Через два дня и уже менее чем двадцать часов, мы нанесем кафирам сокрушительный удар. Таймер запущен. Пошел обратный отсчет. Время начало таять. Оно необходимо не только для того, чтобы нам, участникам минирования АЭС, удалиться на безопасное расстояние (все это можно было сделать гораздо быстрее), а для того, чтобы через мировые СМИ Организация передала наш месседж, атаковала население планеты угрозами, утопила в страхе, прежде чем взорвать АЭС. Уверен, Организация отлично заработает на этой акции и повысит свой международный статус.
Но я верил, что не деньги были главной мотивацией. Верил, что лидеры Организации преследовали Важнейшую Цель – распространение нашего ига. Любой ценой. Взрыв мог быть отменен, но у нас было одно условие, которое, скорее всего, уже огласили наши лидеры в СМИ вместе с сообщением о том, что одна из АЭС Хартленда заминирована. Все государства, не поддерживающие нас, нашего Бога, наше видение будущего, должны отказаться от суверенитета. Но Реактор на АЭС взорвется, потому что условие было невыполнимым. К тому же, Организацию, осколок государства нигилистов, не во всех странах принимали всерьез. Пока! Все изменится, когда несколько миллионов – по подсчетам Первого – кафиров погибнут, когда огромный кусок густозаселенного пространства пропитается радиацией и станет непригодным для жизни. Хотя плевать, кафиры они или еще кто. Главное, что они жители Хартленда, моей бывшей родины, которой я оказался не нужен.
Когда наше иго перестало существовать вместе с государственностью, которую так никто в мире и не признал, на идеи создания новейшей Осирии мне стало плевать. Теперь я просто был сосредоточен на мести. И через два дня и девятнадцать часов мир загремит. Наших врагов погибнет больше, чем за время крупной войны. Конечно, было жаль птиц и зверей, но с этим побочным явлением пришлось смириться.
Я продолжал смотреть на лес. Когда начались сомнения, что сонм не способных сойти с места исполинов, глубоко прорвавших почву корнями, имеет конец, вид за окном сменился. Как в фильме меняется кадр с массовки на крупный план. Лес сменился уродливым полузаброшенным заводом, с нагромождением железных труб и бетонных зданий, в которых изредка угадывался электрический свет. Вновь удалось уткнуться в книгу.
Но в то самое время, как Тайлер со своим новым другом мочились в суп на кухне ресторана, моя своенравная голова перевела мой же взгляд обратно к окну. В эту же секунду в вагоне поезда зажгли свет. И картинка на стекле резко изменилась. Теперь я не мог с прежней точностью видеть пейзаж за окном. Зато видел свое, будто призрачное, отражение.
Нос мой стремился влево. Казалось, он был лишен хрящей, костей, мускулов и мощный ветер сносил его на сторону. Туда же смотрел левый глаз, причем, только туда, причем, постоянно. Он не двигался синхронно со своим родным братом. Да, уродец я записной.
В отражении я видел свою голову между четырьмя койками, две из которых были лежбищами тех самых говорливых соседок. Они продолжали забрасывать друг друга бесполезными сведениями. В этой распасовке словами участвовали философские выводы, актуальность которых выдохлась, по меньшей мере, век назад. Они сообщали неинтересные факты из своей жизни. Убогим и скудным языком рисовали бесцветные портреты своих детей и внуков. И им, похоже, казалось, что нет в мире ничего интереснее этой информации.
Слюни, вылетавшие из их ртов вместе с тошнотворными репликами, превращались в каскад влажной крошки, осыпались на стол, заставленный жареной курицей, яйцами и виноградом. Моя живущая собственной жизнью голова вместе с их разговором начали лишать меня самообладания. Но приходилось терпеть: сейчас необходимо быть незаметным!
Я продолжил разглядывать отражение своей головы. На фоне удаленной полоски леса, снова побежавшей бесконечной лентой за поездом, голова казалась огромной. Ночь надавила, и деревья слились в однородную черную массу. Я открыл рот и представил, что моя призрачная пасть пожирает эту тонко раскатанную струйку тьмы. Забава эта пришлась по душе. Я возомнил себя огромным, свирепым божеством, способным проглотить, поглотить все вокруг.
Но новое развлечение не помогало избавиться от двух баб, от их слов, от их присутствия. И без того жидкие сугробы моего спокойствия начали быстро таять, их поджаривал снизу огонь, вырвавшийся из адских недр. Я сдавил челюсти до ломоты в зубах. Обложка книги лопнула в руках. Попробовал сделать дыхательную гимнастику – тщетно.
Сейчас я их убью. Не могу больше терпеть этих впавших в куфр2* тварей. Убью сначала этих двух баб, а потом примусь за остальных. Хотя нет, их я оставлю на десерт, они не должны умереть быстро. Да, так и сделаю. Обе они не нужны. Они не нужны этому обновляющемуся миру. Ни один из присутствующих в этом вагоне кафиров не нужен. Я и сам нужен только до тех пор, пока живы все эти твари!
Поезд набирал скорость, гнев набирал силу. Только что я «сожрал» одиноко стоящий маленький домик со светящимся окном посередине. Затем в нутро провалился небольшой мост в отдалении. Все это я запил небольшим озером, в котором отражалось еще не успевшее окончательно почернеть и покрыться звездами небо.
Я убью их всех. Я очень хорошо умею убивать. Быть может, это единственное, что умею делать хорошо. Сначала пойду к проводницам. Они как раз сейчас обе у себя, занимаются какими-то бумажками. Возьму у них нож, самый острый, но, если такого не окажется, справлюсь и тупым. Убью проводниц – быстро. Сломаю все ручки на дверях с обеих сторон, чтобы никто не успел выбежать и позвать на помощь. И примусь за мужчин. Их тут не так уж и много.
Во всех подробностях, будто уже начал осуществлять намерение, я представил эту резню. Вот я орудую кухонным ножом, как художник орудует кистью. Лезвие неумолимо входит в шеи, добирается до артерий и взрывает их багровым фейерверком. О потолок вагона бьются фонтаны теплой крови, разных резус-факторов. Они смешиваются в ало-бордовый коктейль, который покрыл мое лицо и руки выше локтей. Нож работает, как хорошо отлаженный немецкий станок. Пассажиры из встречных поездов видят полупрозрачные, не спеша текущие вниз потеки содержимого артерий, вен и капилляров, будто внутри вагона лопнула бочка с густым, приторным, клубничным сиропом. Под предсмертные крики ужаса и мольбы я режу, режу, режу! Белые простыни покрываются неповторимым, каштановым орнаментом: то, что еще недавно качалось сердцами кафиров, как насосом, впитывается в эти белые тряпки и активно чернеет.
Моя голова в отражении стекла продолжала жрать все, что попадалось на ее пути. Когда надоело поглощать мосты, дома, водоемы и ужами тянущиеся огни автомобильных фар, я обратил взор на небо. Одним махом, клацнув зубами, отправил в свою божественную утробу пассажирский самолет. И, не найдя более ничего подходящего, принялся закусывать звездами. Лишь луна никак не хотела проваливаться в меня и висела, недосягаемая, где-то внутри головы. Я продолжил свои сладостные грезы, которые через несколько секунд превратятся в реальность.
Я убил мужчин, женщин, потом стариков, в конце детей. Конечно же, никто из кафиров, вонючих тварей, по ошибке населяющих планету, не смог меня остановить: нож разрубил их героизм. Ходить скользко из-за стекшей на пол крови, смешанной с блевотиной. Но это не мешает добраться до двух баб, оставленных напоследок. Отрезаю им фалангу за фалангой, а когда у них вместо рук остаются обрубки, убиваю. Люблю так развлекаться во время пыток.
Я спрятал багаж подальше, дабы не запачкать кровью. Встал и пошел за ножом. Шел мимо пассажиров, которые даже не догадывались, что приговорены. Открыл дверь, за которой находились две проводницы, и подобрал нужное лезвие, чтобы исполнить задуманное. А потом вынырнул из ледяной воды. Это первое, что я помню. Не запомнился ни удар о воду, ни всплытие на поверхность. Полное пробуждение наступило позже. Но в тот момент не было возможности понять, почему, направляясь к проводницам за ножом, я оказался в этой влаге, холод которой пронзал до костного мозга. Скорее всего, шок был тому причиной. Ну а что же еще?
Глава 3
11 часов 53 минуты до взрыва Реактора. Утро.
Я опять очнулся и начал шевелить веками, ресницами и зрачками. Пока это было единственное, чем я мог шевелить, но послушность тела возвращалась. Уже скоро удалось отыскать на полу ключ и освободить запястье от браслета наручников. Затем плохо слушающейся рукой я аккуратно ощупал рану. Одно неловкое движение – и кровотечение возобновится.
Крови вылилось немало, о чем свидетельствовало темное пятно на светлом паркете, похожее на раздавленного жука. Но я привык к сильным кровопотерям: когда государство нигилистов набирало мощь и вело беспрестанные бои, мы, будучи кто юнцами, как я, а кто и вовсе детьми, выкачивали из себя едва не половину крови, дабы спасать раненых на поле боя.
Я прямо на спине, помогая себе пятками и локтями, начал медленно подползать к сейфу, расположенному в квартире, которая служила мне временным пристанищем. Дополз до него и открыл. На этот раз без труда. Даже не напряг память. Очевидно, что Федор располагал «архивами моего прошлого», и ночью, когда я пытался попасть в это небольшое, но надежное хранилище, он намеренно блокировал мою память во время нашей «схватки».
Теперь же, на время став собой, я также стал полноправным и единственным хозяином своих мыслей и воспоминаний. В сейфе находился небольшой арсенал оружия, аптечка, несколько паспортов, незначительная сумма денег и химические препараты, получи я доступ к которым этой ночью, не висел бы на веревке, как идиот, и не лез по ней в окно с кровоточащей дырой в туловище.
Нельзя не сказать, что идея хранить все это в сейфе, учитывая то, что со мной произошло, была плохой. Но когда я наполнял этот пуленепробиваемый полый куб, невозможно было предположить, что произойдет в дальнейшем. Могло произойти многое, но такое…
В аптечке имелся контраргумент на любой случай. Кроме смерти, конечно. Я вытряс все ее содержимое на пол, разложил перед собой. Первым делом нужно найти ампулы с омнопоном и шприцы. Нашел. Суточная доза обезболивающего перекочевала из обезглавленной ампулы в шприц, а из шприца в кровь – ту, что осталась.
Я лежал и ждал, когда препарат взболтается с разогнавшейся кровью. Пока ждал, лениво щупал взглядом интерьер этого жилища. Видел страшные по своей безвкусице обои с одинаковыми, как современные люди, синими розами и какими-то чудовищными вкраплениями на белом фоне. Потом переключился на созерцание беспорядка, который как вирус расползся по всей квартире. Два перевернутых черных кресла, так же как и пол, были укрыты брюками, рубашками, куртками, носками, нижним бельем и другим хламом. На одном из кресел висел парик из светлых натуральных волос, на другом – красное платье: последствия игрищ, что я устраивал с женщиной, которая торгует любовью. Ящики комода были вырваны и выпотрошены, та же судьба постигла шкаф – результаты моего поединка с Федором за жизнь.
Вскоре боль начала отступать. Прошла и похмельная голова, которая, казалось, вот-вот развалится. Похмелье. Похмелье! Пить. Пить! Стремительный рывок к крану остановила страшная боль. Я распластался на полу, силясь не закричать, чувствуя, как теплая кровь вновь начала ползать по брюху. Стало понятно, что нужно сделать два важных дела и лишь потом медленно передвигаться на кухню, к вожделенной влаге. Гильотинировав еще одну ампулу, вколол сильнейшее тонизирующее средство: с делом номер один покончено.
После того, как новый поток энергии сменил раздавливающую боль, я обработал рану на щеке и изрезанную кожу на кистях. Далее вдел в специальную загнутую иголку нить для сшивания кожи. Взял медицинские щипцы, которые схватили иглу своими тентаклями. Намочил вату спиртом. Нужно было что-то, на что можно отвлечься. Взгляд нащупал телевизор, подвешенный к стене. А вот и пульт, нужно только подтащить его с помощью ноги. Так можно убить сразу двух зайцев: отвлекусь от боли, пока буду себя штопать, и узнаю одну новость, о которой сейчас должны трубить во всех СМИ. Палец нажал на кружок с единицей.
Да, на первом канале, и правда, освещалась одна громкая новость. Но не та, о которой я хотел услышать. Другая… Океания и Хартленд встали на путь примирения. Грядут великие перемены! Какая прелесть! Это явно была новость номер один, расположенная на первых страницах всех газет, даже бумажных. Вот только о том, что был установлен факт атаки субмарины Океании на субмарину Хартленда, не было сказано ни слова. Камикадзе-оппозиционеры пытались распространять эту информацию, но, как видно, без особого успеха.
Нельзя сказать, что дезинформацией было все, что говорилось о грядущих великих переменах. Мы, человечество, действительно ощущаем себя на пороге чего-то нового и всеохватывающего. Перемены нависли над земным шаром, разбухнув от таинственности, потемнев от неопределенности. За всеми произошедшими смещениями в сфере ресурсов, информации или финансов, последует Деформация – это закон. Зажатые потоки, которые образовала система, вырвутся на поверхность, вся их мощь окажется высвобождена, и последствия этого просчитать невозможно.
Но теперь я вижу, что эти последствия могут принести жителям нашей планеты благо. Ведь, если всмотреться, прищурившись, то можно увидеть основания для громкого заявления – человечество нащупало кусочек тверди, чтобы сделать шаг на следующую ступеньку. Мы готовы к новому витку. Что будет после Реформации, Ренессанса, Просвещения и современного ада? Быть может, есть надежда на более позитивное продолжение? Возможно, она и была, но я, Первый, Нулевой, Организация поспособствовали тому, чтобы этот и без того боязливый шаг не был сделан. Более того, последствия теракта на АЭС должны привести к тому, что будет сделан шаг назад.
Теперь, в результате произошедшей за кулисами информационной войны, Организация исполняла роль плохих, а Хартленд и Океания выступали ярыми филантропами. Да, мы были нужны лишь для создания нужного оттенка. Как можно было этого не понимать?! Черное и белое необходимы друг другу! А как еще им оправдывать свое существование? Возможно, развитие и продолжается только потому, что сталкивается с регрессом и ввязывается в новое противоречие. И истина, сопутствующая всякому естественному росту, ударяясь о контраргументы, окунается в пучину очередной дискуссии, изобретает инструменты для устранения искажений.
Из телевизора сыпались слова диктора, перенасыщенные профессиональным пафосом: «Новая веха в отношениях двух сверхдержав начнется с глобальных учений. Бомбардировщики обоих государств с ядерным оружием на борту облетят стратегически важные объекты друг друга».
Бурая затвердевшая кровь покрыла мою кожу сложным узором, который почему-то казался красивым. Я начал стирать этот узор, это произведение, сотворенное болью. Когда рана была очищена, она чем-то стала напоминать ехидную безгубую улыбку. Она изрыгала малиновую жижу, когда удалялись старые нитки, которыми меня заботливо и аккуратно «зашнуровал» Отец Кирилл. Пора шить по новой. Прокалывалась кожа, нить связывала ее лохмотья. Не думать о боли. Вместо этого подумаю о том, что затеяли Хартленд и Океания.
Шаг был рискованным для обеих сверхдержав, но только так можно было по-настоящему продемонстрировать доверие друг к другу. Военные базы, ядерные склады, закрытые производства и атомные электростанции. Океания исследует Хартленд, а Хартленд Океанию. Якобы бывшие враги узнают секреты друг друга.
Кстати, один из самолетов пролетит и над Той Самой АЭС.
Диктор продолжал надрываться: «Только такими поступками можно полностью искоренить угрозу, которая исходит от Организации и террористов вообще. После событий минувшей осени, атаки Организации на подлодку Хартленда, стало понятно, что только силы коалиции сверхдержав способны истребить терроризм».
Я переключился на другой канал, не дослушав, в какое точно время ядерный бомбардировщик Океании пролетит над заминированной АЭС.
Штопая себя, я трудился с усердием портного, шьющего дорогое пальто под заказ. Первый узелок был особенно крепким и хитрым: сначала прокалывалась одна сторона кожи, потом соединялась ниткой с другой с помощью еще одного прокола. Шил я плотно, возможно, более плотно, чем было необходимо: еще многое предстояло вынести.