Клайв Баркер
Книги крови. I–III
Clive Barker
BOOKS OF BLOOD
VOLUMES I–III
© 1984, 1988, 1998 by Clive Barker
© Сергей Карпов, перевод, 2020
© Николай Кудрявцев, перевод, 2020
© Мария Галина, перевод, 2020
© Дарья Сергеева, перевод, 2020
© Мария Акимова, перевод, 2020
© Сергей Неживясов, иллюстрация, 2020
© ООО «Издательство АСТ», 2020
Каждый человек – это книга крови. Мы все алые, когда открыты.
Вступление
В Хеллоуин я получаю больше приглашений, чем в любое другое время года. Колледжи хотят, чтобы я провел лекции по истории хоррора, глянцевые журналы просят составить список десяти любимых фильмов ужасов, а ночные ток-шоу – экспромтом выдумать страшную историю. Когда моя писательская карьера только начиналась, – в 1984 году, с публикации этих трех книг, сейчас собранных под одной обложкой, – я радовался, что у меня есть возможность рассказать о своих работах. Но в последние годы, по мере того, как мои книги уходили все дальше и дальше от бескомпромиссно мрачных и жестоких историй, благодаря которым меня быстро заметили, я начал отказываться от большинства таких предложений. Мне не слишком приятно то, что меня считают «любителем ужасов», вытаскивают из заключения поговорить о Темной Стороне лишь в пору тыкв и баек у костра, тогда как страсти, что питают мои нынешние книги, остаются незамеченными. Я даже перестал выходить из дома на Хеллоуин, все эти вечеринки и гуляния стали вызывать у меня неловкость.
Тем не менее, в прошлом году я нарушил это правило. Мой любовник, Дэвид Армстронг, убедил меня, что парад на Хеллоуин здесь, в Лос-Анджелесе, – а в последнее время он стал настоящим событием – может решить те проблемы, которые преследовали меня в работе с последним романом. Мне надо лишь отложить ручку, выпить стопку водки и пойти с ним, сказал Дэвид. Я согласился, если только мне не придется носить костюм. Я буду наблюдать. Прекрасно, ответил он, его костюм будет настолько сложным, что хватит на двоих.
И это не было пустой похвальбой. Он начал свою трансформацию еще в середине дня. Она заняла шесть часов. И когда он закончил, то узнать его было невозможно. Он так переделал лицо, что оно напоминало хищную, рогатую морду горгульи, стало еще темнее того цвета, которым одарил его Господь. А внизу свисал хвост, который не посрамил бы и жеребца.
Лишь тогда, когда я начал делать заметки к этому вступлению, мне пришло в голову, что он выглядел так, словно сошел со страниц «Книг крови»: походил на существо, в котором сплелись воедино сексуальные эксцессы и демоническая элегантность, способное как трахнуть вас, так и вырвать вам сердце.
В десять-тридцать вечера мы пошли на бульвар. Стояла невероятно холодная ночь, но как только мы оказались в толпе, от огромного количества тел стало тепло. Десятки тысяч людей заполонили улицу, и многие из них были в изысканных костюмах. В цветастых коробках вышагивали куклы Кена и Барби; попадались дрэгквины всех мастей, от королев выпускного бала до вдов с Беверли-Хиллс; были тут стопроцентно американские убийцы с топорами, их накачанные стероидами тела просвечивали сквозь окровавленные рваные футболки; маршировал небольшой отряд конфедератов, вооруженных и гордых собой; а инопланетян в скафандрах и с серебряной кожей оказалось столько, что их хватило бы на целый флот летающих тарелок. А кроме того вокруг ходили тысячи людей, которые просто купили маску на ночь, и они слонялись по улицам в костюмах своих любимых чудовищ, тут и там попадались монстры Франкенштейна (вместе со своими Невестами), Фредди Крюгеры, крюкорукие Кэндимены и даже парочка Пинхедов.
Встречались и демоны, но ни один даже отдаленно не походил на Дэвида, которого наперегонки подзывали разыграть сценку для очередного фотографа: Дэвид угрожал белокурой Лолите, хлестал кнутом татуированного панка в ошейнике с поводком, им восторгались, и его соблазняли парни, переодетые гламурными девушками. Но вот что любопытно: глядя на то, как мой монструозный спутник приковывал взгляды людей – как в них смешивались восторг и отвращение – я начал вспоминать о том, почему стал писателем ужасов много лет назад. Я хотел вызывать столь же смешанные чувства, я радовался этому; понимал, что слова на белых страницах ошарашивают людей так же, как сейчас необычная красота моего любовника; что я заставляю читателей задуматься о том, так ли жестко определена граница между их страхами и наслаждениями, насколько им представлялось.
Рассказ подобен капсуле времени. Он в точности фиксирует – и это нелегко понять, пока не пройдет довольно большой срок – детали того, как автор жил в тот момент, когда рождались эти слова. О романе такого не скажешь; по крайней мере о романах, которые обычно пишу я, ведь они всегда склоняются к эпичности, а на их создание уходит год или даже больше. Первый черновик рассказа, беспримесный и насыщенный, можно сделать за пару дней. А длинный роман – это по сути целый каталог впечатлений, он даже может быть сконструирован так, чтобы вмещать в себя противоречия и двусмысленности.
И теперь я смотрю на эти истории почти как на фотографии, сделанные на вечеринках прошлого, вижу разнообразные знаки и приметы того, кем я был. Был? Да, был. Я смотрю на эти рассказы и думаю, что человек, написавший их, уже давно умер во мне. Когда я писал вступление к юбилейному десятому переизданию «Сотканного мира», то говорил о том же: человек, создавший ту книгу, уже не с нами. Он умер во мне, похоронен во мне. Мы – кладбища самих себя; мы ходим среди могил людей, которыми когда-то были. И если мы здоровы, то каждый наш день – праздник, День Мертвых, когда мы воздаем благодарности прожитым, ушедшим жизням; но если мы больны, тогда мы все время скорбим, оплакиваем прошлое и желаем, чтобы оно по-прежнему было с нами.
Перечитывая рассказы сейчас, я чувствую одновременно и то и другое. Часть той простой энергии, которая заставляла слова изливаться на бумагу – которая рождала меткие фразы и заставляла идеи петь, – ушла. Я уже очень давно потерял создателя этих историй. Он любил фильмы ужасов больше меня; надеялся на карьеру в Голливуде; он был веселее, увереннее в себе, его куда меньше смущали неудачи. Тогда я считал себя человеком, который управляет цирком, настоящим паноптикумом, бьет в барабан, призывая публику поглазеть на мою коллекцию уродцев и зародышей в банках.
В последнее время эта сторона моей натуры стала куда сдержаннее. Я много зазывал, много барабанил, создал целый каталог крайностей и, наверное, слегка устал от такого шоу.
Прошло четырнадцать лет, и теперь довольно странно вновь увидеть этот карнавал. Оглядываясь назад, я понимаю, что мне несказанно повезло. Я пришел в то время, когда издательства еще рисковали с новыми авторами и короткой формой. Сейчас никому не известному писателю было бы практически невозможно опубликовать такой сборник, так как у рассказов куда меньше читателей, чем у романов; и мой первый редактор, Барбара Бут, оказалась достаточно смелой, отважилась взять в работу тексты, от которых других редакторов тошнило. Мне невероятно повезло снять фильм, первого «Восставшего из ада», вскоре после публикации, и его успех привлек новых читателей к моим рассказам, чего иначе не было бы.
Оглядываясь назад, я понимаю, насколько головокружительным было это время. Столько событий, на которые я лишь надеялся, о которых лишь мечтал, стали реальностью за очень короткий период. Мои книги опубликовали, они получили расположение некоторых критиков, монстр, которого я создал, смотрел с экранов кинотеатров по всему миру, люди хотели получить мой автограф, им были нужны мои мнения по самым разным поводам.
Теперь то время кажется таким далеким. Но я все еще могу хотя бы отчасти ощутить его вкус, если услышу ту или иную песню или же найду в рассказах отрывок, который воскресит воспоминания о том, как я его писал. Перечитывая «Полночный поезд с мясом», я вспоминаю, как впервые один оказался в нью-йоркском метро: я тогда по ошибке уехал до самого конца линии, до темной и пустой станции. Читая «Новые убийства на улице Морг», мое посвящение величайшему писателю ужасов в мире, Эдгару Аллану По, я вспоминаю засыпанный снегом Париж, как мы с моим замечательным другом Биллом Генри, ныне покойным, заблудились в этом безмолвном городе, в котором, казалось, даже машины исчезли. Перечитывая «Сына целлулоида», я вижу мой родной Ливерпуль и побитый кинотеатр, где крутили старые картины; именно там я смотрел фильмы, которые в молодости питали мое воображение. «Глаза без лица» Франжю, невероятная «Женщина-демон», роскошный «Квайдан», визионерские работы Пазолини и делирии Феллини. Перечитывая «Ужас», я как будто возвращаюсь в свои студенческие годы, вспоминаю людей, которые послужили прообразом для героев этой истории (сомнительный способ отдать им должное, осмелюсь сказать, но такой они оставили след в моей душе).
Я понятия не имею, переживут ли эти рассказы ход времени; сомневаюсь, что какой-то писатель может знать это наверняка. Но они написаны, увековечены в камне, хорошо это или плохо, и пусть я хотел бы чуть лучше отшлифовать предложение там или выбросить тут, все эти истории до сих пор меня радуют. Думаю, на большее и не стоит надеяться; лишь на то, что твоя работа будет тебя радовать как во время ее создания, так и после.
Одно можно сказать определенно: интерес читателей к рассказам о гротескном и ужасающем – о призраках, демонических одержимостях, об ужасной мести и отвратительных чудовищах – это по-прежнему совершенно здоровое свойство человека. Те, кто гулял под масками на бульваре Санта-Моника в прошлом октябре, не были извращенцами или злодеями; по большей части они были совершенно обыкновенными людьми и воспользовались возможностью выразить желание, которое обычно культура требует от нас подавлять. (И этому требованию я, как ни странно, аплодирую; ведь желания становится только сильнее, когда их держат под замком). Но время от времени нам нужно прикасаться к тьме в собственных душах; это способ вновь установить связь с нашей первородной личностью, личностью, которая существовала еще до того, как мы научились формулировать слова, которая знает, что в мире есть как великий свет, так и великая тьма, и они не могут существовать друг без друга.
После создания этих рассказов я отправился в другие путешествия, и там меня больше занимали образы искупления, чем проклятия. В «Сотканном мире», в «Имаджике», в «Таинстве» и «Галили», даже в моей детской книге «Вечный похититель» образы боли и смерти уступили место свету и святости, а персонажи, воплощавшие зло, были повержены.
Но не в рассказах, которые последуют за этим вступлением. Здесь монстры торжествуют, иногда они трансформируют тех, к кому прикоснулись, так, что на это изменение можно посмотреть с оптимизмом, пусть и под определенным углом, но тем не менее чудовища выживают, чтобы нанести удар в следующий раз. Если же по какой-то случайности зло повержено, то оно зачастую уносит с собой и своих свидетелей, и своих жертв.
Я не думаю, что одна история несет в себе больше истины, чем другая; мудрость всех этих вымыслов – а может, и всей литературы – кроется в том воздействии, которое они оказывают на воображение самых разных людей. Потому я не считаю полезным оценивать эти сюжеты с моральной точки зрения, пытаться извлечь из них какие-то уроки, пусть, возможно, они там и есть. Хотя время от времени я и сам прибегаю к терминологии проповедников, эти рассказы – не проповеди для белой или черной мессы. Это путешествия; прогулки, если хотите, которые уводят нас от знакомых лиц туда, где все темнее и темнее, пока – где-то очень далеко от известного нам мира, – мы не окажемся в совершенно незнакомой компании, незнакомой нам самим.
Благодарности
Мои благодарности уходят к самым разным людям. Я благодарю своего учителя английского в Ливерпуле, Нормана Расселла, который поддерживал меня с самого начала; Пита Аткинса, Джули Блейк, Дага Брэдли и Оливера Паркера за то, что поддерживали меня потом; Джеймса Бёрра и Кэти Йорк – за добрый совет; Билла Генри – за профессионализм; Рэмси Кэмпбелла – за щедрость и энтузиазм; Мэри Роско – за кропотливый перевод моих иероглифов; Мари-Ноэль Дада – за то же самое; Вернона Конвея и Брина Ньютона – за Веру, Надежду и Милосердие; а также я благодарю Нэнн дю Сотой и Барбару Бут из издательства «Sphere Books».
Книги крови. Том I
Моим отцу и матери
Книга крови
У мертвых есть свои дороги.
Они бегут – ровные линии призрачных обозов, сновидческих экипажей – по пустоши за пределами нашей жизни, влача бесконечный поток ушедших душ. Их шум и гул слышатся в изломанных уголках мира – в трещинах, проделанных жестокостью, насилием и порочностью. Их груз – скитающихся мертвецов – можно заметить, когда сердце готово разорваться, когда перед глазами встают пейзажи, которым полагается быть скрытыми.
Есть на тех дорогах указатели, есть мосты и разъезды. Есть платные магистрали и перекрестки.
На этих-то перекрестках, где сталкиваются и собираются мертвецы, запретная дорога изливается в наш мир. На развилках движение затрудненное, голоса мертвецов пронзительней всего. Здесь барьеры, отделяющие одну реальность от другой, истончаются, истертые несметным числом ног.
Подобный перекресток на дороге мертвых находился в доме номер 65 на Толлингтон-Плейс. Всего лишь коттедж с кирпичным фасадом в псевдогеоргианском стиле – более дом номер 65 был ничем не примечателен. Старый и незапоминающийся, утративший то дешевое величие, на которое некогда претендовал, он простоял пустым больше десяти лет.
Из дома номер 65 жильцов гнала не сырость. Не подвальная гниль, не проседание – от которого по фасаду, от порога до крыши, пролегла трещина, – а шум дороги. На верхнем этаже рокот движения не стихал ни на миг. От него потрескалась штукатурка на стенах, и погнулись балки. Он сотрясал окна. Потрясал он и разум. Дом номер 65 на Толлингтон-Плейс был проклят, в нем невозможно было долго жить, не поддавшись безумию.
В какой-то момент истории здесь произошло нечто ужасное. Никто не знал, когда и что именно. Но даже невооруженный глаз замечал гнетущую атмосферу, особенно на верхнем этаже. В воздухе дома номер 65 были разлиты воспоминания и обещание крови – запах, цеплявшийся за носовые пазухи и выворачивавший наизнанку даже самые крепкие желудки. Этого здания и его окрестностей сторонились грызуны, птицы, даже мухи. Не проползет по кухне мокрица, не угнездится на чердаке скворец. Какое бы насилие здесь ни произошло, оно вскрыло дом – точно так же, как нож рассекает рыбье брюхо; и через этот разрез, через эту рану в мире сюда заглядывали мертвые, обретали право голоса.
По крайней мере, такие ходили слухи…
Шла третья неделя исследований в доме номер 65 на Толлингтон-Плейс. Три недели беспрецедентного успеха в области паранормального. Пригласив на роль медиума новичка в этом деле, двадцатилетнего молодого человека по имени Саймон Макнил, отдел парапсихологии Эссекского университета зафиксировал неопровержимые доказательства жизни после смерти.
В верхней комнате дома – не помещении, а каком-то клаустрофобном коридоре – юный Макнил призвал мертвых, и по его просьбе они оставили наглядные свидетельства своего визита, начертанные сотней разных почерков на бледно-охровых стенах. Писали они, казалось, все, что приходило в голову. Разумеется, имена, даты рождения и смерти. Обрывки воспоминаний и благие пожелания живым потомкам, странные туманные фразы, намекающие на их нынешние муки и оплакивающие утраченные радости. У одних почерк был угловатым и уродливым, у других – изящным и женственным. Наряду с романтической поэзией на стенах появлялись неприличные рисунки и недосказанные анекдоты. Неумело нарисованная роза. Игра в крестики-нолики. Список покупок.
К этой Стене Плача приходили знаменитости – здесь побывали Муссолини, Леннон и Дженис Джоплин, а подле великих расписывались обычные забытые люди. Это была перекличка мертвецов, и она росла день ото дня, словно по затерянным племенам расходилась весть и соблазняла их оставить молчание и почтить эту голую комнату своим сакральным присутствием.
Всю жизнь проработав на поприще экстрасенсорных исследований, доктор Флореску свыклась с горечью неудач. Было даже удобно верить, что доказательств иной жизни никто и никогда не увидит. Теперь же, обретя неожиданный и зрелищный успех, она испытывала одновременно и восторг, и замешательство.
Она сидела, как сидела уже три невероятных недели, в главном зале на втором этаже, в одном лестничном пролете от расписанной комнаты, и прислушивалась к переполоху наверху с каким-то благоговением, едва ли смея поверить, что ей дозволено присутствовать при подобном чуде. Раньше уже случались касания, дразнящие намеки на голоса из другого мира, но впервые иная реальность настаивала на том, чтобы быть услышанной.