–Я так понимаю, что разговора у нас не получится. Хорошо. Я уйду. – сухо уронил он.
Её молчание как-то обескураживало и напрягало его, он просчитывал совсем другую реакцию. И тогда он сказал, что она, если захочет, может сохранить их отношения на прежнем уровне или завершить их на этой минорной ноте. Олег был уверен, и все его знание женской психологии, поддерживало эту уверенность, что чувство собственного самосохранения у женщин сильнее гордости. При случае он любил повторять древнекитайскую поговорку о том, что обезьяна не отпускает ветку до тех пор, пока не ухватится за другую. Предоставленная им возможность выбора для Агаты была иллюзорна уже хотя бы потому, что выбор был между пистолетом и веревкой. Между тем, такой тяжелый выбор ей уже приходилось однажды делать, как впрочем, наверное, и многим другим женщинам.
Она, тогда совсем еще юная школьница, пошла в женскую консультацию, где все её надежды похоронила предпенсионного возраста тетка-врач. Прокуренным голосом, моя руки после осмотра, она сообщила ей, что срок уже предельный и что, если Агата надумала делать аборт, то делать все надо быстро. Красная, как рак, девушка вылетела из консультации и потом долго бесцельно кружила по тихим улочкам, отыскивала маленькие дворики, чтобы посидеть на изрезанных и затоптанных скамейках, выплакивая на них горестный страх и взрослея быстро от своих уже совсем недетских мыслей. Странно, но тогда ей до нервной дрожи во всем теле, хотелось сладкого, и она в невероятных количествах поглощала конфеты. У нее не было никаких предпочтений, и она, как комбайн, молотила подряд и шоколадные, и карамели, и простые ириски, и сосательные леденцы, главное, чтобы их было как можно больше.
Когда дверь за ним закрылась, Агата, как раненая птица, без сил сползла на пол и, уткнувшись лицом в пушистый коврик, беззвучно заплакала. Когда он стоял в прихожей, ей хотелось, чтобы он ушел, а когда ушел, готова была кинуться следом, чтобы вернуть обратно. И, всхлипывая, прислушивалась напряженно, не вернулся ли он, ждала звонка. Но он не вернулся и не позвонил, а на следующий день улетел в страну её мечты, куда они должны были отправиться вместе.
Кто-то когда-то предположил, что мужчины и женщины, живущие все вместе на одной планете Земля, на самом деле, родом с разных планет. Чем руководствовался автор этой идеи, можно только гадать, но что-то в этом, безусловно, есть, уже хотя бы потому, что женщины и мужчины по-разному осуществляют процесс передачи информации. Мужчин раздражает женская многословная фиксация на малозначимых, с их точки зрения, деталях. Им кажется, что так упоенно пересказывают женщины друг другу, можно было бы изложить неизмеримо меньшим количеством слов и намного быстрее. И непонятно мужчинам, что женщины так многословны оттого, что они просто передают информацию в другом формате, требующим значительно больше слов из-за того, что информация в нем отражена не словами. Вернее сказать, что слова в нем используются только как инструмент для описания эмоций и чувств, но именно эмоции и чувства являются главным носителем информации женского мира. Мелкие детали в эмоциональном описании женщины могут быть для нее гораздо более информативными, нежели лаконичное изложение всего события в исполнении мужчины. Такое стратегически разное использование слова порождает неистребимое противоречие между двумя половинами человечества. Иногда представители той или другой половины удачно притворяются, создавая у партнера иллюзию, что его или ее понимают, но происходит это, в основном, на ниве решения полового вопроса. Поэтому, когда этот вопрос переходит в стадию решенного, все возвращается на прежнее место.
Когда отношения между мужчиной и женщиной доходят до некоторой незримой черты, за которой мужчина перестает воспринимать женщину просто как сексуальный объект, он начинает интересоваться событиями из её прошлой жизни. Он болезненно глубоко вонзает жало своего любопытства в ту её загадочную часть, в которой каждая женщина, как в старом шкафу, хранит свои страшные секреты. Эти покрытые пылью времени скелеты из шкафа, наверное, Агата сама бы не потревожила, но последовательная настойчивость любимого мужчины заставила её потихоньку рассказать о себе столько и такого, что даже на исповеди ушам священника ни за что не решилась бы открыть. И ей тогда казалось, что этими её откровениями создается новый уровень их отношений. Более доверительный и сердечный. Олег был таким внимательным слушателем, такими сочувственно серьезными были его глаза, что слова лились из нее сами собой. В какой-то мере она даже была благодарна за такое внимание к своей жизни, потому что до этого никому и никогда дела не было, чем наполнен её внутренний мир.
Тогда рассказывая ему о том, что ей пришлось пережить во время аборта и после, Агата заметила, как его лицо по-детски сморщилось и ей показалось, что он сейчас заплачет. Но он вздохнул задумчиво и по её описанию пытался представить себе обстановку медицинского кабинета, кресло, в котором её раскорячили напротив двустворчатого окна, закрашенного белой краской. Внутренне содрогаясь, пытался ощутить в себе холодный металл, больно и жестоко рвущий живую плоть и страх, животный страх до краев заполнивший каждую её клеточку и иссушивший горячечные губы.
Агата рассказала, и это произвело на него самое сильное впечатление, о том, как она молилась в темном закутке коридора поликлиники, перед тем как её позвали в этот страшный кабинет. Как, став на холодный кафельный пол голыми коленками, истово просила у Бога прощения, как молила Его не отвернуться за грех смертный и не оставить её бесплодной, как тряслась бряцая зубами от внутреннего, разлившегося по всему телу холода. Как благодаря кошачьей живучести молодого тела ей удалось в тот же день вернуться домой, избежав тем самым неприятной огласки свершившегося события.
Она говорила и говорила, рассказывая ему обо всем, что интересовало его, но он, практически вывернувший её жизнь наизнанку, все равно чувствовал, что до сути её женской души он так и не добрался. И эта открытая, но все такая же непостижимо-загадочная душа продолжает волновать и манить его к себе. Первоцветом весенним ощущал он чудное дыхание этой души, таким же беззащитным и беспредельно могучем в своем стремлении жить.
Страдания, которые отмеряны человеку в его земной юдоли, даны ему свыше, может быть, для того, чтобы созидательным резцом высечь из спрессованной массы человеческого содержимого требуемую Создателю личность. Но где, в каких анналах, записана мера боли, которую надо вытерпеть, чтобы человек пришел к самому себе и познал свое истинное «я». Принято говорить, что Бог не дает эту меру свыше сил человеческих, возможно, это просто слова утешения, рожденные чьим-то мудрым и добрым сердцем, а возможно, что в этом истина. Как бы то ни было, но жизнь её банально разделилась на две части: до злополучной встречи и после.
Словно попав в трясину, она все глубже и глубже погружалась в свои переживания. Тяжелой монотонностью они гасили все краски жизни, превращая её в бесчувственного робота, вынужденно выполняющего программу – дом-работа, работа-дом. Горько и больно битая, она и раньше никого не допускала в свою жизнь, а сейчас и вовсе замкнулась, как рачок в своем панцире. Но, все же внутренне холодела от мысли, что кто-то, сочувствия ради, может пуститься в расспросы, а она не совладает с собой, не сможет удержать в себе скомканное и запиханное глубоко в душу горе. Поэтому старательно избегала любых бесед на темы личной жизни. Только люди знавшие какой счастливой и светящейся она была, понимали, что в её жизни произошло что-то очень неладное. Но, ощущая невидимый барьер, воздвигнутый ею, были деликатны. Она видела, как они стараются, и паниковала еще больше. Единственным утешителем и собеседником в её мысленных монологах был табачный дым, который с приходом в её жизнь крутых перемен, порой заменял нормальную еду. И стоя как-то возле окошка, через которое вместе с её печальными мыслями уходил в небо сизый сигаретный дымок, Агата подумала впервые о никчемности своего существования. Деловито открыла окно и, глядя вниз на асфальтовое покрытие их двора, спокойно без содрогания подумала, что там часто играют дети и будет нехорошо, если они будут играть на месте, которое станет концом её жизни. Той ночью в ее жизнь вошел Мастер…
ПЕРВЫЙ СОН ВЕДЬМЫ
Её воспитание особой религиозностью не отличалось. Подобно многим людям в трудные минуты жизни она мысленно обращалась к Богу с просьбами о помощи, давала Ему разные честные-пречестные обещания и благополучно забывала о них в периоды жизненных просветов. В её руки попадали книги, посвященные разным концепциям мироустройства, и ей интересно было читать их, но никакой практической пользы от этого чтения она для себя не находила. Она была в меру суеверна, по-детски доверчива, вместе с тем была прозаично уверена, что в её жизни нет места каким-то особенным мистическим чудесам
В ту ночь она легла спать намного позже обычного, и уже проваливаясь в сонное забытье, подумала о том, что как же муторно будет утром расставаться с любимым диваном. От этой мысли сразу ощутила во всем теле тягостную, выламывающую усталость, и в то же мгновенье вдруг похолодела затылком, еще даже не увидев, а судорожно сжавшимся телом почувствовав постороннее присутствие. Ужас тяжело придавил её, выключив способность к адекватному реагированию. Мелькнула успокоительная мысль, что, наверное, она спит и ей снится этот кошмар, а она помнила с детства, что от кошмаров можно спрятаться, закрыв глаза. И, следуя этому верному средству, тут же зарылась с головой под одеяло. Но с этим простым детским движением пришло оборвавшее сердце молниеносное осознание, что она не спит и что в комнате действительно кто-то есть.
Агата замерла не дыша. Шло время, гулко бухало сердце, под одеялом становилось жарко, но вокруг ничего не происходило. Попрятавшись, еще некоторое время, она решила высунуться наружу, чтобы подышать и тут же забыла, как это делается, увидев перед собой чей-то темный силуэт. Страх, как выехавший из мрака грузовик, тупой черной массой вышиб из нее сознание и она, отключившись, обмякла, придавив всем телом неудобно подвернутые под себя руки.
Мастер, внимательно следивший за ней, своим намерением, как сачком легко подхватил облачко её рассудочного осознания и, удерживая его, не давал ей очнуться. В этот момент какое-то восхитительное чувство вернувшегося детства тепло и мягко вошло в нее, заставив испытать сладостный восторг. Ощущение полноты жизни, найденного родства с каждым проявлением этой жизни трепетным умилением сладко бились в сердце.
Сейчас девушка была абсолютно счастлива. Она увидела себя где-то в залитой солнечным светом долине среди высоких гор, вершины которых остро упирались в небо своими заснеженными пиками. Пронзительно зеленые травы, источавшие томительное благоухание, завораживающий звук какого-то музыкального инструмента заставил её память встрепенуться в радостной готовности вспомнить что-то очень далекое, но такое важное, что без этого, казалось, дальнейшая её жизнь потеряет всякий смысл. Но словно какая-то невидимая завеса мешала ей вспомнить и она, пытаясь поймать эту юркую, всякий раз ускользающую ниточку воспоминания, от нетерпения притопнула недовольно ногой. И тут же густой волной покрылась гусиной кожей от голоса, который прозвучал у неё чуть ли не в голове. Голос прервал её мнемонические потуги, его-то она вспомнила сразу с чувством полного доверия и безропотной готовностью подчиняться.
–Ты увидишь и услышишь ровно столько, сколько нужно для начала восстановления твоей памяти. Я пришел точно в срок нашей давней договоренности. – Голос звучал очень спокойно, но был наполнен такой волей и живительно упругой энергией, что казалось, по нему, как по мосту можно было переправиться на другой берег не только реки, но даже жизни. Агата готова была слушать и слушаться этого голоса целую вечность.
Мастер также сказал, что ей нужно осмотреть себя, и она сделала это. Он говорил, что осмотр себя даст начало осознанию, и она откуда-то уже точно знала, что, осознав себя, она перейдет к познанию себя, а, познав себя, она сможет, как Мастер, творить ситуации.
ПЕРЕЗАГРУЗКА
Представить себе, а тем более почувствовать, что ты можешь быть наполнен такой благодатной свежестью, было совершенно немыслимо. Но реальность была такова, что, пробудившись от ночной спячки могучее светило, наверное, направило всю свою солнечную силу в её сторону, и она, наполнившись этой всепроникающей силой света, чувствовала себя юной, искрящейся, взбалмошной. Но это было не все, оказалось, что состояние кипящей молодости непостижимым образом перешло на её тело и лицо. Агата с восторгом смотрела на свое отражение в зеркале и теперь в полной мере смогла понять, что испытывала булгаковская Маргарита, попробовавшая азазельского крема. Девушка не хотела да, видимо еще и не могла, анализировать свой то ли сон, то ли явь. Однако сознание уже рутинно принялось трудиться, перемалывая все события, выходящие за пределы циркуляции коллективного разума, в ранг невозможных, чудных и прочих им подобных.
Сознание в этот раз не угадало. Мастер предвидел такой вариант и оставил на зеркале в ванной комнате жирно нарисованный её любимой губной помадой знак «ОМ», поэтому путь в обыденное забытье суетного внутреннего диалога ей в это незабываемое утро был заказан. Рассматривая размашистые завитки на зеркальной поверхности, Агата обратила внимание на свой за ночь изменившийся взгляд, и подумала, как не о себе, что он перестал быть взглядом обиженной собаки. Он, действительно преобразившись, стал пронзительно светлым и чистым. Это был взгляд, из которого струилась сила. Откуда было взяться этой силе, после изматывающей душу безысходности и тоски, её не волновало. Вообще она как-то легко и быстро привыкала к своему новому состоянию, успевая между тем радостно отмечать и появившуюся вдруг цепкую ловкость в движениях, и живой блестящий перелив в волосах, давно замученных косметическими экспериментами в поисках этого самого блеска. Да за такие чудесные перемены в своем облике, всякая женщина с радостной готовностью уверовала в любую сказку, которую ей бы предложили.
Она и верила, балансируя на какой-то тонкой грани восприятия между миром знакомой повседневности и тем миром, в котором Агата побывала прошедшей ночью. Да еще и этот знак не давал места сомнениям в произошедшем событии, оставленный призрачным фантомом, он был столь же реален, как и зеркало, на котором он был написан. Со странным чувством она осторожно пальцами мазнула по зеркалу и растерла по ладошке оставшуюся на них помаду. Потом все также сомнамбулически медленно поднесла пальцы к лицу и глубоко втянула в себя привычный аромат дорогой косметики. Девушка прислушалась к себе. Сердце билось все так же спокойно, ритм его ничуть не изменился. Утренняя радость все так же солнечным зайчиком прыгала где-то внутри, готовая выскочить наружу неуемным протуберанцем восторга. От её депрессии, страхов и тревожного ожидания новой порции душевной боли, не осталось и следа. Агата подумала, что весь трагизм пережитого, вся постоянно растущая масса этих переживаний, огромной лавиной нависшей над её психическим здоровьем оказалась лишь плодом её разнузданного мышления.
Такая мысль требовала продолжения, и она вспомнила чье-то высказывание, зацепившее её когда-то своей необъяснимостью и загадочной простотой, по поводу иллюзорности окружающего мира. Она тут же легко допустила, что раз мир иллюзия, то и она, должно быть, иллюзорна. Сразу почувствовала, как это умозаключение, буквально физически разодрав оболочку, в которую было упаковано её сознание, целенаправленно затягивает её на зыбучую поверхность какого-то другого, чужого ей мировоззрения. И как-то уж совсем буднично поняла, что мысль в её голове звучит мужским голосом.
Когда постижение мира происходит ступенчато, в скорости, близкой с движением коллективного познания, то найденные знания не производят особого потрясения, поскольку малозаметны, как рост собственных детей. Однако прорывом в запредельность выглядит мгновенный приход к пониманию истины на бессловесном уровне. Как поток света, оно проникает в сознание и заполняет его неописуемым чувством блаженного оцепенения. Искусственные попытки достичь этого состояния, по большей части, бесполезны. Только готовность какого-то иного уровня может открыть человеку эти сияющие врата познания.