– Я шизофреничка, – обречённо выдохнула она и сползла на пол по холодной кафельной стене. Просидела в неудобной позе несколько минут, свыкаясь с мыслью, что болезнь, кажется, прогрессирует.
Зеркало молчало, и Лёля осмелилась встать на колени. Подняв руку, нашла в отражении свою кисть, со сморщенной от влажной уборки кожей на пальцах. Рука выглядела знакомой и привычной. Медленно Лёля поднялась, наблюдая, как постепенно в зеркале вырастает её отражение. Галлюцинация исчезла, оставив ощущение беспокойства и опустошенности.
Закончив уборку, Лёля направилась на кухню. Разложив на столе ингредиенты для будущих эклеров, задумалась. В её квартире обитал духовой шкаф внушительнее и функциональнее, чем банальная духовка Германа, обросшая изнутри тройным слоем налёта от жирных мясных блюд. Но дома она почти не готовила, ограничившись самыми простыми рецептами для ленивых одиночек. Ей нравилось возиться с мукой и вымешивать тёплое податливое тесто, но Герман выпечку недолюбливал, как и все спортсмены, обзывая кондитерские изыски Лёли пустыми калориями.
Ещё три часа ушло на приготовление пирожных, участь которых быть незаметно съеденными между отбивной и шашлыком.
Стрелки сдвинулись к двенадцати, ночь прилипла к стеклу плотно, как битум, но хозяин квартиры всё не появлялся. Лёля вымыла посуду и села пить чай со свежими воздушными эклерами. На второй чашке дверь отворилась, впуская затерявшегося в потёмках Германа. Он медленно прошёл в комнату, обвёл взглядом кухню, не задержавшись на гостье, словно она элемент обстановки, и устроился за столом. Выглядел усталым, но довольным.
Пока он рассказывал, как его команда обыграла всех соперников, только один раз устроив «качели» в партиях, Лёля подогрела шашлык и нарезала салат из помидоров.
Поедая горячее сочное мясо, Герман активно жестикулировал, размахивая вилкой, изображая в лицах то своих подопечных, то соперников, то их тренера. В такие моменты Лёля любила наблюдать за другом. Он так искренне переживал за успехи своих ребят, что чувства лились через край. Он торопился рассказать и показать каждый ключевой момент, проживал его заново, позволяя и ей разделить бушующие эмоции.
На волне воспоминаний Герман уничтожил блюдо эклеров и растерянно уставился на пустую посудину.
– Спасибо, Лёшка. Всё было вкусно, даже эти сладкие булочки. – Он бросил взгляд на часы и нахмурился. – Уже поздно, завтра утренняя тренировка, а тебе на работу?
Лёля застыла в нерешительности: у неё не хватало духа напроситься на ночёвку, и она медлила, ожидая предложение от хозяина. Герман словно не заметил её колебания. Похлопал себя по животу и поднялся.
– Ты на машине или тебя отвезти?
– На машине.
Лёля поспешно отвернулась, пряча алеющие щёки. Нащупала в раковине тарелку и накинулась на неё, как на возможность изобразить занятость, пока обида не отхлынет от лица. Герман обошёл стол. Нависая над Лёлей, вымыл руки прямо под струёй воды над её ладонями, плотно прикасаясь грудью к её спине. Лёля застыла, ощущая тепло его тела сквозь ткань платья. Герман чуть склонился и поцеловал её в макушку. Она затихла, как мышь под веником, ожидая продолжения, но его не последовало. Лёля судорожно вдохнула, в очередной раз борясь с комом в горле. От Германа пахло духами. Женскими, сладковатыми, судя по всему довольно популярными в этом сезоне. Этим же благовонием пользовалось как минимум две клиентки New look. Приятный дорогой аромат тут же обрёл нотки неприязни и привкус горечи.
Лёля с видимым усилием сохраняла лицо ещё десять минут, пока домывала посуду. Надела пальто, натянула сапоги и, поспешно попрощавшись, вышла из квартиры.
Не первый раз от Германа пахло другими женщинами, но Лёля умело находила для него оправдания, изобретательнее чем политик после выборов, не сдержавший обещаний. В этот раз зазор между проколом Германа и поиск причины, объясняющей запах духов, оказался достаточным, чтобы Лёля успела расстроиться и заподозрить его в похождениях.
Открывая дверцу машины, она наконец придумала для него правдоподобное железное алиби: распространённый модный аромат мог прицепиться к нему в любом общественном месте, даже в магазине, очень уж он стойкий и приставучий.
Удовлетворившись этим оправданием, Лёля завела машину и вырулила со двора. В этот раз душевная боль не была резкой, скорее тягучей и нудной, словно давнишний синяк, по которому случайно ударили снова.
Её любовь переживала взлёты и падения, валялась растоптанная в ногах и парила в небе, пусть недолго, но и это было. А родилась постепенно, вместе с взрослением самой Лёли. Но вот осознание чувств оказалось довольно болезненным и стоило разрушенной дружбы.
Каждый год в школе устраивали день самоуправления. Эту традицию ненавидели учителя, но обожали ученики. Педагоги выбирали себе замену среди старшеклассников, и целый день их предмет преподавали школьники. Учителя, естественно, подстраховывались заранее: успевали провести все диктанты и контрольные, пропускали новые темы, оставляя для дня самоуправления повторение пройденного или что-нибудь совсем лёгкое.
Лёля втайне надеялась, что мама назначит её своей заменой, но Нина Валерьевна за несколько дней до дня самоуправления за ужином преподнесла новость, что уроки географии будет вести Лёлин одноклассник – отличник и гордость школы. Лёля молча проглотила обиду вместе с макаронами. Мама не посчитала её достойной для замены. Это было ожидаемо, но всё равно неприятно.
За день до знаменательного дня, учительница истории предложила ей временно занять своё рабочее место. Лёля обрадовалась и испугалась одновременно. Доверие опытного педагога льстило, но необходимость оказаться под обстрелом глаз учеников вызывала дрожь в коленках. Лидия Петровна успокоила: нужно просто выслушать пересказ параграфа у тех, кто сам вызовется отвечать, и поставить оценки карандашом. Лёля заранее изучила расписание уроков. Шестиклассники пугали меньше всего, но последнее занятие она должна была провести у десятого «А» класса. Её родной «Б» класс недолюбливал «ашников», и во всём соревновался с ними. Между параллельными классами давно шла неофициальная война, нарочно подогреваемая учителями.
Лёля боялась, что ученики просто сорвут урок и опозорят её перед мамой-завучем, но проблемы пришли с другой стороны. Стоило Маше узнать, что Лёля будет вести урок в классе, где обитает Герман, у неё сорвало тормоза. Сначала она предложила тайно поменяться местами, потом, принялась напрашиваться на занятие в качестве стороннего наблюдателя. Получив отказ по обоим пунктам, стала атаковать просьбами передать ему записку. Лёля долго отбивалась, но оказалось, проще остановить торнадо, чем Машу, решившуюся на письменное признание в любви.
Накануне дня в качестве учителя Лёля основательно подготовилась, прочитала параграфы, по которым будет гонять учеников, выгладила белую рубашку, начистила туфли. Первый урок оказался самым сложным. Ребята, взбудораженные анархией, никак не могли собраться и проявить серьёзность, хихикали, переговаривались. Но после первой тройки, пусть и карандашом, затихли и стали тянуть руки. Лёля расслабилась и даже начала получать удовольствие от новой серьёзной роли, но на перемене после пятого урока объявилась Маша, раскрасневшаяся, растрёпанная. Она мяла в пальцах обрывок тетрадного листа и нервно оглядывалась по сторонам.
– Вот. Передай.
Лёля нехотя взяла слегка влажный от потной ладони листок.
– Маш, может, не надо? Мне неудобно, как я ему вообще передам записку?
– Неудобно ей. Подруге помочь не можешь? – Маша накрыла рукой записку в ладони Лёли и заставила сжать в кулаке. – Что тебе стоит? Просто передай.
Лёля спрятала записку в карман брюк и нехотя побрела в класс, дожидаться прихода «ашников».
Они ввалились в класс с опозданием, выказывая пренебрежение к несерьёзной замене, рассаживались шумно и долго, но в течение урока не досаждали, вели себя вполне прилично. Если и переговаривались, то не в полный голос, и умудрились воздержаться от скабрезных шуток.
Лёля ёрзала на стуле, с опаской поглядывая в сторону Германа. С шестого класса он заметно вырос, возвышался над головами не только большинства учеников, но и учителей, долговязым не казался, скорее, мощным. Высокий рост позволил ему стать лучшим доигровщиком в команде. Герман играл за сборную района, и все в один голос пророчили ему карьеру спортсмена.
Герман поймал один из её пронзительных взглядов и широко улыбнулся. Лёля тут же отреагировала румянцем и уткнулась в учебник. Больше старалась в его сторону не смотреть, но Герман наоборот начал приглядываться к Лёле, нарочно смущал её пристальным вниманием.
Лёля жаждала окончания урока, сгорая под сверлящим взглядом, а звонок не услышала. Ребята вскочили с мест и ринулись к выходу, девушки собирались не так суетливо и быстро, аккуратно складывали школьные принадлежности в сумки.
Лёля опустила взгляд в свой рюкзак, склонившись к нему как можно ниже, была б возможность – спряталась бы там целиком. Она уже точно решила, что записку не передаст, осталось только придумать отговорку для Маши. Такую основательную, чтоб у неё не было причины бесноваться.
Герман покинул класс с группой ребят, бросив на Лёлю очередной заинтересованный взгляд, даже чуть-чуть приостановился напротив учительского стола. Последней вышла ученица, заработавшая карандашную пятёрку. Она единственная вела себя так, будто никакого дня самоуправления не было, и урок истории прошёл полноценно.
Лёля щёлкнула застёжкой рюкзака, но встать не успела. В класс вернулся Герман. Нарочно игнорируя её, прошёл к своей парте, и поднял с пола ручку.
– Потерял, – коротко пояснил он.
Лёля молча наблюдала за его передвижениями, когда он поравнялся с ней, неожиданно для самой себя окликнула:
– Герман, постой, – дождавшись, когда он повернётся, продолжила: – Просили передать тебе.
Лёля протянула измятую записку. Остановила взгляд на воротнике рубашки Германа, с досадой ощущая, что всегдашний румянец опять заливает её щёки.
Он едва слышно хмыкнул и взял записку.
– Кто просил?
Вручая записку, Маша просила не скрывать её авторство, но Лёле тяжело было озвучить имя подруги, будто она обнаруживала свои чувства, а не чужую симпатию. Лёля замялась, потом прокашлялась и наконец решительно подняла глаза на Германа.
– Маша Смирнова.
Герман недоверчиво нахмурился.
– Маша? Точно Маша?
Лёля растерялась, не понимая почему он не верит и переспрашивает.
– Да.
– Ну ладно. Спасибо, почтальон.
Он вышел из класса, а Лёля рухнула на стул и нервно оправила волосы. Больше она никогда не согласится на унизительную роль курьера любовных писем!
С того дня отношение Германа к Лёле разительно поменялось. Встретив её в коридоре, он приветливо кивал и загадочно улыбался. Несколько раз останавливался, чтобы лично поздороваться и спросить, как дела. Незаметно родилось прозвище Лёшка, вросшее в Лёлю, как вторая кожа. Но, кроме Германа, её так никто не называл, оставляя право на единоличное пользование кличкой за ним.
Маша ходила как пришибленная, выглядела потерянной, как турист, посеявший карту и компас одновременно. На Германа зыркала сердито и озлобленно, с Лёлей общалась натянуто и больше не откровенничала о чувствах. Видимо, признание в любви посредством записки прошло не по плану.
Иногда в глазах Германа сквозило странное превосходство, будто он владел каким-то важным для Лёли секретом, но открывать его не планировал. Дружба с Машей ещё не рухнула, но уже дала трещину. Меду ними больше не было той доверительной откровенности, которая соединяла их ещё с детского сада. Хотя Герман не проявлял активность и не предлагал Лёле стать его девушкой, его симпатия к ней была настолько явной, что в школе начали перешёптываться о них и даже пустили пару сплетен. К счастью слухи не дошли до завуча, пока ещё бродили в ученической среде.
На одной из дискотек Герман пригласил Лёлю на медленный танец. Она смутилась и пробормотала вежливый отказ. Прежде ей не приходилось танцевать под романтичные композиции, и она боялась отоптать партнёру ноги. Герман сделал вид, что не расслышал её сбивчивых протестов, и потащил в центр зала, как на буксире. Обхватил ручищами, прижав к спине косу, так что её голова запрокинулась. Танец не получился, скорее, это было обоюдно некомфортное раскачивание. Лёля не подозревала, что она настолько неуклюже двигается, впервые ощутила себя деревянной заготовкой без единого сустава.
К облегчению Лёли мучительный танец закончился довольно быстро, и остался практически незамеченным одноклассниками. А вот Маша не упустила возможности насыпать на свою душевную рану очередную порцию соли, и прожигала неловко перетаптывающуюся пару глазами с начала и до конца песни.
С тех пор Лёля плясала только дома в одиночестве, или в своих мечтах, где у неё получались изумительные телодвижения и феерические па, а партнёр вертел ею сноровисто, словно гуттаперчевой куклой.
Припарковав машину во дворе, Лёля буквально влетела в подъезд, подгоняемая плотными потоками ветра. Громко хлопнула железной дверью, опять же с помощью разбушевавшейся стихии, и быстро забежала на третий этаж. Обогнать неприятные мысли о запахе духов не получилось.
Приняв душ, Лёля решила обойтись без вечернего подглядывания за чужими жизнями и легла в постель. Свет от фар автомобилей и уличной иллюминации бродил по потолку, вырисовывая необычные узоры, предлагал поиграть в угадывание сюжетов потолочных историй. Лёля прерывисто вздохнула. В этот раз появление слёз она заметила только когда они заскользили мокрыми дорожками, спускаясь по вискам. Оказалось, плакать лёжа на спине затруднительно: слезы попадали в уши и щекотали, вызывая смех, правда не радостный, а скорее истеричный.
Входящий вызов на телефоне Лёля увидела не сразу, мобильник стоял на беззвучном режиме. Она нахмурилась и хотела сбросить звонок: время перевалило за час ночи, но потом резко передумала и приложила трубку к уху.
– Алло.
В телефоне зашуршало, послышались звуки сигналящих машин и людской гомон. На фоне шума голос звонившего едва различался.
– Девушка, можно такси на Горького триста сорок.
– Шутите? Какое ещё такси, куда вы звоните?
– В службу такси, – уверенно заключил незнакомец, отдаляясь от источника шума, голос звучал уже чётче.
Лёля легла удобнее и устало потёрла шею.
– Вы ошиблись номером. Это не такси.
В трубке снова зашуршало, теперь в разговор вмешивался ветер.
– А может, я не ошибся, – нагло предположил невидимый собеседник. – Может, случайности не случайны?
– Молодой человек, мне некогда с вами беседовать, если вы не заметили, на часах уже далеко за полночь.
– Ну ты же не спишь. Подожди, не клади трубку, я зайду в кафе, из-за ветра говорить невозможно.
Лёля хотела возмутиться, что незнакомец так легко и без разрешения перешёл на «ты», но почему-то не сделала этого, терпеливо дожидаясь, когда разговор продолжится.
Из мобильника послышался едва различимый голос официантки, принявший заказ на капучино, спокойная фоновая музыка и наконец чёткий, немного запыхавшийся голос ночного незнакомца:
– Так почему ты не спишь?
Лёля ответила чуть погодя, вслушалась не столько в слова, сколько в сам голос. Удивительно богатый на оттенки, бархатный, глубокий и одновременно смешливый. Он мог принадлежать кому угодно, но представлялся почему-то высокий красивый блондин.
– Потому что мужики козлы, – неожиданно ответила Лёля и ойкнула, закрыв ладонью рот.
– Протестую, – искренне возмутился собеседник. – Что-то я в себе козлинности не замечал. Так ты поэтому плачешь?
– Я не плачу, – отрезала Лёля и тут же предательски громко всхлипнула.
– А гнусавишь тогда почему, насморк?
– Французские корни.
Незнакомец громко засмеялся, поблагодарил кого-то за вкусный кофе и вернулся к допросу.
– Кто же тебя так расстроил, красавица?
Лёля убрала ладонь с лица и почувствовала, что улыбается.