Жёлтый колдун тем временем подал ей лук и стрелы и знаками попросил объяснить, в чём их предназначение. Оми удивилась, что ему незнакомо столь распространённое оружие. Она предложила выйти на улицу и там продемонстрировала умение, выпустив стрелу в далеко отстоящую липу. Когда стрела со свистом умчалась и обнаружилась глубоко сидящей в вязкой древесине, колдун пришёл в изумление и снова, более тщательно, осмотрел лук Оми, словно не веря, что такое примитивное устройство обладает неожиданной мощью.
Зато Тая, наблюдавшая за представлением, пришла в дикий восторг и заплясала вокруг Оми, жестами показывая, что тоже хочет выстрелить из забавной «игрушки». Оми было жаль тратить стрелы, но она не стала отказывать девушке и взялась её обучить. Надо было видеть радость Таи, посылавшей стрелу за стрелой в бревенчатую стену соседнего дома, хозяин которого ничуть не сердился, а стоял, прислонившись к сводчатой двери, и внимательно наблюдал за развлекающимися девушками – на лице его расплывалась добродушная улыбка. Потом он что-то сказал Тае и поманил Оми рукой, приглашая зайти в дом.
Тая, счастливая, подбежала к бородатому мужчине и, обняв, расцеловала его. Тот улыбнулся, поцеловал Таю в ответ и кивнул чужеземке в знак особого расположения. Оми догадалась, что это Таин отец, и последовала за хозяевами в просторную комнату для трапезы.
Её накормили мясным блюдом, приготовленным в глиняной посуде, а потом предложили кров и постель в их доме. И хотя Оми мечтала лишь о том, как бы поскорее вернуться в Конкордию, она решила не торопиться и переждать какое-то время, чтобы набраться сил, да и обратной дороги она, разумеется, не знала.
На другое утро к беспечно завтракавшей Оми зашёл человек, назвавшийся Томом. Он был молод, но, как и колдун, напугал её: его лицо тоже было выкрашено жёлтым. Состоялся короткий разговор. Каждый говорил на своём языке, но тем не менее собеседники улавливали смысл сказанных фраз.
– Оми, ты могла бы обучить девушек Пальмулы стрельбе из лука? – спросил Том.
– Ваш город называется Пальмулой?
– А разве ты не знала? Да, Пальмула – наша столица. Так ты не против?
– Это не трудно, – согласилась Оми, понимая, что никто не позволит ей есть хлеб понапрасну. – Но где взять луки? Требуются мастерство и хорошие навыки, чтобы изготовить настоящее боевое оружие.
– Не беспокойся, – ответил Том. – У нас есть мастер-оружейник. Ему под силу сделать луки по имеющемуся образцу.
Оми пожала плечами.
– Я согласна, – сказала она, подумав: «Каждый случай предоставляется лишь однажды. Почему бы им не воспользоваться?»
20. Пальмула. Continuatio 1
В тот же день она познакомилась с мастером Стивом. Он долго изучал лук Оми, потом стал делать расчёты на больших плотных листах бумаги. Она его зауважала: люди, владевшие математикой, в Конкордии были наперечёт. Это были учёные, выкладки которых простым смертным казались хитрыми магическими знаками. Правда, и толку от подобных вычислений конкордийцы не наблюдали, отчего многие считали математиков в лучшем случае бездельниками, а в худшем – городскими сумасшедшими. И вот впервые Оми осознала, насколько математика может быть полезна при разработке нового вооружения.
– У тебя прекрасный лук, – сказал Стив, – только его можно сделать надёжнее, а главное – практичнее. Нет необходимости изготавливать оружие высотой в человеческий рост. Это неудобно. Нужно сделать его составным из гибких ветвей можжевельника, и тогда увеличатся и дальность полёта, и сила удара стрелы. Смотри! – и он увлечённо стал объяснять расчёты, в которых Оми ничего не смыслила. И всё же она осмелилась спросить мастера:
– Я вижу много стрел, щитов и человечков, а для чего ты рисуешь двойные луки?
– Вообще-то стрелы и щиты – это единицы и нули, а человечки – восьмёрки, – ответил Стив. – Оми, а ты училась в школе?
– Да.
– И чему же?
– Я училась стрелять. Так для чего здесь двойные луки?
Стив, казалось, растерялся, долго осмысливал услышанное, а потом задумчиво произнёс:
– Двойные луки – это тройки. Надеюсь, что мы хоть как-то понимаем друг друга.
Язык племени муравьёв был непривычен для Оми, но оказался удобен тем, что короткие слова несли в себе значения, абсолютно не ограничивая рождающиеся смыслы грамматикой. Вероятно, трудно было бы передать такие тексты на письме, но при беседе это было чрезвычайно удобно. Слова были ситуативны, рождались и умирали мгновенно, сразу же после произношения, а потом при необходимости возрождались заново. Уловив основной принцип речи, Оми приноровилась сносно говорить на чужом языке. Конечно, возникали и речевые казусы, и тогда Стив валился на землю и хохотал над неудачно выстроенной фразой.
Итогом их сотрудничества стал опытный образец составного лука, который и был продемонстрирован Тому. Оми стреляла в неподвижную мишень, а потом выпустили голубя. Для неё – опытной охотницы – было лёгкой забавой попасть в нерасторопную птицу. Однако у неискушённых в стрельбе наблюдателей это вызвало бурный восторг.
После удачно проведённых испытаний необычного для пальмульцев оружия Том объявил присутствующим, что высочайшим указом Её Величества Оми получает чин первой воительницы и с этого момента находится под особым покровительством правительства. Зелёные уважительно склонили головы, желтолицые по традиции одобрительно вытянули руки к солнцу.
– У-у-у! – прозвучало торжественно на городской площади, что означало высшую степень признания.
Оми предложили жить в отдельном доме, но Тая, с которой Оми успела сдружиться, расстроилась, поэтому она предпочла остаться у её гостеприимного отца.
21. Пальмула. Continuatio 2
Не более двух недель понадобилось Стиву, чтобы со своими подмастерьями изготовить триста усовершенствованных луков. Не более двух недель понадобилось Тому, чтобы отобрать триста девушек из множества желающих поступить на обучение военному искусству.
Когда перед Оми впервые выстроилось её нешуточное войско, она испугалась. У неё не было никакого начальственного опыта, но она постаралась взять себя в руки и абсолютно не выказала той неуверенности, которая пожирала жарким пламенем её мятущуюся душу.
– Ну как? – спросил улыбающийся и довольный собой Том.
Оми была мрачна и хмурилась. Она обошла строй и накинулась на ожидавшего похвалы пальмульца.
– Ты кого мне привёл?
Улыбка слетела с зелёного лица Тома.
– Будущих лучниц, – ответил он простодушно, – и, надеюсь, будущую гордость Пальмулы.
– Давай так, – рассердилась Оми, – скажем честно, ты привёл сброд голодных, грязных, неряшливых девчонок. Если ты думаешь, что из них получится войско, то ошибаешься.
Опешивший Том часто-часто захлопал глазами.
– А что делает эта желтолицая? – Оми, не скрывая раздражения, ткнула пальцем в сторону желтолицей девицы, которая, гордо стоя в сторонке, презрительно взирала на происходящее. Та вытянула и без того узкое лицо и насторожилась.
– Она призвана заботиться о тебе.
– То есть надсмотрщица?
– Ты можешь называть её по своему усмотрению, но Элизабет велела приставить её к тебе.
– Правительница Пальмулы? Хм… Желтолицая подчиняется мне?
– Нет, ты подчиняешься ей.
Оми сверкнула глазами и, отвернувшись от озлобившейся надсмотрщицы, сказала твёрдо, почти угрожающе:
– Это мы посмотрим, кто кому будет подчиняться!
Оглядев ещё раз войско, обратилась к Тому почти примирительно:
– На сегодня занятия отменяются. К завтрашнему дню сшейте триста платьев, подобных тому, которое было на мне, когда я попала в ваш город.
– Рада приветствовать вас, мои грязные сопливые сёстры, – подчёркнуто по-хамски обратилась она к девушкам. – Ваша задача на сегодня получить у Тома банные принадлежности (ведь ты найдёшь их, Том?) и отмыться так, чтобы зелень сошла с вашего тела. Завтра утром построиться здесь же. И запомните: я выгоню любую, кто будет выглядеть зелёной мумией или… – она насмешливо посмотрела на аристократку, – или пожелтевшим листом ядовитой монстеры.
Желтолицая бросила на неё злобный взгляд, но, почувствовав воинственный настрой Оми, решила смолчать.
– Выполнять! – приказала Оми.
Дважды повторять никому не пришлось: ни Тому, ни девушкам. В Пальмуле, похоже, с дисциплиной всё было в порядке. Как в муравейнике или большом улье.
22. Трасса
– По-твоему, бывший муж Вельяминовой, этот дилетант и неудачник, и писатель-историк Николай Карамзин чем-то похожи? – спрашивает Зухра, тоскливо глядя на трассу, и я чувствую плохо скрываемые нотки раздражения.
– Разумеется.
– Тем, что оба разочаровали любимых женщин? Доставили им боль и страдание, а потом, упившись печалью, упрятали её в высокое творчество?
– Нет, Зухра, они похожи тем, что оба творили историю: один – российскую, другой – всемирную.
– Творить историю – привилегия бога.
– Совершенно с тобой согласен. Кстати, «Всемирную хронологию» Свечин начинает от сотворения мира и уверенно ставит дату – 4004 год от Рождества Христова, добавляя при этом: «Иные полагают до Рождества Христова 5569 лет, другие – 4250». Этот факт, безусловно, свидетельствует о религиозном мировоззрении автора. Но меня интересовало другое. Когда я прочёл текст, посвящённый карамзинской эпохе, чрезвычайно разволновался. Это было то, что я искал. Мои предположения оправдались. Разумеется, конец XVIII века проходил под знаками Великой Французской революции и Наполеона, поэтому этой теме уделялось пристальное внимание. Среди волнующих Свечина тем также рождение и смерть царских особ и их приближённых, бесчисленные войны и сражения – всё то, что есть в любом учебнике истории. Как же без этого? Но вот что удивительно: Свечину не менее, а может, даже и более интересны факты, касающиеся образования, науки и искусства. Его волновали пятна на Солнце и прививка оспы, землетрясение на Мартинике и закладка Исаакиевского собора, явление великой кометы и смерть Стерна, путешествие Кука и загадочное исчезновение экспедиции Лаперуза.
Зухра притормаживает и заворачивает на заправку «Башнефти».
– Нет никакого сомнения, – говорю я, – предпочтительное внимание к вопросам культуры и науки – отличительная черта просвещённого человека XVIII века. Ты знаешь, о чём спрашивал Людовик XVI у своего палача перед тем, как тот отрубил ему голову?
– О чём?
– Он спросил: «Нет ли вестей от Лаперуза?» Представляешь, через пару секунд его голова скатится с плеч на потеху кровожадной публике, а ему перед смертью хочется знать, что с Лаперузом всё в порядке. Тебе не интересно?
– Интересно, просто не хочу больше слушать про твоих женщин.
– Так я же про Лаперуза!
– А Настёна? – Она хлопает дверцей и резко направляется к кассе заправки.
Опускаю стекло и почти кричу ей вслед:
– Но ведь я пишу роман. Как ты не понимаешь: без женщины не может быть романа!
23. Станция
Он глотнул из чашки эспрессо. Привычное тепло напитка разбежалось по телу, разгорячило кровь, и поднявшееся давление тут же отозвалось в висках звонким эхом: утренняя вялость тела постепенно исчезала, возвращались уверенность, чёткость движений и ясность мыслей.
Завтрак состоял из одного яйца. Эхна был недоволен. Всё пошло не так, как он планировал. Кстати, кофе и яйцо – странное сочетание. Эхна нервно счищал скорлупу и думал о том, как бы справиться с эмоциями. Отец говорил: «Отрицательными эмоциями мы кормим демонов». Честно говоря, и положительные эмоции он не очень-то приветствовал: в хорошей игре требуется хладнокровие – особенно, когда игра перестаёт быть игрой.
Никто не заметил, когда впервые совсем ещё юный Эхна нарушил запрет Паули и оказался внутри созданного им мира. Для него это было ребяческой шалостью, вызванной максималистской уверенностью в непогрешимости собственных поступков. Он не предполагал тогда, чем всё может обернуться. Жажда нового опыта и исследовательский зуд влекли его, когда он оказался на Мадере в образе странствующего монаха. «Запреты для того и существуют, чтобы нарушать их», – посмеивался он.
Когда Эхна сидел на станции за пультом, попивая кофе, он и представить себе не мог, насколько далёк от реальности, которой ему было доверено управлять. Он-то всегда считал, что жизни персонажей в его руках и он волен дёргать ниточки их судеб так, как ему заблагорассудится. Но действительность оказалась совершенно иной. Реальная жизнь была охвачена пожаром противоречивых чувств и эмоций, порой весьма горячих и опасных, но тушение стремительно распространяющихся огненных очагов означало уничтожение цивилизации. По какой-то немыслимой причине, а скорее всего, по вселенскому закону, который ещё не описан ни в одном из академических учебников, персонажи кроили историю строго по-подлому – как реакцию на свои никчемные переживания – и переставали подчиняться правилам, установленным в Великой книге Эхны, предпочитая собственную, довольно неразумную логику поведения. Бывало, потакая низменным прихотям, они вообще отказывались от веры, их внутренний нравственный закон переставал действовать. Когда даже самые мудрые из персонажей не желали более подчиняться божественным заповедям. Как следствие, играть становилось неинтересно, и, чего греха таить, Эхна забросил несколько таких миров, не видя в них какой-либо перспективы. Начало новой игры всегда динамично, есть надежда на благополучный исход, а путаница и ненужные осложнения, затягивающие игру, делают её скучной и вялой. И тогда требуется упрямство и некоторое занудство, чтобы дойти до финала. А кому это надо – быть занудой?
На этот раз Эхна учёл прежний опыт и не отправился на Мадеру в качестве литературного героя, а послал туда сына. И что же? Тысячу раз был прав Паули, формулируя хрестоматийный запрет! Всё пошло не так с самого начала. Во-первых, отклонилась капсула и развитие началось на незнакомой местности. Во-вторых, даже встретившись с Неферой, он тут же её потерял. Конечно, она всегда была своенравной. Но на этот раз характер её стал намного сильнее и жёстче, и была вероятность не только не справиться с ней, но и оказаться во власти женского влияния, то есть в полном подчинении у неуправляемой стихии.
Для того чтобы успокоиться, Эхна снова сходил на кухню, разжёг огонь и поставил на него турку. Кофе надо готовить только на открытом огне, считал он. Никаких кофемашин! Трепещущее пламя действует завораживающе, а ароматный напиток вызывает бодрость и желание действовать. И не только действовать, но и побеждать. В старину люди знали толк в настоящих напитках!
Эхна включил экран и, пока тот грузился, откинулся в кресле и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Но тут опять возникли давно забытые образы. Сын и дочка, двойняшки пяти лет, играют на мелководье. Сын восхищается камешками, собранными на берегу, и поминутно подбегает к нему похвастаться блестящими в солнечных лучах находками, а дочка, словно маленький философ, мечтает о чём-то, наблюдая за вечным движением реки. Беспечная как небо! Они все тогда были беспечны, наслаждаясь выпавшим двухнедельным счастьем. Но, как он ни старался, великие конструкторы обнаружили его уютное гнёздышко и прислали ликвидаторов, доложив предварительно отцу. Отец поразился неожиданной слабости Эхны и с презрением отвернулся от него. Только через несколько лет у них возникло нечто отдалённо напоминающее прежнее взаимопонимание. Но и только. Эхна не мог разорваться между Неферой с детьми и отцом. Он ко всем испытывал тёплые чувства. Эхна смалодушничал тогда и между земным и вечным отдал предпочтение вечному, чем и погубил семью. И теперь совершённое когда-то предательство не давало ему покоя. Отец в конце концов не выдержал и отвернулся от Эхны, посчитав его слабым и нестабильным игроком – машиной с испорченной программой.
Оставшись без поддержки отца, он попытался вернуть себе покой в мире собственных персонажей. Но они отказывались подчиняться ему. Видимо, Эхна действительно старел, не успевал реагировать на молниеносно меняющиеся ситуации и вдруг оказался в ловушке, которую сам же себе и сотворил. Что ж, случается и такое.