Он неровным шагом подошел ко входной двери, чувствуя тошноту после мельтешения в глазах. За спиной бушевала Джина.
– Ты же не можешь просто взять и уйти! Ты выжил из ума?
– Мне нужно подышать, – сказал он так небрежно, как только позволяли колотящееся сердце и пересохшее горло. – Так что выйду ненадолго.
Нет, сказал Йеттеринг. Нет-нет-нет.
Оно было позади, Поло чувствовал. Оно пришло в такую ярость, что готово было открутить ему голову. Вот только это не дозволено – касаться его даже пальцем. Но он чувствовал его ненависть, как что-то материальное.
Он сделал еще один шаг к двери.
Оно все еще было с ним, повторяло каждый шаг. Его тень, его двойник, неотделимый от него. Джина завопила:
– Ты сукин сын, посмотри на Мэнди! Она сошла с ума!
Нет, нельзя смотреть на Мэнди. Если он посмотрит на Мэнди, то разрыдается, сломается, как того и хотела тварь, и все будет потеряно.
– Она справится, – почти прошептал он.
Он потянулся к ручке двери. Демон быстро и громко запер дверь. На притворство уже не хватало терпения.
Джек – движением как можно более ровным – отпер дверь, верхний и нижний замки. Они снова заперлись.
Игра возбуждала, она же и ужасала. Если Поло перегнет палку, не пересилит ли досада демона усвоенные им законы?
Мягко, плавно он снова отпер дверь. Так же мягко, так же плавно Йеттеринг ее запер.
Джек спросил себя, сколько он еще выдержит. Он должен был как-то выбраться наружу: нужно было выманить тварь за порог. Один шаг – вот и все, чего требовал закон, если верить его изысканиям. Один простой шаг.
Открыто. Закрыто. Открыто. Закрыто.
Джина стояла в двух-трех метрах позади отца. Она не понимала, что видит, но ей было ясно, что отец сражается с кем-то – или с чем-то.
– Папа… – начала она.
– Заткнись, – сказал он по-доброму, улыбаясь, когда отпирал дверь в седьмой раз. От улыбки повеяло безумием – она была слишком широкой и слишком легкой.
Необъяснимо, но Джина ответила улыбкой. Мрачной, но искренней. Что бы здесь ни случилось, она его любила.
Поло попытал удачи через черный ход. Демон опережал его на три шага, мчался по дому, как спринтер, и запер дверь раньше, чем Джек схватился за ручку. Невидимая рука повернула ключ в замке, а потом раздавила его в пыль.
Джек притворился, что бросился к окну рядом с дверью, но шторы опустились, створки захлопнулись. Йеттеринг, слишком занятый окном, чтобы следить за Джеком, упустил, как тот бросился обратно через дом.
Когда он увидел, что его обвели вокруг пальца, взвизгнул и кинулся в погоню, едва не врезавшись в Джека на гладко отполированном полу. Он избежал столкновения только благодаря почти балетному маневру. Это было бы роковой ошибкой – сгоряча коснуться человека.
Поло снова был у входной двери, а Джина, догадавшись о стратегии отца, отперла ее заранее, пока Йеттеринг с Джеком боролись у черного входа. Джек молился, чтобы она не упустила такую возможность. Он в ней не ошибся. Дверь стояла слегка приоткрытой – в коридор ворвался ледяной воздух зимнего дня.
Джек мигом преодолел последние метры до двери, чувствуя, но не слыша жалобный вопль, который издал Йеттеринг, когда увидел, как его жертва сбегает во внешний мир.
Это было не самое амбициозное создание. Все, чего оно желало в этот миг, – предел его мечтаний – схватить череп этого человека в руки и превратить в бесполезную кашу. Раздавить вдребезги и пролить горячие мысли на снег. Навсегда покончить с Джеком Джей Поло.
Йеттеринг что, так много просил?
Поло ступил на скрипящий свежий снег, закопавшись тапочками и штанинами в холод. Когда фурия достигла крыльца, Джек уже оторвался на три-четыре метра, маршируя по тропинке к калитке. Сбегая. Сбегая.
Йеттеринг снова взвыл, забыв о годах подготовки. Все усвоенные уроки, все правила битвы, выгравированные на черепе, захлестнуло простое желание лишить Поло жизни.
Он переступил порог и пустился в погоню. Непростительное преступление. Где-то в аду власти (да будут они и впредь вершить суд, да будут и впредь испражняться светом на головы проклятых) почувствовали этот грех и поняли, что война за душу Джека Поло проиграна.
Джек тоже это почувствовал. Он услышал, как кипит вода: шаги демона плавили снег на тропинке и превращали в пар. Он вышел за ним! Тварь нарушила первейшее правило своего существования. Она проиграла. Он ощутил победу хребтом и нутром.
Демон нагнал его у калитки. Дыхание четко виднелось в воздухе, хотя испускавшее его тело еще нельзя было разглядеть.
Джек попытался открыть калитку, но Йеттеринг ее захлопнул.
– Que sera, sera, – сказал Джек.
Йеттеринг больше не мог этого терпеть. Он обхватил голову Джека руками, чтобы сокрушить хрупкую кость в пыль.
Прикосновение стало вторым грехом, и от него Йеттеринга невыносимо скрутило. Он возопил, как баньши, и отпрянул от контакта, поскользнувшись на снегу и упав навзничь.
Он знал свою ошибку. Вспомнил вбитые в голову уроки. Знал он и про наказание – за уход из дома, за прикосновение к человеку. Теперь он привязан к новому повелителю – порабощен этим идиотским созданием, стоявшим над ним.
Поло победил.
Он смеялся, глядя, как в снегу на тропинке проступили очертания демона. Фурия становилась видна, как фотография, проявлявшаяся на бумаге. Закон брал свое. Йеттеринг больше никогда не скроется от своего хозяина. Вот он, перед взором Поло, во всей своей неказистой красе. Бордовая плоть и яркое око без века, трепыхающиеся ручонки, хвост, хлещущий по снегу и превращающий его в слякоть.
– Ублюдок, – сказало оно. В речи чувствовался австралийский акцент.
– Больше не говори, если к тебе не обращаются, – произнес Поло тихо, но с непререкаемым авторитетом. – Понятно?
– Да, – ответил Йеттеринг.
– Да, мистер Поло.
– Да, мистер Поло.
Хвост поджался между лап, как у побитой собаки.
– Можешь встать.
– Спасибо, мистер Поло.
Он встал. Не самое приятное зрелище, но Джек все равно им упивался.
– Они тебя еще заполучат, – сказал Йеттеринг.
– Кто?
– Сам знаешь, – промямлил Йеттеринг нерешительно.
– Назови.
– Вельзевул, – ответил он, с гордостью называя имя бывшего хозяина. – Власти. Сам ад.
– Вряд ли, – усмехнулся Поло. – Теперь ты привязан ко мне в доказательство моих навыков. Разве я не лучше их?
Взгляд демона помрачнел.
– Ну?
– Да, – с горечью признала фурия. – Да. Ты лучше их.
Он затрясся.
– Тебе холодно? – спросил Поло.
Тот кивнул, приняв вид потерявшегося ребенка.
– Тогда тебе нужно больше двигаться, – сказал Поло. – Возвращайся в дом и начинай убираться.
Фурия уставилась в изумлении, даже в разочаровании от этого приказа.
– И все? – спросил Йеттеринг с недоверием. – Никаких чудес? Никакой Елены Прекрасной? Никаких полетов?
От мысли о полетах в такой снежный день Поло похолодел. Он был человеком простых вкусов: все, о чем он просил в жизни, – любовь его детей, уютный дом и хорошая оптовая цена на корнишоны.
– Никаких полетов, – ответил он.
Когда Йеттеринг поплелся по тропинке к двери, он как будто придумал новую пакость. Обернулся к Поло – с подобострастным видом, но и с нескрываемым самодовольством.
– Можно кое-что сказать? – спросил он.
– Говори.
– Справедливости ради хочу тебе сообщить, что иметь контакты со мне подобными считается безбожием. Даже ересью.
– Вот как?
– О да, – сказал Йеттеринг, радуясь своей прозорливости. – Людей сжигали и за меньшее.
– Не в наш век, – ответил Поло.
– Но Серафим все увидит, – сказал он. – А это значит, ты уже никогда не попадешь в то место.
– Какое место?
Йеттеринг нашарил в памяти особое слово, которое слышал от Вельзевула.
– Рай, – сказал он ликующе. На его лице появилась уродливая ухмылка, это был самый остроумный маневр за всю его карьеру: он жонглировал теологией.
Джек медленно кивнул, покусывая нижнюю губу.
Существо наверняка говорило правду: небесное воинство святых и ангелов вряд ли благосклонно посмотрит на связь с демонами и им подобными. Джеку наверняка закрыт вход на райские пастбища.
– Что ж, – сказал он, – ты же знаешь, что я на это отвечу?
Йеттеринг уставился на него и нахмурился. Нет, он не знал. И тут довольная ухмылка сошла на нет, как только он понял, к чему клонит Поло.
– Так что я отвечу? – повторил Поло.
Раздавленный, Йеттеринг пробормотал:
– Que sera, sera.
Поло улыбнулся.
– Ты не безнадежен, – сказал он, повел его через порог и, закрывая за собой дверь, почувствовал что-то похожее на умиротворение.
Блюз свиной крови
Запах детей можно было почувствовать раньше, чем увидеть их самих: молодой пот, сопревший в коридорах с зарешеченными окнами, скисшее дыхание, несвежие головы. Затем слышались детские голоса, усмиренные правилами содержания.
Не бегать. Не кричать. Не свистеть. Не драться.
Называлось это изолятором временного содержания для несовершеннолетних, но по своей гнилой сути было той же тюрьмой с замками, ключами и охраной. Проявления либерализма были редки и плохо скрывали правду. Тезердаун на поверку все равно оказывался тюрьмой, только назывался привлекательнее, и ее заключенные это знали.
Не то чтобы у Редмена были иллюзии насчет будущих учеников. Суровые и безжалостные, они находились в заключении неспроста. Большинство ограбило бы тебя при первой возможности; покалечило бы, если потребуется, без колебаний. Он слишком много лет отдал полиции, чтобы верить в ложь социологов. Он различал жертв и детей. Тут сидели не какие-то не понятые обществом оболтусыместные ученики были жестокими, хитрыми и безнравственными, опасными, как бритвы, которые они прятали под языком. Им ни к чему сочувствие – они хотели лишь одного: вырваться на свободу.
– Добро пожаловать в Тезердаун.
Женщину звали Левертон, или Леверфолл, или…
– Я доктор Левертол.
Левертол. Да. Непробиваемая сука, с которой он встречался на…
– Мы встречались на собеседовании.
– Да.
– Мы рады вас видеть, мистер Редмен.
– Нил. Прошу, зовите меня Нил.
– Мы стараемся не называть друг друга по именам перед мальчиками; мы считаем, что так им кажется, будто они заглядывают в нашу личную жизнь. Я бы предпочла оставить имена исключительно для нерабочего времени.
Свое она не назвала. Наверняка что-нибудь строгое. Ивонн. Лидия. Он сам придумает что-нибудь подходящее. Выглядела она на пятьдесят, а была наверняка на десять лет младше. Без макияжа, волосы стянуты на затылке так сильно, что Редмена удивило, как у нее еще не вывалились глаза.
– Вы приступите к урокам послезавтра. Директор просил меня поприветствовать вас в изоляторе временного содержания от его имени и извиниться, что он не может присутствовать на встрече лично. У нас сейчас финансовые проблемы.
– А у кого их нет?
– К сожалению, вы правы. Боюсь, мы плывем против течения; общее настроение в стране больше склоняется к закону и порядку.
Что именно она сейчас имела в виду? «Выбивать дурь из любого пацана, даже если он всего лишь перешел дорогу в неположенном месте»? Да, Редмен и сам в свое время думал так же, но такие мысли ведут в тупик, они не лучше, чем сочувствие всем подряд.
– Более того, мы можем вовсе лишиться Тезердауна, – сказала Левертол, – что было бы весьма обидно. Я знаю, выглядит он не лучшим образом…
– …но это все-таки дом, – рассмеялся он. Шутка уперлась в глухую стену. Она ее как будто даже не услышала.
– Вы, – ее тон ужесточился, – у вас солидное и прочное (Она сейчас сказала – «порочное»?)
– … прошлое в полиции. Мы надеемся, что финансирующие организации одобрят ваше присутствие.
Так вот в чем дело. Бывший полицейский как символ, чтобы порадовать власть предержащих, проявить готовность к жесткой дисциплине. На самом деле он здесь не нужен. Нужен им какой-нибудь социолог, который будет строчить доклады о влиянии классовой системы на жестокость в среде подростков. Между строк Левертол сообщила Редмену, что он в Тезердауне лишний.
– Я говорил, почему ушел со службы.
– Вы упоминали. По инвалидности.
– Все просто – я не хотел работать с бумажками, и мне не давали делать то, что у меня получается. Если верить некоторым, я представляю опасность для самого себя.
Ее как будто слегка смутило объяснение Редмана. Она же психолог; по идее Левертол должна бы с жадностью накинуться на такие слова, пока он свои травмы напоказ выставляет. Господи, да он ей как будто чистосердечное признание написал.
– Так что меня выставили после двадцати четырех лет службы, – он помялся, потом сказал как есть: – Даже формально я не полицейский, я вообще никакой не полицейский. Наши со службой дорожки разошлись. Вы меня понимаете?
– Хорошо-хорошо.
Ни черта она не поняла. Он попробовал зайти по-другому:
– Я бы хотел знать, что сказали мальчикам.
– Сказали?
– Обо мне.
– Ну, кое-что о вашем прошлом.
– Ясно, – их предупредили: к вам идут свиньи.
– Это казалось важным.
Он хмыкнул.
– Понимаете, у многих мальчиков настоящие проблемы с агрессией. Именно она – причина их жизненных трудностей. Они не могут себя контролировать и страдают от последствий.
Он не спорил, но она все равно посмотрела на него строго.
– Вот именно, страдают. Вот почему мы изо всех сил стараемся войти в их положение, показать, что существует альтернатива.
Она подошла к окну. Со второго этажа можно было разглядеть почти всю территорию изолятора. Раньше Тезердаун был каким-то поместьем, так что к главному зданию прилегал немалый участок земли. Игровая площадка – с пожухшей от летней засухи травой. За ней – кучка туалетов, жалкие деревья, кустарник и ухабистый пустырь до самой стены. Он уже видел стену с другой стороны. Она бы сделала честь и Алькатрасу.
– Мы стараемся предоставить им некоторую свободу, кое-какое образование и немного сочувствия. Бытует популярное мнение, что правонарушители получают удовольствие от своей преступной деятельности, не так ли? Мой опыт это не подтверждает. Ко мне они попадают измученными чувством вины, сломленными…
Пока они дефилировали по коридору, одна сломленная жертва показала в спину Левертол неприличный жест. Волосы зализаны, с тремя проборами. Парочка самопальных незаконченных татуировок на предплечье.
– Однако они все-таки совершали преступления, – заметил Редмен.
– Да, но…
– И, предположительно, не должны об этом забывать.
– Я не думаю, что им нужны напоминания, мистер Редмен. Я думаю, они сгорают от вины.
Не дает ей покоя эта вина – что его не удивляло. Теперь кафедру захватили они, эти аналитики. Теперь они там, где раньше стояли святоши, с теми же заезженными проповедями о геенне огненной, но не с таким колоритным лексиконом. Впрочем, преимущественно это одна и та же история, вплоть до обещаний исцеления при соблюдении всех ритуалов. И тогда праведники наследуют Царство Небесное.
На игровой площадке шла погоня, заметил он. Погоня, а теперь поимка. Одна жертва била другую, поменьше, ногами, причем довольно безжалостно.
Левертол заметила сцену одновременно с Редменом.
– Прошу прощения. Мне нужно…
Она направилась вниз по лестнице.
– Ваша мастерская – третья дверь слева, если хотите ознакомиться, – бросила она через плечо. – Я скоро вернусь.
Держи карман шире. Судя по темпам, с которыми развивались события на площадке, расцеплять их придется тремя фомками.
Редмен прогулялся до своей мастерской. Дверь была заперта, но через армированное стекло он видел верстаки, тиски, инструменты. Совсем неплохо. Может быть, он даже научит их азам плотничества, если ему не будут мешать.
Слегка раздосадованный, что не смог войти, он вернулся по коридору и проследовал по лестнице за Левертол, легко найдя выход на залитую солнцем площадку. Вокруг уже прекратившейся драки – или избиения – собралась кучка зевак. Левертол стояла и сверлила взглядом мальчишку на земле. Один из надзирателей присел рядом с ним, осматривая его голову, травмы казались серьезными.