших дней, когда в их жизни еще не было места горю, а были лишь мелкие неурядицы и ложные опасения.
Подобных проблесков сознания все меньше, и за последний год, их можно перечесть по пальцам. Врачи говорят, что скоро они и вовсе могут прекратиться и тогда пути назад уже не будет, болезнь перейдет в стадию неизлечимости. А потому, пока еще есть надежда, необходимо быть с ней и разговаривать, делиться новостями, не давать ей забыть о реальной жизни за стенами клиники и тогда, возможно, что-то из сказанного послужит триггером, который вернет ее сознание и пробудит в ее почти померкших серых глазах, увядающую жизнь.
Взяв ее руку в свою, Шинья начинает легкую злободневную беседу, рассказывая немного о своей жизни, о своих отношениях с Гленом, о ребятах, живущих по соседству. Неимоверных усилий стоит поддерживать непринужденность, естественность, мягкость и легкость разговора, но делать нечего, никаких негативных и тяжелых эмоций, иначе в памяти всплывут совершенно ненужные ассоциации, а потому только позитив и ничего кроме позитива.
Шинья говорит и его одинокий монолог звучит так жалко, в этой гнетущей разум светлой комнате, где он находится совершенно один, где единственным кто слышит его является он сам. Полное сумасшествие и безумие, но, впрочем, в этом месте полно таких людей, ведущих многочасовые рассуждения, слушателями коих являются они сами.
В какой-то момент Хиираги не выдерживает этой давки окружающего пространства, ощущая всем телом ее неимоверный гнёт. Сердце заполняется безудержной тоской и, слегка сжимая в ладонях хрупкие, худые руки матери, он зажмуривается, опуская голову вниз.
– Мам, пожалуйста, вернись к нам. Мы любим тебя. Я люблю тебя, ты нужна мне, – он склоняет голову на ее колени, утыкаясь лбом в руки. Он не знал, почему именно сейчас сорвался, раньше все проходило спокойней и не было так тоскливо. Возможно, потому, что рядом находился отец и при нём он держался, не позволяя себе раскиснуть, но в то же время он приходил сюда и сам, причем, неоднократно и зачастую держался.
Он совершил ошибку, придя сюда в таком неуравновешенном эмоциональном состоянии, как сегодня, когда вдруг ему захотелось явиться к ней. Это желание возникло так спонтанно, что даже показалось, может это предчувствие и что-то изменилось в ее состоянии и, по приезду, врачи оповестят его об улучшении. Но этого не произошло и тлеющая надежда, вновь окуталась мрачной тенью. Но остался совсем крошечный слабый огонек, который погнал его в палату и теперь оборвав последнюю нить, за которою он уцепился, думая об изменении во время его визита, загасили и этот, едва мерцающий луч.
– Махиру, это ты?
Шинья, вздрогнул и поднял взгляд. Его мать взирала на него сверху вниз, стеклянный взглядом, будто сквозь него.
– Нет, мама, это я Шинья, ты помнишь меня? – взгляд Хиираги наполнился волнением, ведь она заговорила. Прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как она произнесла несколько слов.
– Это я, твой сын. Мама, ты слышишь? Я здесь, с тобой, – он коснулся рукой ее щеки, заглядывая в тусклые глаза.
– Ты пришла, – в отсутствующем взгляде внезапно возникла любовь и благоговейный трепет перед любимой девочкой. Она не видела сына, пытающегося достучаться до ее сознания, все, что было перед ее глазами – это девочка с длинными пепельного цвета волосами, гордая и независимая, всегда чётко знающая чего она хочет добиться в жизни. Уверенный, гордый, но показывающий, что она умеет любить, взгляд карих глаз.
– Я так ждала, что ты придешь. Я знала, что ты не бросишь меня одну, когда все обо мне забыли, – она с нежностью взирала на парня, поглаживая его по макушке. И его до глубины ранили ее слова, даже сказанные в таком состоянии.
– Мама, пожалуйста, очнись, – на глаза наворачиваются слезы, а слова застряют в горле. Горький ком мешает произнести что-либо, попытаться донести до чужого сознания мысль, что никто не забыт, и они с отцом по-прежнему любят ее и ждут этого дня.
– Мама, глянь на меня, – умоляюще смотрит в серые глаза Шинья, – это я. Вспомни, вспомни меня. Я же твой сын, неужели ты не узнаешь меня.
– Махиру? – она словно не верит тому, что видит, что-то меняется в ее взгляде, он становится растерянным и испуганным.
– Нет, Махиру нет. Здесь я, Шинья, твоя младший ребенок, мама, – Хиираги сжимает ее руку в своей и смотрит прямо в глаза с надеждой, увидеть в них ответ.
– Махиру, – ее взгляд постепенно тускнеет, рука опять ложится на колени. Она снова погрузилась в свой мир, недоступный пониманию обычного человека.
Парень, шмыгнув носом, поднял на нее печальный взгляд и, чувствуя, что еще пару минут в этом кошмаре и он точно не выдержит, решил уйти.
– До свиданья, мам, – он легко поцеловал ее в щеку и, шепнув «Я люблю тебя, я обязательно приду к тебе еще», поднялся и тут его взгляд остановился на двери, за которой стоял мужчина средних лет с тяжелым взглядом.
Поглядев себе под ноги, на секунду словно растерявшись, Шинья уверенно пошел к выходу.
– Привет, пап, – оказавшись вне палаты, произнес он. – Ты к маме?
– Разумеется, – кивнув, проговорил Тэнри, – почему ты не предупредил, что собираешься приехать, сходили бы вместе?
– Не знаю, я не собирался, вышло случайно, – глухо произнес Шинья.
– Вижу, тебе тоже поделиться нечем, – тяжело вздохнув, мужчина обратил взгляд на супругу.
– Абсолютно, – Шинья тоже поглядел за стекло. – Врачи сказали…
– Я уже слышал, – не дал договорить ему Тэнри и Шинья не стал продолжать, еще раз повторять эти вещи вслух, не было желания, тем более, когда отец и так об этом уже знал.
– Хоть ты уже и попрощался, но не составишь мне компанию? – осведомился старший Хиираги, но Шинья отрицательно покачал головой.
– Прости, пап, не в этот раз. Я должен идти.
Мужчина не стал его уговаривать, видя его напряжение и разбитость.
– Тогда может ты подождешь меня и вместе поедем домой, пообщаемся? – спросил Тэнри.
– Нет, я лучше поеду к себе, – поспешил отказаться парень.
– Понимаю, тебе тяжело быть дома, – безрадостно отозвался тот.
– Нет, дело не в этом, – возразил Шинья, не хотелось обижать отца, но и поехать сейчас домой было чем-то невозможным для него, а потому он произнес: – Мне еще на работу сегодня. Я обязательно приеду к тебе в выходные, но сейчас не могу.
И это не было совсем враньем, он действительно отпросился на день, но пообещал, что, если сможет, приедет после обеда, однако выполнять это обещание, теперь уже и в мыслях не было.
Отец понимающе кивнул и, распрощавшись перед палатой, каждый направился своей дорогой.
Сидя за кухонным столом, Шинья пил чай и невидяще глядел перед собой, когда туда же вошел Глен, с полчаса назад как вернувшийся домой.
– Шинья, – он прошел и сел рядом на стул. Хиираги не обратил на его оклик ни малейшего внимания, с головой уйдя в свои мысли.
– Шинья, – чуть громче и настойчивей обратился к нему Ичиносе.
– Да? – слабо отозвался тот.
– Ты где витаешь? Вернись на землю, – улыбнулся Глен. – Что с тобой такое?
– Ничего, – монотонно ответил Хиираги.
– Заметно, – иронично хмыкнул Глен, – говори. Что ты как мумия засушенная в саркофаге? С тобой все хорошо или ты как Юу какую заразу подхватил? – его взгляд стал взволнованным.
– Нет, не беспокойся, со мной ничего такого, – слабо улыбнулся Шинья, поглядев на партнера. – Я ездил в больницу.
– Что-то произошло? – тут же нахмурил брови Глен, но парень отрицательно покачал головой.
– Ничего, все, как и раньше, никаких положительных сдвигов, просто, – он тяжело вздохнул и потер лоб, – просто пока я там был, ей снова привиделась Махиру.
– Понятно, – сказал Глен и подпер рукой подбородок.
– Она так любила ее, – усмехнулся Шинья, глядя на виднеющееся дно своей чашки. – Она была для нее всем и когда Махиру умерла, ее психика не выдержала. Уже больше семи лет она находится в таком состоянии и улучшений ждать не приходится. А я, – он закрыл глаза, – каждый раз приходя туда, вспоминаю тот день, когда на моих глазах разбиралась моя сестра. У меня все еще стоит перед глазами ее изуродованное тело, и даже волосы, испачканные кровью.
– Шинья, не надо, – попытался было остановить его Глен, но тот продолжил.
– Все нормально, – мягко улыбнулся ему Хиираги и, поставив горячую чашку на стол, взял ее в ладони. – Кто бы мог подумать, что она решит покончить собой.
– Да это странно, – согласился с ним Ичиносе, – тем более, полиция выясняла все детали, пока велось расследование и была версия об убийстве и ничего, никаких конфликтов, никаких врагов, ничего такого. Ее подруги тоже ничего не подтвердили.
– Она никогда ни на что не жаловалась, даже своей лучшей подруге. Казалось, проблем у нее нет, а потому, никому в голову не могло прийти, что она решится сделать это, – глядя в пустоту, произнес Хиираги.
– Но ты знаешь, – по-доброму усмехнулся Глен, – еще более странно, что человек, который на дух ее не переносил и постоянно строил ей козни и считал минуты пока она уедет из дому, теперь вспоминает о ней чаще, чем ее родной отец.
– Ты знаешь, только после ее смерти, я осознал, что очень любил свою сестру и это я был дураком, который не понимал ее, в то время как она до последнего дня тепло относилась к своему младшему брату, – с легкой улыбкой на губах, проговорил Хиираги. – И знаешь, мне даже кажется, что моя неприязнь к Махиру была из-за того, что мама любила ее больше, а я это чувствовал и жутко ревновал. Отец был постоянно на работе, а она возилась только с сестрой, в то время, как я всегда был в стороне.
– Ты чувствовал себя одиноким? – серьезно осведомился Глен.
– Постоянно, – спокойно ответил Шинья и тут же добавил, обратив теплый взгляд на Ичиносе, – но только не тогда, когда находился рядом с тобой. Вот тогда я чувствовал, что я кому-то нужен, хотя, – он усмехнулся, – неизвестно, кто был кому больше нужен на самом деле, ты мне или я тебе. Я ведь просто вцепился в тебя и не отпускал, сначала как в друга, с которым был знаком со школы, а потом…
Глен усмехнулся, припоминая прошлое.
– …потом, я понял, что ты для меня являешься чем-то большим, нежели просто другом, который всегда рядом, – продолжил Шинья.
– И ты не нашел ничего лучше, кроме как изнасиловать меня, – хмыкнул Глен.
– Не преувеличивай, насилие – это сопротивление, а у тебя и в мыслях не было сопротивляться на тот момент, – усмехнулся Хиираги.
– Ты прав, мне показалось это чем-то новым и необычным, и захотелось попробовать, тем более, когда передо мной был ты, – Глен глядел перед собой и в этот момент зазвонил телефон в прихожей.
– Я отвечу, – бросил Шинья и вышел из кухни. Слушая голос партнера, Глен вздохнул и откинулся на спинку стула, все же день выдался довольно сложным, как у Шиньи, так и у него самого.
Пока музыкальный канал радовал зрителей новым хитом известной певицы, Юичиро валялся на диване. Чувствуя себя не так разбито, он, сделав вывод о спаде температуры, подумал, что неплохо было бы к приходу Шиндо с занятий, разогреть ему обед, но для начала стоит позвонить и узнать, едет ли он домой или же задерживается, а то к его приходу, придется все разогревать по новой. Пошарив около себя по дивану в поисках мобильного и не найдя его, Амане вспомнил, что последний раз видел его на тумбочке в прихожей, пока утром Мика собирался уходить. И что показалось несколько странным Юичиро, этим утром, так это то, что Шиндо будто бы нервничал и собирался дольше обычного, приводя себя и свои вещи в самое идеальное состояние. Пускай Юу и чувствовал себя, прямо скажем, хреново, и не уделял этому внимания, да и Мика не был столь суетливым, но некоторая щепетильность присутствовала в создании своего образа перед выходом из дому.