Вот только с водой проблема. Тут бы жажду утолись сначала.
Она подошла к окну и осторожно раздвинула маленькие кружевные занавески. Трава, листва на деревьях и кустарниках – всё было мокрым после ливня. Маша сглотнула скудную слюну. Пить хотелось ужасно, но она привыкла терпеть. Жажда и голод были привычными.
Маша решила выйти наружу ночью. Где напиться – найдёт. Да вон хотя бы из лужи. Мысль о том, чтобы покинуть дом, пугала, вот только выбора не было. Маша понадеялась, что к ночи небо расчистится и появится луна. Когда светит луна – не так страшно.
– Луна любит меня, – вспомнив слова Аглаи, прошептала Маша.
Задёрнув занавеску, она отошла от окна, поставила два стула рядышком друг с другом и легла на них. Взгляд скользил по обстановке комнаты: большие красивые часы с маятником, стрелки которых остановились на половине седьмого; стеклянная ваза на столешнице; картина с изображением сидящей на берегу пруда печальной девушки… Всё было непривычно, ново. В вонючем доме, из которого сбежала Маша, не было ни часов, ни картин, ни ваз.
Она остановила взгляд на фотографии на стене. Аглая. Ещё молодая, красивая. А рядом с ней мужчина и ребёнок. Хорошая картинка, от неё веяло спокойствием, иной жизнью. Маша долго глядела на снимок. Представляла, что и у неё могла бы быть нормальная семья. Мать, отец. Могла бы. Но что-то с этим миром не так. Того, чего хочется, не случается. Был отец, да и тот… В памяти всплыло, как Грыжа отрубала ему голову – топор поднимался и опускался, взлетал вверх и падал. Маша скривилась: ох как хотелось бы забыть всё это. У неё не было причин любить отца, но жалось к нему вдруг пробила все преграды и на глаза навернулись слёзы, а к горлу подкатил горький комок.
Она вспомнила, что отец не всегда был конченным алкоголиком. Когда-то, давно, он даже играл с ней, рассказывал какие-то истории. И ходил он, не скукожившись, точно древний больной старик, а прямо. Почему именно сейчас это вспомнилось? И было ли это правдой? Маша уже не знала, где правда, а где проявление её фантазии. В голове царил бардак. Возможно, всё навыдумывала, потому что очень хотелось верить, что в жизни было и что-то хорошее. Лучше приятная ложь, чем унылая действительность. Почему нет? Можно и мать выдумать – ласковую, добрую. И внушить себе, что она вовсе и не спилась, а улетела на луну и теперь живёт там. Но когда-нибудь вернётся, чтобы наказать Грыжу.
Маша коснулась пальцами ожога на щеке, и решила придумать, как воображаемая лунная мама будет наказывать Грыжу. Хотелось, чтобы та долго, очень долго страдала. Чтобы кричала от боли, молила о пощаде. Раньше Маша о таком даже думать не осмеливалась, а теперь в ней словно бы что-то надломилось, и пробудилась злость. Грыжа всё ещё вселяла страх, но как враг, с которым хотелось драться, а не как всесильный деспот. Злость придала Маше уверенность в себе – совсем чуть-чуть, однако, на фоне былого унизительного смирения это походило на взрыв вулкана.
Поднявшись со своего ложа, Маша принялась расхаживать по комнате. Ей не хотелось, чтобы гнев стихал, она наслаждалась этим чувством. Злость сдабривалась воспоминаниями всех тех случаев, когда Грыжа причиняла боль. А таких моментов было очень много, они всплывали в памяти как вёдра с нечистотами. Пинки, оплеухи, пощёчины… ожог на лице, убийство отца. Непрерывный кошмар без светлых пятен, который Маша могла бы назвать двумя словами: «Моя жизнь».
Но теперь она сбежала от всего этого. Недалеко. Однако дыхание свободы уже ощущалось. Оно затмевало вонь проклятого дома – зловоние, которое, казалось, навечно обосновалось в ноздрях, впиталось в поры кожи. Свобода пахла сушёными яблоками и лекарственными травами, у неё был вкус макарон и гречки. Сытость, злость, предчувствие чего-то нового – это тоже была она, свобода.
Маша с нетерпением дождалась ночи.
Небо так и не расчистилось, но бледное пятно луны всё же проступало сквозь пелену облаков. Затаив дыхание, Маша осторожно приоткрыла входную дверь. Всё было тихо, лишь лёгкий ветерок шелестел листвой. Справа стояла чёрная полоса леса, а слева, в ночной темени, проступали мрачные силуэты деревенских изб. В окнах некоторых домов теплился желтоватый свет.
В голову Маши полезли мысли о том, что спокойствие это обманчиво, что Грыжа прячется неподалёку и только и ждёт, когда мышка высунется из норки. Машу никогда не пугала ночная темень, однако сейчас эта темнота казалась ей враждебной. Но не стоять же возле порога, мучаясь от жажды? Нужно было решаться. Пришлось выругать себя за трусость, ведь с таким настроем даже с крыльца спуститься не хватит духа. И куда только подевался тот решительный настрой, который был днём? Ждала с нетерпением ночи, а теперь шагу сделать не может. Пить хотелось ужасно, даже голова немного кружилась. Маша стиснула зубы и сказала себе твёрдо: «Никакой опасности нет! Грыжа сейчас пьянствует в вонючем доме!»
Внушение сработало, страх немного отступил. К тому же, облака расступились, и ночная тьма разбавилась призрачным лунным светом.
Пригнувшись, то и дело озираясь, Маша переступила порог, спустилась с крыльца и, к своей радости, заметила совсем рядом, возле стены дома, железное корыто. Вчерашний ливень наполнил его до краёв дождевой водой. Полностью позабыв обо всех тревогах, Маша бросилась к корыту, упала на колени и принялась жадно пить, не обращая внимания на плавающий в воде сор. Это была эйфория. Каждый глоток вызывал ощущение возрождения, обновления. Жажда отступала, словно злобный зверь.
Маша отстранилась от корыта, отдышалась, а потом сделала ещё с десяток глотков. Всё. Напилась. Набралась жизненных сил. И ночь больше не казалась враждебной, и мысли о Грыже не лезли в голову. Хорошо. Совсем расхрабрившись, Маша зачерпнула воды ладонями и принялась умываться – очень уж не хотелось снова увидеть в зеркале свою чумазую физиономию.
Умывшись, она сбегала в дом. Вернулась с ведром и ковшиком. Наполнила ведро водой и облегчённо выдохнула: теперь ей не грозила жажда, по крайней мере, в ближайшее время. И собственное положение больше не виделось таким уж плачевным.
Она взглянула в сторону деревни и сразу же отвернулась. Не хотелось смотреть, ведь там вонючий дом, там Грыжа и отрубленная голова отца. Лучше глядеть на луну, пока та снова не скрылась за облаками. Усевшись на нижнюю ступеньку крыльца, Маша устремила взгляд к небу. «Всё изменилось, – поведала она луне. – Я сбежала от Грыжи. Подскажи, что мне делать дальше?»
И сама же ответила вслух:
– Ждать.
Ей казалось, что это правильный ответ. Если не знаешь, что делать, остаётся только ждать. Возможно, завтра или через неделю найдётся иной, лучший ответ. Но не сейчас.
Луна скрылась за облаками и Маша, взяв ведро и ковшик, зашла в дом. Она была собой очень довольна, ведь не побоялась же сделать вылазку, поборола страх. Маленький шажок по тропе перемен. Оставалось только надеяться, что тропа эта не заведёт в страну кошмаров.
Маша улеглась на ложе из стульев. Она думала о том, что у неё теперь есть ящик с едой, ведро с водой и вообще всё, что находиться в этом доме. А ведь ещё вчера не было ничего, кроме старых потрёпанных журналов. Так странно. Теперь она сама по себе. Одна. Хотя нет, в избе ведь ещё есть Аглая, мёртвая старуха.
Приподняв голову, Маша взглянула на занавешенный дверной проём. Стало любопытно. Возникла мысль заглянуть в ту комнату. Завтра, когда будет светло. Хотя бы одним глазком взглянуть. Однако поразмыслив немного, она решила от этой затеи отказаться: пускай Аглая лежит себе спокойно. Не нужно её тревожить. Да и страшновато было смотреть на мёртвую старуху.
Маша зевнула, устроилась на стульях поудобней и скоро уснула. В этот раз ей привиделась луна – она была огромной, в полнеба. Вокруг неё танцевали звёзды. У ночного светила были глаза и рот. Луна улыбалась.
Время приближалось к двум часам ночи, когда Маша проснулась. Её разбудил какой-то звук. Шорох? Вздох? Она не была уверена. Прошла минута, другая. Тишина. А может, звук приснился?
Маша уже было успокоилась, как в соседней комнате, словно сухая листва прошелестела. Всколыхнулась занавеска. И снова тишина. Что это было? Сквозняк? Маша, закусив губу, торопливо перебралась из своего ложа в угол комнаты. Здесь она чувствовала себя спокойней. Долго сидела, тараща глаза на проём в соседнюю комнату и слушая стук своего сердца. В голову проникали страшные мысли: «Там за занавеской бродит мёртвая хозяйка. Там происходит что-то страшное…»
– Не пугай меня, Аглая, – плаксиво попросила Маша.
Из соседней комнаты снова донёсся шелест, и ей почудилось в этом звуке едва различимые слова: «Ничего не бойся». И как по волшебству страх отступил, сменившись приятной истомой. Веки налились тяжестью. Маша успела мысленно поблагодарить Аглаю, прежде чем уснуть.
И снова ей привиделась огромная улыбающаяся луна.
Утро выдалось ясным. Солнечные лучи радостно врывались в окна, с улицы доносилось возбуждённое пение птиц.
Маша зевнула, пробуждаясь. Потянулась. На этот раз у неё не было чувства дезориентации. Она точно знала, что находится именно в жилище Аглаи, мёртвой старушки, которая ночью сказала: «Ничего не бойся». Впрочем, Маше сейчас казалось, что эти слова ей померещились. Покойники ведь не умеют говорить. Или умеют? Некоторые. Такие, как Аглая. Да, на этот счёт небольшие сомнения всё же были.
Маша поела сухарей и тыквенных семечек. Выпила воды. Она всё больше ощущала себя свободной, раскованной. О Грыже и о погибшем отце старалась не думать – если возникали в голове такие мысли, гнала их прочь.
Ей вообще хотелось забыть всё плохое, поставить непроницаемый барьер между прошлым и настоящим. Но она сознавала: это невозможно. Плохое и страшное из прошлого всегда будет её преследовать, являться в ночных кошмарах. Можно как сейчас стараться не думать об этом, однако гнать неприятные мысли вечно не получится.
Насытившись, Маша насыпала немного гречневой крупы в миску и залила её водой. Она не была уверена, но, кажется, примерно так делала мать – просто в памяти что-то шевельнулось, возник размытый образ. Было любопытно, что получится. Ну, в самом-то деле, не есть же гречку сухой? Эти зёрнышки даже нормально не пережёвывались.
Но чтобы из этой затеи ни получилось, а Маша уже была довольна: ей нравилось экспериментировать, познавать, действовать и даже, возможно, ошибаться. Ведь это были очередные шажки по той самой тропе перемен. Она словно бы оживала после долгого увядания.
В ней бурлила энергия. Сидеть и ждать, когда гречка размокнет? О нет, насиделась в своё время за печкой в вонючем доме. Хватит! Хотелось двигаться, творить. Улыбнувшись, Маша взяла на кухне веник и принялась смахивать паутину. К окнам не подходила, опасаясь, что её заметят с улицы – об осторожности не забывала ни на секунду.
Покончив с паутиной, принялась подметать пол – неумело, но старательно. Выметая пыль из-под вязаного разноцветного половика в гостиной, Маша заметила люк в полу. Находка взволновала её. Возникла здравая мысль, что в этом погребе можно спрятаться, если будет грозить какая-нибудь опасность.
Но сначала нужно разведать, что там внизу.
– Я загляну? Хорошо? – по обыкновению попросила она разрешения.
Представила себе Аглаю, которая с улыбкой на губах произносит: «Хорошо, девочка. Делай, что захочешь. Это теперь твой дом». Кивнув, Маша нетерпеливо поддела пальцами краешек люка, напряглась и не без усилий открыла его. Снизу дыхнуло прохладой. Проникающего в окна солнечного света оказалось достаточно, чтобы Маша смогла разглядеть обстановку маленького, обитого досками погреба: земляной пол; стеллажи, заставленные банками и бутылями различного объёма.
Глаза Маши загорелись. Она поняла, что обнаружила клад с драгоценностями. Возможно, даже лучшее сокровище, чем припасы в ящике на кухне. Радостно обойдя люк, Маша устремила сияющий взгляд на проём в соседнюю комнату и выдохнула:
– Спасибо, Аглая!
Больше медлить не стала, спустилась по короткой крепко сбитой лестнице в подпол и осмотрелась. Десятки банок и бутылей. Их содержимое радовало глаз своим разноцветным разнообразием. Одна из полок была плотно заставлена небольшими баночками и пузырьками из тёмного стекла. Маша взяла один такой пузырёк и поднесла к носу. Даже сквозь пробку до неё донёсся отчётливый лекарственный запах. Всё ясно, это полка со снадобьями. Неинтересно.
А вот большие банки – совсем другое дело. Маша была твёрдо уверена, что в них находится что-то ну очень вкусное. Даже слюнки потекли, хотя есть особо и не хотелось. Глаза и любопытство настойчиво требовали отведать содержимое банок, но не желудок.
И на этот раз Маша прислушиваться к желудку не стала. Она схватила литровую банку, наполненную чем-то красным, торопливо поднялась по лестнице и проследовала на кухню. Ей пришлось изрядно повозиться, чтобы открыть крышку – руками не получилось и в ход пошли зубы. Справилась. Воздух наполнился ароматом земляничного варенья. Маша охнула. Это был запах из прошлого. Из того времени, когда она спала на кровати, а не на драных телогрейках за печкой; когда ела за столом и свободно гуляла во дворе. Из того прошлого, когда Грыжи не было и в помине.
Земляника.
Маленькая сладкая ягодка.
Скорее! Скорее нужно попробовать!
В волнительном предвкушении Маша отыскала ложку в ящике стола, зачерпнула варенье, сунула в рот… и обомлела. Раньше ей казалось, что нет ничего вкуснее тех конфет, которыми её прошлым летом угостила Аглая. Ошибалась. Земляничное варенье было лучше в тысячу раз. Даже в голове помутилось от восторга. За первой ложкой незамедлительно последовала вторая, третья, четвёртая… Маша глотала, почти не пережёвывая, и останавливаться не собиралась. Точнее, она просто не могла остановиться. В эти минуты для неё не существовало ни Грыжи, ни покойного отца. Было только варенье – сладкое могущественное волшебство. Банка опустела наполовину. Больше не лезло, но маша всё равно настойчиво отправляла в рот ложку за ложкой. Желудок взмолился: Хватит! Она не желала его слушать. Ничего не хватит! Это было какое-то помутнение. Ещё ложка. И ещё…
Всё.
Хотя нет. Ещё чуть-чуть. Капельку.
Вот теперь – всё.
Следующие часы Маша боролась с тошнотой. Ей было плохо. Она лежала на ложе из стульев, постанывала и непрерывно ругала себя за обжорство: ну нельзя же так! Дорвалась дурочка до сладкого. А теперь от одной только мысли о варенье мутило. Лишь после полудня немного полегчало.
Давешнее плохое самочувствие стало для Маши хорошим уроком: нужно сдерживать себя, знать меру, даже если чего-то ну очень сильно хочется.
Полностью придя в себя, она проверила гречку. Зёрнышки впитали в себя всё воду, стали мягкими. Это, разумеется, её обрадовало, однако есть после варенья совершенно не хотелось. Позволила себе лишь попробовать пол ложки. Вкусно. Решила, что съест гречку завтра утром.
До вечера, пока не стемнело, она просматривала книжки. В некоторых были хорошие интересные картинки. Особенно ей понравилась большая красочная книжка, в которой было мало текста, но много фотографий животных. Маша зачарованно глядела на всех этих диковинных зверей и недоумевала: неужели они действительно существуют? Лошадки в чёрную и белую полоску; огромные рыбины с острыми зубами; птицы с длиннющими ногами; ну и совсем непонятные твари, у которых только голова и куча каких-то отростков. Где живут эти звери? Как они называются?
В Маше пробуждалась жажда познаний. Она всё дальше удалялась по тропе перемен от вонючего дома, от былого мертвенного смирения. Что-то внутри неё рвалось наверстать упущенное, пытаясь собрать детали к необъятному пазлу под названием «Окружающий мир». К свободе добавлялись образы, вкусы, запахи. Открытия – такие, как приготовление гречки. Ну и ошибки, вроде почти опустошённой банки варенья.
Ночью Маша выбралась из дома и поведала подруге Луне и о найденном погребе, и об интересных картинках в книгах. Просидела на крыльце до самого рассвета, наслаждаясь звуками и запахами природы. А когда вернулась в избу, поймала себя на мысли, что за последние часы не думала ни о Грыже, ни об отце.