Однажды, многие годы спустя после разрыва с Ольгой, Давид нашел утешение на пышной груди Стеллы Берг. Стелла была худа как зубочистка и забавно курноса. Однако при мальчишеской фигуре и высоком росте, она обладала потрясающим бюстом пятого размера. Берг говорила низким чуть хриплым от бесконечных сигарет голосом, густо подводила глаза, и смотрела на собеседника так, будто знала всю его подноготную.
Стелла всерьез верила, что вселенная наградила ее особым даром. Точнее, множеством даров один другого чуднее. И прорицание было лишь одним из них.
Нарядившись в расшитый бисером и диковинными орнаментами балахон, повязав чалму, увешавшись амулетами, она часами могла созерцать хрустальный (то есть стеклянный) шар, раскладывать пасьянс или гадать всеми известными и неизвестными способами.
Но удивляло не это. А то, что верующих в ее способности имелось предостаточно. Стелла входила в тройку самым востребованных медиумов города (если не страны). Запись на ее сеансы была забита под завязку на полтора года вперед. Богема ее боготворила. Злые языки же видели за ее успехом руку Давида, успешно пиаревшего брошенную любовницу среди своих богатых и знаменитых друзей.
–Да как ты смеешь?!– взвизгнула Лена. И от звука ее голоса я невольно поморщилась. Лена – старшая сестра Лики (они были погодками). Столь же миловидная как и вдова Давида, но без бульдожьей хватки оной. Зато за свою сестру в любую свору влезет. Даже завидно, ведь я в семье одна. А о старшем брате всегда мечтала. Мне грезилось, что он будет защищать от всех напастей.
–Тебя спросить забыли! – взвилась Ольга. – Ты то здесь кто, а? Давид держал тебя из жалости. Женушку свою, вертихвостку, огорчать не хотел. А так, даже и не посмотрел бы в твою сторону! А ты и присосалась как пиявка!
–Это я пиявка? – ахнула Ленка и налилась краской. Стелла хмыкнула и уточнила томно:
–А кто?
Елена пошла пятнами. Но Стелле возразить не решилась. Ибо однажды та пообещала наложить на нее порчу и была достаточно убедительна в своих угрозах. Во всяком случае, Лена свято верит в это и по сей день и на рожон не лезет.
Но Ольгу высшие силы не берегли. Посему ей грозило услышать за всех разом. Набрав воздуха в легкие, Лика…
Не обронила ни слова. Тихо и пугающе спокойно, Нина сказала:
–Доброе утро, дамы. Все готовы?
Как по команде все разом обернулись в нашу сторону. На лицах появилось одинаково растерянное выражение лица. Кажется, только посмотрев на Нину, они наконец осознали, что за день сегодня.
Лика поспешно отвернулась, но я успела заметить прозрачные бусинки слез на ее глазах. Остальные беспомощно переглядывались, ища поддержки у недавних врагов.
Из четырех скандалящих в гостиной женщин, трое были одеты в черное. Стелла же облачилась в белоснежный балахон расшитый золотой вышивкой и чалму в тон наряду. На ее шее позвякивало тяжелое ожерелье, на массивной цепочке которого висели символы едва ли не всех известных миру религий: от полумесяца до иудейской звезды.
Поймав взгляд Нины, Стелла вскинула подбородок, готовясь к очередной схватке. Но не дождалась даже комментариев в свой адрес.
–Я с этой белобрысой курицей в одной машине не поеду, – подала голос Ольга. Лика тут же вспыхнула.
–Это я с тобой не поеду! Клеенка перекроенная!
–Поехали со мной, – предложила я. Охнув от возмущения, Лика поморщилась:
–Вот еще! Она на новеньком «Мерседесе», а я на «Форде»!
Надо сказать, что проблем со средствами передвижения не имелось вовсе. Предлог для скандала был надуман и раздут до неприличия. Но подобное было абсолютной нормой для жен (то есть вдов). При Давиде они вели себя аки агнецы (почти всегда), но стоило ему выйти за порог, начиналось невероятное. Теперь и вовсе не кому было их сдерживать.
–Если Лиза поедет на своей рабочей машине, тебя устроит? – спросила Лена сестру.
Нина сказала строго:
–Лиза поедет так, как ей удобно. Как мы все помним, она больше не является сотрудником Давида. Достаточно и того, что она взяла на себя все хлопоты по…организации, – избежав тяжелого слова, Нина сжала руку в кулак. Но тут же вернула себе самообладание. – Если кого-то что-то не устраивает – общественный транспорт к вашим услугам.
Спорить никто не решился. Повисла тяжелая тишина. Нина развернулась на каблуках и, кивнув мне, велела:
–Пойдем.
Я поторопилась следом. Перед уходом мне следовала передать ей свои дела. На это и был потрачен последующий час. И все это время, перебирая бумаги, я невольно вспоминала свои первые дни в особняке.
Сказать, что жены приняли меня в штыки – не сказать ничего. Если верить Давиду, я была красавицей. По мне так, брюнеток с длинными волосами и темно-карими глазами в наших широтах пруд пруди. Но верить мужчине, знающем толк в женской красоте, всегда приятно. А судя по реакции женской половины дома, толика правды в его словах имелась.
Впрочем, в те дни мне не было никакого дела до чужого мнения в принципе, а до суждений избалованных дамочек и вовсе. Вопросы собственной внешности занимали и того меньше. Моим единственным желанием было уснуть и никогда больше не проснуться. Но подобные желания до добра не доводят и чести желающим не делают. И я старалась выкарабкиваться как могла.
Переезд в дом Давида – ничто иное как попытка ухватиться за соломинку и не потонуть. Но, на удивление, именно привнесенные Давидом перемены и спасли меня. А заодно и перевернули жизнь вверх тормашками. Причем, дважды. Но об этом мне еще только предстояло узнать.
–Нина, – позвала я. Она подняла глаза от документов и посмотрела поверх очков.
Я смутилась, не зная, что сказать. И, как всегда, пошла напрямик:
–Спасибо вам. За поддержку. За все. А за то, что не отдали женам на съеденье особенно.
Легкая улыбка едва коснулась ее губ. Но тут же исчезла. Взгляд умных глаз стал пристальным, но теплым.
– Если кому и благодарить, так это мне. За брата… Запомни. Ты всегда можешь рассчитывать на меня. В любое время, по любому поводу. Хорошо?
Я кивнула и сосредоточились на работе. Время оставалось всего-ничего.
Траурная процессия, смешавшая толпы поклонников и почитателей творчества Давида, бывших любовниц и невесть от куда взявшихся друзей, журналистов, злопыхателей, сотрудников его компаний и сторонних наблюдателей, скрылась в пыли дорог уже больше двух часов назад.
Узкий круг приближенных и доверенных отправился на поминки в один из лучших пригородных ресторанов города. Даже после смерти Давид желал быть хлебосольным. Продумав до деталей сценарий собственных похорон, он не обошел стороной и поминки. Меню, музыкальная подборка, речь от усопшего к его родным и близким – все создано им собственноручно. И отдавая последнюю честь своей свите, он запретил им лишь одно – горевать.
Сказать по чести, на торжество по слушаю его смерти я не пошла бы ни под каким предлогом. Пусть и нарушив волю ушедшего. Он злился на меня не раз и не два. Как и я возмущалась по поводу его чудачеств. Были бы квитами и в этот раз.
Но меня он попросил об ином. И эту его просьбу я собиралась исполнить во чтобы то не стало.
Собственно, никакой уверенности в том, что сегодня все сложится удачно у меня не было. Одна лишь детская надежда. Упрямство, конечно, тоже. Куда без него?
Стрелки часов на моем запястье отмерили второй час моего одинокого сиденья на кладбищенской аллее. Если бы не могилы кругом и не фотография улыбающегося Давида в траурной рамке, это место вполне можно было бы назвать приятным. Зеленые пушистые кроны деревьев, шелестя листьями прятали меня от солнца. Шум города, взявшего в оковы кладбищенскую территорию, не долетал сюда. Зато тихий ветер с Невы, нес приятную прохладу.
Первые двенадцать лет своей жизни Давид провел на Васильевском острове. Он любил вспоминать то время. Свою шайку друзей, извечно бродивших по дворам старого города, гонявших на велосипедах по улицам Васьки (чья нумерация вечно путает даже коренных петербуржцев), купание в Неве, несмотря на строжайший запрет родителей, и рыбалку с набережной, дабы порадовать толстого дворового кота.
Не удивлюсь даже, если первый свой университет он выбрал из привязанности к детским тропам. Став студентом Философского факультета, он вновь вернулся к родным пенатам. Пять лет он ходил излюбленными тропами от комнаты, что снимал в коммуналке, до факультета. И эти годы, полные университетских восторгов и трудностей, упоительных любовных переживаний и хмельных попоек, стали целой главой его удивительной книги жизни. Попадая в плен отчаянья, он часто возвращался к ним, черпал силы из воспоминаний.
И похороненным он пожелал быть все там же. На своем любимом острове. Среди дореволюционных надгробий, в тиши вековых деревьев.
Ожидание более не имело смысла. Поправив на плече сбившийся ремень сумки, я направилась к выходу. Намеренно замедляя каждый свой шаг, я все еще на что-то надеялась.
А, выйдя за кладбищенскую ограду, оказалось – не зря. Заприметив подъезжающее такси. Я остановилась в ожидании. Опять же, чистое упрямство. Однако и от него бывает толк.
Мое воображение рисовало великое множество сценариев этот встречи. Но стоило мне увидеть женщину, вышедшую из такси, как сотни вариантов диалогов и заготовленных речей, разошлись по ветру.
Она не надела траур. Нарядное платье с пышной юбкой цвета пыльной розы, украшения с розовым топазом на несколько оттенков темнее ткани. Невесомый шелковый шарф на голове прячет иссини-черные волосы, собранные в аккуратные пучок.
Она не носила траур. Он был в ее душе. В пронзительном взгляде ее бездонных темных глаз. Страшная рана. Невыносимая боль. Она справится. Когда-нибудь. Как могут только хрупкие женщины со стальным характером.
В горле пересохло. Сердце забилось так сильно, что стало больно в груди. Я позабыла разом все слова.
Она подошла ко мне сама. Мы никогда не виделись. Пожалуй, ей даже не следовало знать о моем существовании. Но она знала. И интуиция ее, была моей не хуже.
Мягким мелодичным голосом, она спросила вглядываясь в мое лицо:
–Вы Лиза?
Ее взгляд скользил по мне на подобие легкого утреннего ветерка. Пожалуй, за всю жизнь это был единственный раз, когда я не возражала против чужого внимания. Напротив, мне вдруг захотелось зареветь и поведать ей обо всем, что никогда и никому не доверяла.
Она взяла меня под руку и попросила:
–Проводите меня, пожалуйста.
Мы поплелись по аллее еще более медленно, чем до встречи с ней. Она оттягивала неизбежное. Будто бы увидеть могилу Давида, значило окончательно признать невосполнимую потерю.
–Вы были с ним, когда…
–Нет. К сожалению, нет. Он отослал меня в тот вечер. Я нашла его, когда уже все случилось.
–Как вы думаете, ему было больно?
–Иногда смерть – великий дар.
–Не для тех, кто остался.
–Мы все однажды покинем этот берег. Давид боролся до последнего.
–Конечно. В это весь Давид.
Она удрученно замолчала и отвернулась. Ее пальцы в силой сжали мою руку, но она не заметила этого. Я не сопротивлялась. Иногда злость дает нам сил. Помогает продержаться до лучших времен.
–Я рада, что он был не один в своей борьбе. Я не имею ввиду эти вечные толпы воздыхательниц и тот гарем, что он развел. Все это пустое, он знал это лучше всех… Мне очень хочется верить, что у него был верный соратник. Хотя мне и трудно поверить, что он не коснулся вас.
За два года в обществе жен, я разучилась оправдываться. Равнодушно пожала плечами и оставила право выбора за ней. Каждый сам решает чему, верить, чему нет.
–Простите меня, Лиза. Если обидела. Вы невероятно красивы. При этом в вас нет той вульгарной и заезженной глянцевости, что присуща нынешним временам. Зато кроется в вашем наивном взгляде что-то…запретное. Тайное. Потому так и сложно представить, что Давид, со страстью присущей истинному коллекционеру, смог бы упустить такую диковинку.
Я вновь пожала плечами. Могила Давида была видна издалека. Невероятное количество букетов и огромных венков было свалено в холм внушительных размеров. Пестроцветие цветов и лент резало глаз. Безошибочно указывало место его упокоения.
Она остановилась. Отпустила меня. Бледность разлилась по ее лицу, но мягкий голос не дрогнул.
–Дальше я сама. Спасибо.
–Постойте, -попросила я и достала из сумки небольшой сверток. – Давид просил передать вам. Когда его…не станет.
–Самонадеянно, – усмехнулась она, не решаясь взять небольшой сверток из плотной бумаги, перевязанный на манер старых писем, тонкой бечевкой, и запечатанный сургучом с его инициалами. – Я до последнего не была уверена, что приеду.
–Как и он. Потому у меня был ваш адрес. И его последняя воля.
Она кивнула и забрала сверток. Бережно держа его обеими руками, прижала к груди. Я поспешила прочь, зная, что мне здесь более нет места.
Два года назад я развернула свою жизнь на сто восемьдесят градусов. Причем, без всякого на то желания. Мне выпала скверная карта и с этим можно было либо смириться, либо начать свою игру. Смиряться не хотелось.
Я разорвала помолвку, уволилась с работы, обнулила весь список контактов. Я без всякой жалости и сожаления крушила то, что строила всю свою жизнь. Я резала по живому и не боялась ни крови, ни боли. Ни своей, ни чужой. Сжигая мосты, я прекрасно понимала последствия, но не страшилась их пламени.
Тогда-то Судьба и решила свести меня с Давидом. Я желала перемен. Давид дал мне их. Я бежала от себя и агонии, в которой в предсмертных конвульсиях корчился мой мир. Давид дал мне корабль, научил управлять им. Дал время подумать о том, куда плыть.
Взамен? Он просил моей верности. И молчания.
Теперь настала пора возвращаться. Не в прошлое, нет. С ним давно было покончено. Оно не вызывало ни страха, ни ностальгии. Все, что было дорого хранилось в уме и сердце. Остальное превратилось в пепел и развеялось на ветру.
В мамину квартиру, пустовавшую все это время, вернулась уже другая Лиза. И мне она нравилась куда больше той девчонки, что жила здесь когда-то.
В стенах сталинки с видом на набережную прожило два поколения моей семьи. Теперь из всей семьи осталась я одна. И это обстоятельство стало одним из множества, что больше не страшило меня.
Весь последующий после похорон Давида день, я драила квартиру. Собственно, в особенной уборке она не нуждалась – я приезжала сюда раз в несколько недель и наводила порядок. Но появился присущий всем нежилым помещениям запах упадка. И с ним я боролась с остервенением.
К тому же, физическая нагрузка помогала разгрузить мозги и утихомирить эмоции. Ближайшее будущее меня пугало не слишком. За время работы на Давида, я скопила вполне приличные деньги (для меня, вдовы бы потратили их за пару часов, а то и меньше).
Я получала зарплату, щедрые бонусы и подарки. Но практически ничего не тратила, живя в особняке. Добавился и небольшой процент от вклада в банке. Так что, мое финансовое положение было вполне устойчиво и благополучно.
Мне предстояло начать новую жизнь. Опять. Только в этот раз со спокойной головой. Поскольку о том «что дальше?» я думала частенько и к советам Давида прислушивалась внимательно, все свои варианты я знала отлично. Нужно было лишь выбрать. Будущее опасений не вызывало. Напротив, манило на подобие давно желанного путешествия.
Однако все мои планы приказали долго жить, после единственного телефонного звонка.
Признаться, я намеревалась его проигнорировать. Лично мне никто звонить не собирался, а все, что было связано с работой на Давида, ушло вместе с ним. Однако звонивший и святого достать был способен.
Чертыхаясь, я спрыгнула с подоконника, ибо в данный момент домывала окно на кухне, и ответила, стараясь не рычать:
–Да!
–Елизавета Петровна?
Сочетание моего имени и отчества неустанно потешало Давида. Обычно, произнося их вместе, он обязательно упоминал монаршие регалии, царские титулы, императорские вольности и прочие витиеватые мотивчики. По началу я смущалась, потом обижалась, а со временем привыкала и стала воспринимать как должное. Но сейчас ничего более не последовало. Только имя и только отчество. Сердце сжалось.