Первым выпало отвечать очень полному молодому человеку по фамилии Пик. Он был, в общем-то, ничем не примечателен, кроме, разве что, кудрей, в невероятном количестве дыбившихся на крупной голове, да того факта, что он был начинающим писателем. Увы, начинающим во всех смыслах: ни один из рассказов дописан не был. Свой страх Пик тоже вначале не мог определить, пока не назвал его, дав собственное имя.
– Ну что, Фредерик, – проникновенно начал Пик, – давай разберемся, зачем ты у меня и что ты со мной делаешь…
– Хорошо, – одобрила мисс Фарида, грызя сухарик. От него пахло беконом и специями так сильно, что Алису затошнило, и она внесла еще одну галочку в список грехов мисс Фариды. Тот приближался к критической отметке. Тем временем Пик вещал:
– Ты, и только ты не даешь мне писать так, как я хочу… Я не знаю, зачем пишу! Иногда мне не хватает слов, и я знаю, что это твоя вина. Рассказы получаются картонными, скучными, и я их бросаю, а потом начинаю снова. Ты, и только ты высасываешь всю жизнь из моих слов, дорогой братец! – Пик спохватился, замолчал, с паникой во взоре разглядывая окружающих – заметили ли? Мисс психолог, конечно же, вцепилась в ускользающе-невинную фразу со всем пылом:
– Расскажите о своем брате, мистер Пик.
– Да нечего особенно и рассказывать…
– И все-таки попытайтесь.
– У него другая фамилия – мама вышла замуж за моего отца, когда Френсису было четырнадцать. Его фамилия Конвей.
– Не может быть! – Алиса ахнула. – Френсис Конвей! Знаменитый писатель! Его роман "Дождь прибивает ветер к земле" – это же нечто восхитительное!
– Угу, – грустно кивнул Пик. – И еще "Джейн Купер. Горничная", а также "Обычные радости" и "Влажный зефир". И еще с полсотни других книг, которые раскупаются как горячие пирожки.
Стало проясняться. Френсис Конвей был предметом мечтаний тысяч и тысяч женщин по всему миру, от юных тинейджеров до матерей семейств. Высокий, светловолосый, сероглазый, он обладал сочным слогом; мастерски, не переходя грань приличия, описывал эротические сцены, умудрялся из простейших вещей, вроде завязывания шнурков, сделать нечто непристойное и волнующее. "Влажный зефир", который Алиса прочла на одном дыхании, был одновременно мерзок и привлекателен. При таком брате полноватому, вечно стесняющемуся, косноязычному Фредерику не на что было надеяться – ну, разве что на помощь психолога и внезапный расцвет таланта. В конце концов, ему было всего двадцать, а Конвею перевалило за тридцать пять. И, кстати, до сих пор не был женат.
– Мы слушаем, мистер Пик! – подогнала зарумянившегося юношу мисс Фарида. Ее крохотные часики, прикрепленные, как у медсестры тридцатых годов, на груди, неумолимо отсчитывали время. Несмотря на свободный график, мисс Фарида предпочитала ложиться спать ровно в двенадцать, перед этим обстоятельно помолившись и выпив стакан молока. В чем-то – и она боялась себе в этом признаться – она была еще более скованна, чем ее пациенты: призрак строгой бабушки Фатмэ, постоянно незримо витал над ее головой. Шалости – шалостями, работа – работой, но вечерняя молитва и стакан молока были законом столь же непререкаемым, как твердыня Каабы.
Пик мялся, потел, задыхался, все время пытался переименовать картинку из Фредерика во Френсиса, и, наконец, не выдержал – разрыдался, пытаясь выдавить слова извинений сквозь заикание. "Он напоминает заевшую патефонную пластинку, – подумала Алиса. – Столько переживаний – из-за таких пустяков. Мальчик решил переплюнуть брата в том, в чем тот великий мастер. А зачем?"
– Скажите, мистер Пик, – вдруг спросила Алиса, – а что вы еще любите делать, кроме писательской работы?
– Н-ничего, – ответил Фредерик Пик, графоман.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– А что вы делаете, когда вам грустно?
– Ем…
Алиса почувствовала слабину:
– Готовые продукты? Замороженные овощи? Только не замороженные овощи – у меня от них изжога.
Оскорбленный в лучших чувствах Пик сказал:
– Вовсе нет, мисс Алиса! Вчера, например, я приготовил андалузский пирог.
– Ага! – торжествующе воскликнула мисс Фарида, уловив направление разговора. – Кажется, я понимаю, что хочет сказать Алиса. Если ваш брат – король текста, быть может, вы – король кулинарии. И нет нужды делить ваши королевства, и нет необходимости мучить себя бессонными ночами за компьютером, если ваше истинное предназначение – другое. Вы так не думаете? Подумайте на досуге, мистер Пик. Кто знает, вдруг вы – второй Джеймс Оливер?
Группа захлопала. И действительно, если уж у неприметного мистера Пика такой знаменитый брат, то вполне возможно, что и он сам – талантлив сверх меры. В душу Алисы вполз иррациональный червяк зависти: она вспомнила, что Джеймс Оливер – ее ровесник, но у него четверо детей, дом в Ислингтоне и орден Британской империи. А что у нее, у Алисы Месгрейв? Вряд ли апартаменты с тремя клетушками, больше напоминающими загоны для кроликов, можно считать достижением. Да и mortgage за них придется платить еще очень, очень долго. Но при чем тут мистер Пик? Да ни при чем. Он просто только что стал Номером Вторым.
Шоу продолжилось, и вперед выступил Иган. У него в руках была карточка, изображающая тщательно одетого денди, пафосного, с аккуратной прической. Если честно, издалека можно было предположить, что это фотокарточка самого Игана. Но он практически сразу развеял иллюзию:
– Вот мой страх, – заявил он, торжествующе обводя аудиторию мутноватым взглядом. – Это – воплощенные рамки и правила жизни. Он – успешный менеджер, тот, кто у меня внутри. Он мне говорит жить, как все: пить вино, завести семью, работать пять дней в неделю, уважать начальство.... Но я не хочу!
– А как бы вы хотели жить, мистер Иган? – спросила мисс Фарида, обгладывая очередной орешек в сахаре. Удивительно, но получалось у нее это так, будто у орешка есть кости, и она, посасывая и причмокивая, обгладывает это крохотное существо до последней косточки. Алиса не стала дожидаться, пока психолог выплюнет невесомый скелетик ореха на блюдце – она мысленно добавила еще одну галочку. Осталось всего две. С этого момента Алиса перестала слушать группу – она встала и вышла, хлопнув дверью. В душе осталось чувство благодарности к Игану и смутное желание сводить его в кафе: именно так – сводить, как маленького ребенка. Но на сегодня у Алисы уже были планы, и она не собиралась их менять.
Дневник. День второй. Бег в ластах
"Сегодня мне снился сон: небольшой бассейн, полный голубой чистой воды, над ним нависают подвальные своды, придавая цвету глубокий синий оттенок. Двое стоят в плавках, купальных шапочках и ластах, опираясь на швабры, как если бы это были лыжные палки. Синие косы щвабр колышутся в воде змеями. Судья дает свисток, и спортсмены быстрыми скользящими шагами движутся вперед. Двадцать пять метров по дну в одну сторону, двадцать пять – в другую. Нельзя отрывать ноги, нельзя плыть, нельзя бежать. Тяжелое сопение соревнующихся подогревает публику: валяясь друг на друге чуть ли не грудами, как на римских фресках, полуобнаженные болельщики пьют сок из бокалов, курят кальяны, гладят близлежащих по выступающим частям тел. Наконец-то спортсмены доковыляли до финиша, и тут же их место занимает вторая пара.
Я с большим трудом нашла очки, швабры и ласты. Только вот почему-то никто не хотел вступать со мной в единоборство: с презрением отворачивались даже те, кто в жизни никогда ни с кем не соревновался по причине плохого физического состояния или увечья. Я вижу, что шикарная блондинка со странным именем "Слон", возлежит в окружении трех или четырех поклонниц. Она довольно-таки благожелательно смотрит, услышав мою просьбу, и мановением руки отправляет одну из девушек составить компанию в забеге. Девушка мала ростом, черноволоса и потаскана. Но мне все равно: вот-вот я выйду на старт и покажу им, покажу им всем, как я хороша. Мы готовимся бежать, но свистка так и не следует – бассейн внезапно оказывается сух. И это еще не конец.
У входа в бассейн я замечаю своего бывшего мужа. Крупный, разъевшийся мужчина, с черной щетиной, он явно меня ждет.
– Привет. Я вот тут пришла сказать, что хорошо к тебе отношусь. Все равно хорошо, понимаешь?
Мужчина ухмыльнулся. Обычно он действительно часто смеялся, но вот единственное исключение – не надо мной. Сейчас вся насмешка адресована мне – это неприятно и оскорбительно:
– И что? Соскучилась, что ли?
– Вообще-то да. Я бы предложила почаще встречаться…
– Это еще зачем? Так, глядишь, предложишь вместе жить. Нет уж, даром не надо.
Стало обидно. Обидно и стыдно за то, что она вообще начала этот разговор, а теперь его надо было завершать.
– Ну, что еще скажешь?
Я пытаюсь вспомнить имя бывшего мужа. Нет, никак. Я пытаюсь представить его таким, каким встретила впервые: стройным, кудрявым, веселым и немного смущающимся юношей. Увы, нет – передо мной настойчиво и грубо маячит пузатый мужлан, который смотрит на нее так, будто я вот-вот перекувырнусь двойным сальто назад, скорчу рожу или отколю еще что-нибудь, достойное смеха. А смех распирает его: язвительный, колкий, больной. Мне нестерпимо хочется извиниться, но я знаю, что стоит только первому "прости" слететь с губ, я будет унижена, избита, исхлестана ядовитыми словами. Чувствуя себя виноватой, я, тем не менее, все-таки предпринимаю попытку извиниться. И тут же все меняется: она снова стою перед вальяжно раскинувшейся блондинкой и, шипя, втолковываю ей, что не дам вмешиваться в мою личную жизнь. Блондинку и бывшего мужа разделяют сто миль расстояния и пять лет жизни, но у сна – свои законы.
Гул голосов неизвестных людей в бассейне слился в раздражающе-злую музыку. Блондинка тянет меня на себя: синие швабры, которые я все еще держу в руках, падают и гремят по полу:
– Скажи мне это сама, дорогая, – блондинка, дразнясь, высовывает длинный черный язык, шириной с ладонь. Язык разворачивался как ковер на лестнице после чистки. Полметра, наверное. Это пугающе. Злое чувство охватило меня, и я изо всех сил укусила мерзкий черный язык. Блондинка только рассмеялась, и показала жестами, мол, давай, продолжай. Язык висит как тряпка, а я раз за разом впиваюсь в него зубами. Вокруг раздается смех полуголых купальщиков: мнимый триумф оборачивается провалом. Блондинка втягивает язык и целует меня: глаза ее, карие и глубокие, полны всепоглощающей любви. И от этого становится совсем плохо".
Алиса закрыла дневник с невероятным чувством разочарования. Было раннее утро субботы, и впереди – день ничегонеделания, тыквенный сок и хождение по магазинам. Она включила компьютер, чтобы прочитать новости, налила в единственный оставшийся бокал для красного вина рыжего тыквенного сока, сделала первый глоток и чуть не поперхнулась.
– Божечки-кошечки! – это выражение она подцепила в популярном сериале, и не собиралась с ним расставаться. RSS-лента послушно выдала целую цепочку жутковатых новостей: от падения в яму в асфальте грузовика с асфальтом – смешно немного, не без этого, до целого ряда смертей, произошедших по разным причинам. Одна из статей называлась так: "Маньяк из Сен-Арли" И, вроде, ничего особенного, да только вот фотография, сопровождающая заголовок, была крайне интересна. С нее на полусонную Алису смотрел, гаденько ухмыляясь, мальчик-богомол по имени Огден.
Глава 3. Без рук
В полицейском участке Сен-Арли суматоха и неразбериха достигли максимума, как вода в кипящем чайнике. И немудрено – со времен золотоискателей в городке с населением пятнадцать тысяч человек не случалось такого зверского и бессмысленного преступления. Непонятно было, кому это понадобилось, чем преступнику так насолил пострадавший, и какой силой надо было обладать, чтобы совершить такое. Впрочем, с силой все быстро разъяснилось, когда в участок пришел городской озеленитель-цветовод, которого сейчас ежеминутно тошнило в корзинку для бумаг.
– Элис, сделайте мистеру Сэндвичу кофе, – крикнул секретарше суперинтендант Рильке.
– Сандерсу, – прохрипел несчастный посетитель, мужчина за пятьдесят, субтильный и дерганый. Его клетчатая ковбойка была мокра насквозь, и Рильке заподозрил, что страдальцу придется вызывать скорую, чтобы поставили капельницу – "мистер Сэндвич" потел как морж перед приливом, теряя драгоценную влагу. Не высох бы. Мысль о потеющих моржах на некоторое время захватила Рильке, но тут новые тянущие, мучительные звуки, посредством которых садовник сообщал всему миру, что ему дурно, отвлекли шефа полиции от посторонних дум.
– Да, мистер Сандерс, когда выпьете кофе, не забудьте написать все, что знаете об обнаруженном предмете. Ручка и бумага на столе, а Элис сейчас принесет одеяло.
– Спасибо, меня и вправду знобит, – несмотря на плачевное состояние, мистер Сандерс не смог проигнорировать правила вежливости, и не ответить на столь явную заботу. Рильке же предпочел побыстрее удалиться от волны запаха, источаемого садовником. В нем явственно слышались рыбные нотки.
Судмедэксперт проводил Рильке в морг, не преминув пошутить на сексуальную тему: в суть шуточек Рильке не вслушивался, поскольку ему всегда было скучно реагировать на подобное. Подчиненные уже знали эту его особенность, и анекдотов "ниже пояса" при шефе не рассказывали. Однако в этот раз шутка пришлась в тему, хотя ситуация была мрачноватой. Но действительно, теперь покойник не сможет распускать руки уже не по одной, а по целым двум причинам. В частности, потому, что руки у него остались только по локоть. Они так и не были найдены, тщательно отрезанные бензопилой, которую нашел в своем гараже мистер Сандерс.
Рильке задержался у зеркала: на него смотрел высокий, стройный, черноволосый мужчина лет тридцати пяти. Красавчик, если не считать мешков под глазами от вечного недосыпа. Недаром на него заглядывалась половина женского населения города и часть мужского. Судмедэксперт придерживался того же мнения, поскольку, оказавшись рядом, с преувеличенным вниманием что-то смахнул у Рильке с плеча – несколько раз, но, видимо, безуспешно.
– Заканчивай, Джон.
– Карл, ты же знаешь, мои самые смелые мечты сводятся к тому, чтобы угостить тебя ужином.
– Мне не нравятся геи.
– Рискованное замечание по нынешним временам. Не боишься, что я подам на тебя в суд? – судмедэксперт откровенно смеялся.
– Джон, я тебя серьезно предупреждаю – отстань.
– Уже отстал. Но если ты хочешь услышать мое мнение…
– Нет.
– …то тебе нужно как можно скорее завести подружку или дружка. Ты так скоро совсем зачахнешь. И я буду безутешен.
– Ты прекрасный парень, Джон, но вот в чем штука – мне не нравятся парни.
– Ты просто не пробовал.
– И не собираюсь. Необязательно пробовать мышьяк, чтобы узнать, что он ядовит.
– Как хочешь, но не говори, что я тебя не предупреждал. Ты многое теряешь, Карл.
– Капитан.
– Капитан Карл. Как скажешь, дорогой.
Рильке пожал плечами – без раздражения, он уже привык к выходкам Джона Стаута, и, в общем-то, находил его довольно безобидным. Правда, тот факт, что Джон сох по Рильке вот уже последние лет так пять, его несколько тревожил – чем черт не шутит, еще несколько лет такой активной осады, и может наступить момент, когда шеф полиции дрогнет. Но Рильке надеялся, что Джону надоест раньше.
Труп лежал в прозекторской на холодном стальном столе и выглядел до неприличия жалким и худеньким. Полицейский откинул простыню: совсем еще юнец, убит ударом по голове тупым предметом. А потом у него, уже мертвого, кто-то отрезал руки по локоть.
– Огден Дэниельс, двадцать два года, студент-программист, – Стаут подошел ближе, зачитывая сухие данные дела. – В последний раз, если верить слухам, его видели в супермаркете "Спур", где он покупал замороженные полуфабрикаты и упаковку безалкогольного пива.
– По делу, Джон. Ты не следователь, а медик.
– Да, сладкий. Так вот, смерть наступила мгновенно, примерно в 23.30, при этом продавец говорит, что чек был пробит в 22.55, то есть за тридцать пять минут до смерти…