– Я передам базилевсу твои слова, отец мой, – склонился в поклоне Василий, и патриарх протянул ему крест для лобызания. Василий коснулся его губами, получая от Бога благодать посредством креста, а потом поцеловал руку священнику, выражая почтение к его сану.
На следующий день деспина Феофано была разлучена со своими детьми. Ее сослали в монастырь на острове Принкип, самый большой из Принцевых островов в Мраморном море, недалеко от столицы. Двух дочерей заперли в монастыре на окраине города, а два ее сына пока что оставались во дворце, но под охраной и в полной изоляции. Их дальнейшая судьба была не определена.
В тот же день был схвачен Лев Валант по прозвищу Педиасим, сообщник и собутыльник Цимисхия. Его обвинили в том, что он, и никто иной, собственноручно умертвил базилевса Никифора. Суд был скор, и кара последовала незамедлительно. Несчастного лишили имущества и вырвали язык. Обезображенного и окровавленного, его возили верхом на осле по всему городу. Глашатаи следовали впереди, громко выкрикивая совершенные им преступления, а из глазевшей толпы его осыпали бранью и нечистотами.
Его трагический путь закончился на площади Быка. Там Льву выжгли глаза. Затем специальными щипцами раздавили тестикулы, мужские яички. В завершение окровавленную и отупевшую от боли жертву поместили во чрево быка и разожгли под ней костер. Постепенно металл стал накаляться. К запаху дыма добавился запах горелого мяса. Некоторое время из раскаленного чрева раздавались вопли, усиленные металлическими трубами, которые напоминали рев быка. Затем все стихло. Зеваки, довольные зрелищем, расходились, обсуждая подробности казни цареубийцы.
Немало пришлось приложить сил паракимомену и дворцовым евнухам, чтобы вывести Вана из непрекращавшегося запоя. Палатины отливали его холодной водой и даже, остерегаясь крутого и взрывного характера, запирали на ночь в изолированной комнате. Их усилия были не напрасны. Вскоре базилевс появился перед сенаторами: до смерти бледный, с потухшими глазами, но все же трезвый. За ним всюду как тень следовал всесильный паракимомен.
Цимисхий своим указом отменил «томос» Никифора, ограничивавший права церковного синода, и вернул из ссылки епископов, сосланных базилевсом за отказ признать его нововведения.
Все требования патриарха были исполнены, и отец Полиевкт допустил Иоанна в святой храм Софии. Коронация состоялась 25 декабря 969 года. Помазание на царство сняло с Цимисхия смертный грех убийства, и тот вернулся в царские палаты, приветствуемый гвардией и народом. Когда он вступил на императорский престол, ему шел сорок пятый год.
Предательство – самый тяжкий грех для человека чести. Покончив с одной крайностью – пьянством, базилевс Цимисхий кинулся в другую – душевное самобичевание и безмерное расточительство. Он стал испытывать такое сочувствие и жалость к страданиям плоти, что, встречая больных, забывал о достоинстве Владыки вселенной и о гордости, рождаемой пурпурным одеянием.
Состояние Цимисхия было велико: оно слагалось из того, что он унаследовал от своих предков, а также из царских даров, которые переходили к нему в качестве щедрых трофеев во время войн. Одну часть своих владений Иоанн приказал распределить между окрестными и соседними земледельцами, а другую часть предназначил для больницы прокаженных, расположенной на другом берегу от Константинополя, с тем чтобы пристроить новые здания к прежним домам страдавших священной болезнью. Он часто навещал их, подходил к прокаженным, раздавал им золото и, хотя был человеком изнеженным и брезгливым, не гнушался врачевать, насколько это было возможно, их покрытые язвами и разрушенные недугом члены.
Распорядившись своим имуществом, он потихоньку стал транжирить и государственные средства. Фему Армениаки, что находилась на побережье между Пафлагонией и Халдией, он освободил от налога потому, что был оттуда родом. Потом стал подумывать об увеличении выплат чиновникам. Но тут уж вмешался паракимомен и на корню пресек разбазаривание государственных средств.
Горе. Невосполнимая потеря. Убийство обретенного брата и духовного супруга. Стена, за которой жизнь Анастасии была легкой и беззаботной, рухнула. В ее глазах померк свет. Она была как в тумане, когда ее, рыдавшую от горя, отрывали от обезглавленного тела Никифора. Ей было все равно, когда ее заперли в собственной опочивальне. Апатия свинцовым грузом сковала ее чувства. Краски жизни поблекли. Вновь и вновь перед ее мысленным взором проходили сцены былой жизни.
Пришла в себя она от холода. В каменном мешке без окон. На охапке гнилой соломы. Нагая. Со скованными цепью руками и ногами. Вместо служанок, предугадывавших каждое ее желание, – заплесневелые, сырые стены.
Это был тюремный подвал женского монастыря на острове Принкип. Каждый монастырь Византии стараниями базилевса Никифора был превращен в неприступную крепость. А каждая крепость должна была либо служить опорой государства на ее рубежах, либо быть местом содержания преступников, тех, кого нельзя было быстро умертвить на площади Быка по политическим соображениям.
Дверь каземата со скрипом отворилась. В камеру вошли три монахини.
– Я – мать Эеридайк, что означает «широкое правосудие», благочинная монастыря. В мои обязанности входит размещение гостей монастыря и паломников. А это, – монахиня указала на сопровождавших ее монахинь, – духовная мать Кимоун, которая слушает, и сестра Аполлония, разрушающая.
– А я севаста Феофано! Немедленно снимите с меня эти цепи и принесите одежду.
– Ты никто, и у тебя нет имени. Ты, никто, должна покаяться в совершенных грехах матери Кимоун. И это будет первым шагом на пути к обретению имени. Только тогда она испросит благословения у матери игуменьи, и тебе выдадут власяницу.
– Как вы смеете?! Сообщите о моем пребывании здесь главному постельничему дворца Михаилу или брату базилевса Льву Фоке.
– Оба названных тобою преступника арестованы и предстанут перед судом.
– Мои сыновья – цезари!
– Наш базилевс – Иоанн Куркуас. Он, преисполненный великодушия, пощадил тебя, преступницу, виновную в смерти базилевса Никифора. И он предоставил тебе возможность покаяться.
– Что?! Цимисхий – базилевс? Это ложь!
– Я знала, что ты будешь упорствовать в своих прегрешениях. Сестра Аполлония поможет тебе встать на путь покаяния. – С этими словами две монахини покинули каземат.
– Нет! Вернитесь! – крикнула им вслед Анастасия.
– Покайся в прегрешениях, тварь, – произнесла сестра Аполлония и, достав из-за пояса плеть, стала осыпать ударами обнаженное тело Анастасии.
Сколько минуло времени, Анастасия не знала. Солома гнила от испражнений. Вонь от нечистот перемешалась с запахом немытого тела и крови. В кромешной темноте нельзя было понять, день сейчас на дворе или ночь. Гремел замок отпираемой двери. Затем мрак озарялся тусклым фонарем. Входила сестра Аполлония и начинала экзекуцию. Ни крики боли, ни мольбы о милосердии не могли тронуть ее зачерствевшее сердце.
– Я согрешила! Каюсь! – кричала в отчаянии Анастасия.
– Покайся, грешница! – словно глухая, сквозь зубы произносила сестра Аполлония и продолжала избиение.
Утомившись, она оставляла Анастасию в полуобморочном состоянии. Поставив для заключенной чашку воды с зачерствевшим объедком лепешки, сестра Аполлония закрывала за собой дверь.
И снова на Анастасию наваливались давящая тишина и вонючий мрак. А еще озноб и холод, медленно высасывавший жизнь из ее изувеченного тела. Анастасия отчетливо поняла, что жить ей осталось совсем немного.
И вдруг как по волшебству все изменилось. Как обычно, загремел замок отпираемой двери. Но вошла не сестра Аполлония с плетью, а мать Эеридайк. И сопровождали ее несколько сестер. Они сняли с Анастасии цепи и вывели из каземата. Затем провели в моечную комнату и отмыли ее тело от засохшей крови и нечистот. Смазали лечебными мазями ее раны и одели во власяницу. Глаза ее отвыкли от яркого света, поэтому вывели ее из каземата в сумерках.
Анастасию провели в келью, расположенную в башне. На единственном окне были решетки. А у входа стоял караул. Но зато из окна были видны небо, море и чайки, а в углу стояла просто сколоченная деревянная, но настоящая кровать, с подушкой и одеялом.
– Мать игуменья услышала твои мольбы и покаяние. Ты заслужила имя Леда, что означает «женщина». Мать игуменья благословила твой перевод в более удобную келью. Отныне навещать тебя будет не сестра Аполлония, а духовная мать Кимоун. Ей ты сможешь покаяться в своих грехах.
– Передайте матушке игуменье, что и в дальнейшем я искренне надеюсь на ее покровительство и ее благословение, – смиренно ответила Анастасия.
– Еще матушка игуменья благословила твое, Леда, свидание с посетительницей. Вы можете пообщаться в моем присутствии, но не более десяти минут. Предупреждаю: говорить только о погоде и здоровье. В противном случае посещений больше не будет, а замаливать грехи будет помогать сестра Аполлония. Я понятно говорю?
Убедившись, что Анастасия все правильно поняла, мать Эеридайк распорядилась:
– Приведите сюда гостью монастыря.
Вскоре в келью вошла девушка.
– Добрый день, наставница, – сказала она, обращаясь к Анастасии.
– Феофана, племянница Марии Склирины, – вспомнила Анастасия одну из своих учениц, которой преподавала высокую науку сценического перевоплощения.
– Да. И племянница базилевса Иоанна Куркуаса, – подтвердила Феофана и в порыве эмоций подошла к Анастасии и взяла ее за руки. – Меня послала в монастырь моя мать София, потому что она беспокоится о твоем здоровье.
– Передай матушке, что теперь мое здоровье несравненно лучше прежнего, – ответила Анастасия, косясь в сторону матери Эеридайк. Она подозревала, что ее чудесное спасение связано непосредственно с этим визитом. – Какая погода у вас дома? Не дуют ветры с севера? – Иносказательно Анастасия просила гостью передать братьям весточку о себе и просить их о помощи. – Облака, что видны из этого окошка, напоминают мне белых оленей, мчащихся по небу. А молнии – как стрелы, пронзающие их.
– У нас дома дуют разные ветры, – понимающе глядя ей в глаза, ответила Феофана. – Белый олень[6], пронзенный стрелой? Очень красиво. Эти образы навеяли мне мысль о том, чтобы соткать полотно с их изображением. Когда полотно будет готово, я привезу его тебе.
– Благослови тебя Бог, девочка моя, – сказала Анастасия, обняв и прижав к себе посетительницу.
– Свидание окончено, – объявила мать Эеридайк. Она дождалась, когда Феофана покинула келью, и захлопнула дверь. Загремел закрываемый засов.
Вновь Анастасия осталась одна. Но она была жива. И теперь у нее появилась надежда.
Чтобы как-то встряхнуть базилевса и отвлечь от душевных мук, Василий Ноф попробовал привлечь его к решению дел государственных. А решать было что. После убийства Никифора врагов у державы не стало меньше. И к ним добавились еще бывшие друзья и временные союзники. Василий нашел момент, чтобы уединиться с Цимисхием для серьезного разговора.
– Послушай, Иоанн, заканчивай разводить сопли. Ты волен распоряжаться своим имуществом, но государственной казной может распоряжаться только синклит.
– Я базилевс! И могу делать что хочу, – вскочил Цимисхий.
– Недолго тебе быть базилевсом, когда враги подступят к Константинополю.
– До сих пор ты и сам неплохо справлялся с проблемами. Чего ты ждешь от меня?
– Я не могу объять все. Помоги мне, Иоанн. Мне надо решать внутренние проблемы: с доставкой зерна из Херсонеса[7], со сборами налогов и с подавлением выступлений оппозиции. Ну а ты делай то, что можешь лучше всего, – займись войной на наших границах. Кажется, ты говорил, что не одобряешь внешнюю политику Никифора. Вот и покажи, на что ты способен.
– А что могло произойти на наших границах за этот месяц?
– Очень многое. Исламское государство террора расширяет свою территорию с юга. Сначала карматская чума накрыла Египет. Теперь, в связи со смертью Никифора, халиф Кайруана[8] считает себя свободным от договора с Византией. Его проповедники пробираются в Левант[9]. И это в то время, когда кафедральная Антиохия[10] осталась без комита, а Церковь Азии – без патриарха. Под вопросом и федеративный договор с эмиром Алеппо[11].
– Значит, мы можем потерять Сирию? – уточнил Цимисхий. Василий кивнул в ответ и продолжил:
– Как ни горячи новости с юга, а на севере все гораздо хуже.
– Говори-говори, – подбодрил его Цимисхий и сел с показным спокойствием.
– Царь Болгарии Борис[12] с благодарностью воспринял возвращение на родину «болгарских невест» и своего брата. Он радушно принял патрикия Петра, который должен был остаться при его дворе советником. А патрикию Калокиру, временному наместнику на захваченных в ходе войны территориях, было вручено предписание убыть в свое поместье на Таврии. Вместе с Калокиром Болгарию должны были покинуть и все наемные отряды скифов. Русы за свое участие в войне получили земли левобережья и потому, соблюдая договор, должны были уйти за Истр[13]. Так было решено еще при Никифоре.
– И…
– Я недооценил этого выскочку из Херсонеса. Его надо было под охраной доставить в Константинополь и уже тут решать его судьбу. Но я ошибся! И Калокир немедленно воспользовался своей отставкой и свободой. Он обратился за помощью к царю русов Святославу[14]. Заручившись его поддержкой, Калокир поднял мятеж, чтобы захватить власть в Болгарии.
– Я никогда не доверял норманнам, – поморщился Цимисхий. – Разве они не союзники нам?
– Союзный договор Святослав заключил с Никифором. И теперь, после его смерти, считает себя обязанным защищать его наследство и Македонскую династию. Не теряя времени, он с ходу вторично взял Мегаполис на Истре. А изменник Калокир пленил царя Бориса и его брата в Малом Преславе, том, что находится возле кафедрального города Плиска. Он изгнал патрикия Петра и велел тому не возвращаться. Но Пётр не послушался его. Он собрал сторонников царя Бориса в Филиппополе[15]. Ему удалось мобилизовать городское ополчение, и он хотел вести его на Преслав освобождать царя.
– Как Калокиру и царю русов удалось так быстро собрать войско и достичь Болгарии? – удивился Цимисхий.
– Ничего необычного, – пожал плечами Василий. – У Калокира были в Болгарии в качестве охраны наемники – очень боеспособный отряд грейтунгов из Таврии. А царь Святослав в это время гостил у своего тестя, венгерского царя, в городе Буда[16]. Это одно из княжеств на территории распавшегося государства Великой Моравии[17]. И на службе у царя Святослава было много наемных викингов, которым не надо много времени на сборы. Да и перемещаются они по воде быстрее, чем всадники – по суше.
– Значит, Великий Преслав захвачен, и царь Борис пленен, – пожевал ус Цимисхий.
– Не только. Как я уже говорил, викинги славятся быстротой перемещения и внезапностью нападения. Они не дали патрикию Петру времени на сбор и обучение ополченцев, – сделал скорбное лицо Василий. – Сегодня ночью прибыл гонец от Петра. Второй по величине и центр провинции Фракия – город Филиппополь – тоже пал.
– Гонец сообщил подробности?
– Да, разумеется.
– Как известно, река Гебр разделяет город на две части. Непостижимым образом викинги перетащили свои ладьи через горы из Данубия в Гебр и, как у них принято, ранним утром высадились в самом сердце города. Гарнизон и ополченцы, собранные патрикием Петром, стойко сопротивлялись агрессору, но удержать город не смогли. И только обозлили нападавших. Объятых ужасом, испуганных фракийцев викинги умерщвляли с врожденной жестокостью. Гонец говорит, что, с бою взяв Филиппополь, они со свойственной им бесчеловечной свирепостью на Адском холме посадили на кол двадцать тысяч городских жителей, оказавших сопротивление. Патрикию Петру удалось бежать. Сейчас он находится в Адрианополе[18], нашем городе на границе с Болгарией.