Ага! Ну, наконец-то, справились, Микифор, спрятав довольную улыбку, подскочил с докладом:
– Готовы, господине!
Ладный парень, что и говорить – ладный: высок, строен, мускулист – в руке – рогатина, на плече – лук со стрелами, на поясе – нож. Посматривает нетерпеливо… ага, вот на сотоварищей своих оглянулся – Гаврилу, Нежилу, Якова… как остальных зовут, Павел еще не запомнил, но всего с дюжину сейчас набиралось.
– А вражин-то – полтора десятка, – покачал головой Ремезов. – Управимся ли?
– Управимся, господине! – лихо отозвался Микифор. – Нагоним, наскочим – не успели тати далеко уйти, тем более если с возами.
– Это верно, и все ж, пока доедем… Вот что – там ведь, у дальних полей, река?
Парень согласно кивнул:
– Так, господине. Как раз – по течению.
– Знаю, что по течению… – боярин обвел своих воинов задумчивым взглядом. – Гаврила, Неждан, Язек… и вы четверо – за мной к речке – на лодках пойдем. А ты, Микифор, с остальными – лесом. По пути на поля загляните, прихватите кого из смердов.
– Сделаем, господине!
Микифор и прочие ополченцы уже нетерпеливо гарцевали на хозяйских конях… чего, как недавно выяснилось, никак не мог позволить себе их боярин – просто не умел держаться в седле! Ну, откуда у молодого доктора наук такое умение? Он и лошадей-то прежде видал в основном лишь на картинках. Думал поначалу – способности Павлухи Заболотнего вдруг да прорежутся – ан нет! Да уж… зато, что такое демократический централизм – Павел спокойно мог рассказать, и тезисы основных ленинских статей от зубов отскакивали – «Анти-Дюринг», «Детская болезнь левизны в коммунизме», «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократии»… Да! Еще о творчестве Франсуа Мориака целую лекцию мог прочесть! А вот что касается лошадей – тут, увы, нужно было учиться.
Потому и подумал заранее про лодки…
Слава богу, в самую-то страду не рыбачили – покачивались у серых мостков челны, в них и уселись, трех узких долбленок вполне хватило. Вытащив из прибрежных кустов весла, отчалили с богом. Парни гребли сноровисто, быстро, почти совсем без брызг. В прозрачно-синей воде, бликуя – больно глазам – отражалось солнце.
– Наддай, наддай! – поторапливал Павел, прикидывая в уме – сколько им еще плыть.
Он уже знал, конечно же, где располагалось то самое дальнее поле – там, впереди, за утесами, за холмами, за излучиной. Пожалуй, на лодках-то еще и вперед всадников на месте будут. Пожалуй… А дальше что? Все равно остальных ждать придется, народу-то – раз-два и обчелся. А с нахрапа вооруженных, профессионально промышляющих разбоем людей возьмешь вряд ли.
– Приплыли, господине, – доложил с вырвавшего вперед челна здоровенный парняга Неждан, этакая оглоблина – косая сажень в плечах. Редкая лошадь такого здоровяка выдержит, как еще челнок-то ко дну не пошел!
– Эвон, тропинка! – тряхнув головою, крикнул Язек.
Когда причалили в берегу, Ремезов и сам разглядел узкую, терявшуюся в зарослях бредины тропинку. По ней и пошли, умело и ходко. Миновав заливной луг, углубились в лесочек, протащились малинником, и, перебравшись через овраг, оказались у осиновой рощицы.
– Вот там, за ней – поле, – тихо сказал Язь. – А вот – дорога. Следы!
– Туда, за рощу, поехали, – припав к колее, промолвил Неждан. – Догоним, батюшка?
Павел махнул рукой:
– Догоним. Язь, тут останешься – поджидать наших. Похоже, мы их обогнали все-таки.
Кто-то глуховато хохотнул:
– Дак, конечно, батюшко! Мы-то – напрямки, а им-то вокруг болота!
– Ладно, хватит болтать, – махнул рукой Ремезов. – Вперед! Но – с осторожностью.
Они пошли по тележной колее двумя колоннами, почти след в след, словно индейцы. Боярин с Нежданом, за ними – все остальные… меньше десятка.
– Увидим татей – никаких действий без моего приказания не предпринимать, – на ходу инструктировал Павел. – Стрелы раньше времени метать не вздумайте.
– Оно понятно, – поигрывая огромной дубиной, утробно пробасил Неждан. Ни лука, ни стрел у него, кстати, не было.
– А ну, замедлили шаг! – Ремезов остановился на повороте. – Гаврила, ну-ка, давай кусточками, погляди…
Гаврила бросился было к кустам…
Что-то просвистело, ударило парня в грудь. Стрела!
– Наземь все! – закричал молодой боярин. – Засада!
Над головами ополченцев засвистели стрелы… Вот одному попало в грудь… другому…
– Господине! – подполз к Павлу донельзя удивленный Неждан. – А стрелы-то – тупые, на белку! Эвон, сам посмотри.
На широкой ладони парня чернел обломок стрелы. Вовсе не боевой – охотничьей, затупленной, чтоб ценный мех дыркою не испортить.
– Чудно…
Подполз к боярину и Гаврила – рыжеватый, с бородкой небольшой, парень. Посмотрел удивленно, рукой на вражин указал:
– А там, кажись, Ондрейко, с выселок закуп!
– Ты его знаешь, что ли?
– Угу.
– Ну, тогда вставайте, хватит комедию ломать.
– Кого ломать, господине?
– Вставайте, говорю… Да оружие спрячьте, аники-воины, – поднявшись на ноги, Ремезов отряхнул от налипшей грязи рубаху и махнул рукой «врагам». – Все! Закончили представление.
– Ого! Точно, Ондрейко! – удивленно воскликнул Гаврила. – Вот так тать!
– Сам ты тать! – закинув за плечо лук, беззлобно ухмыльнулся Ондрейко – белозубый, рослый, кудрявый, с небольшими – щеточкой – усиками.
Остальные «разбойники» тоже оказались хорошо знакомыми – своими же мужиками, смердами с Заглодова и Опят.
– Дак это что? – по-детски обиженно хлопнул глазами Неждан. – Не по правде все?
Павел вместе со всеми расхохотался:
– Ого, детинушка! Дошло, наконец.
Тут же, из кустов появился и улыбающийся Язек, и припозднившиеся воины из отряда Микифора. Спешившись, выглядели они смущенно.
– Долго добирались! – Павел сплюнул в траву. – А если б тут настоящие тати были? Ладно, сейчас все – на пожню, а вечером – разбор полетов.
– Что, господине? – недоуменно переспросил Микифор.
– На усадьбу, говорю, приходите. Только не всей толпой… Ты, Микифор, Неждан, Гаврила… кто еще тут посмекалистей – сами решайте.
Вечером все вышеперечисленные, плюс еще с полдюжины самых – на взгляд Микифора и Неждана – смекалистых парней, переминались с ноги на ногу у хозяйского крыльца, не осмеливаясь беспокоить своего господина, который, впрочем, давно уже услыхал их голоса, да специально не выходил, тянул время. Терпение – оно всегда воину пригодится.
Сам же первым и не выдержал, вышел, прищурился – не поймешь, по-доброму или по-злому:
– Ну, чего ждете? В сени проходите.
Можно было, конечно, и во дворе совещание провести, так темно – костер разжигать надо, а в сенях-то и пары лучин вполне достаточно будет. Тем более в сенях-то, за столом, и писцу – Демьянке Умнику куда как удобнее.
– Я говорить много не буду, – усадив всех на лавки, хмыкнул молодой человек. – Сначала вас послушаю – что мы неправильно сделали, где не так себя повели? Начни ты, Микифор. Вставай, вставай, не сиди сиднем-то!
Юноша смущенно поднялся:
– Ну это… с чего и начать-то, господине?
– С самого начала начни. Как да сколько собирались-возились.
– Ах, да… Долго возились, тут и говорить нечего, – Микифор поник головою. – Виноваты, батюшко, вели посечь, образумь.
Ремезов нехорошо скривился:
– Ишь ты – образумить их, посечь! Здоровущие парняги, а словно дети малые. Никакой ответственности! Нет уж, нынче у нас все по-другому будет – сами ошибки свои исправляйте, для того сейчас и собрались. Ты, Микифор, сказал – долго возились. А что надобно сделать, чтоб недолго?
– Часть лошадей оседланными держать… Да и к дорожкам-путям присмотреться – где-то болотце подсыпать, прогатить, чтоб проехать-пройти можно.
– Добро сказал, молодец, – одобрительно кивнул боярин. – Демьянко – записывай.
– Пишу, пишу, господине.
– И лодки надо… чтоб побольше их наготове было, – подал голос Гаврила. – И чтоб весла потом по кустам не искать.
Павел снова кивнул:
– Тоже верно. Еще что? Предлагайте, предлагайте.
– Смердов загодя предупредить – чтоб, в случае чего, знали, что им делать-то.
– Всем оружными на поля ходить!
– Не, оружье лучше в схронах… Ну, у поля чтоб, чтоб под рукою.
– Девок да баб тоже предупредить – чтоб не верещали зря, чтоб ладком действовали.
– Ребят, ребят малых – чтоб тоже толк был, чтоб посматривали.
Засиделись допоздна, однако же не зря – много чего решили, Демьянко Умник все те решения записал на берестине, да, прощаясь, оставил боярину – утром, на свежую голову, почитать.
Почитал… буквы, конечно, похожи были… так, чуть-чуть. Ну да с этим особой заминки не вышло, слава богу, Ремезов на память не жаловался – все, что вчера решили, назубок помнил.
Тренировки, ремонт дорог, боевое расписание – чтоб каждый смерд да закуп знал, что делать. А еще – дежурные лошади, лодки, да знаки условные – быстроногим гонцам, а у выселок и у деревень дальних – убежища, набег пересидеть, спрятаться.
Еще пару-тройку раз Павел устраивал учения – с каждым разом все лучше получалось, все разумнее, четче, сноровистее. Новоявленный феодал уже подумывал несколько расширить подготовку – скажем, еще и против пожара. Но это уже потом, после окончания страды.
Не забывал Ремезов и о себе, о том, что ничего ведь не умел из того, что каждый уважающий себя боярин уметь бы должен. Ни на коне скакать, ни мечом владеть… вообще – никаким оружием. А надо было научиться, коли уж собрался здесь жить, да не для себя – для людей.
Нужный человек отыскался быстро – старый, убеленными сединами, воин по имени Даргомысл, воевавший и с половцами, и с волынянами, и с литвою. Опытный, убеленный сединами ветеран нынче держал на выселках кузницу – самолично грохотал молотом, крепок еще был, жилист, да и нюх боевой не потерял, не утратил. Но и себя держал уверенно, гордо. Хоть и кузница-то на боярина Павла земле, да пожилое Даргомысл всегда платил вовремя, и в любой момент мог уйти, переселиться, правда, пока с этим не торопился – больно уж место было удобное: вроде и выселки, но, с другой стороны, несколько деревень рядом, да река с пристанью, да тракт, да боярский двор – клиентов хватало.
Узнав о кузнеце от тиуна, Ремезов его навестил лично, вел себя вежливо, обходительно… от предложенного кваса не отказался, а в конец беседы попросил поучить ополченцев… а заодно – и себя.
– Сам каждый день буду ходить, а людишек присылать – пореже. Сам, уважаемый, понимаешь – страда. А за ученье твое – от пожилого тебя освобожу, пока что на три года, а там поглядим.
Такое предложение кузнецу зело понравилось, от пожилого освободить – еще бы!
– О том моем и договор-ряд составить…
– Не! – сразу же заартачился Даргомысл. – В рядовичи не пойду.
– Тогда так – устно. Слово против слова.
На слово старик согласился, так договор и заключили – устно, без всяких обид. И стал молодой боярин, «вольный слуга» не ленясь, каждое утречко, захаживать на выселки, на учебу ратную, себя не щадя.
Учителем старый воин оказался хорошим – много чего знал, много чего умел, да и ученик ему попался старательный, исполнительный, ретивый. Правда – мало что пока в ратном деле ведающий, Даргомысл даже покрикивал сперва, а потом ничего, щурился одобрительно, кивал.
– Ну, что ты, боярин, так меч-то держишь? Задушишь ведь. И кто только учил? Легче, легче надобно… и вместе с тем крепко. Так… А ну – руби… Молодец! Еще раз… Все так, все правильно… Однако – замах! Не надо так высоко… и низко – тоже. Все от того зависит, на кого клинок направлен – ежели кольчужник, ежели шлем – совсем другой замах. Да и от шлема тоже зависит – какой он: круглый ли, куполом вытянутый, либо, как кадка – немецкий. Об немецкий, сказать прямо – нечего меч тупить, тут с другой стороны подходить надобно – с доспехов…
Отработав удары мечом, переходили к рогатине, к копью, пока еще – короткому, для пеших ратников. Даргомысл учил бить и острием, и древком, одновременно уворачиваясь от вражеской атаки.
Так же не забывали про палицу с шестопером и про секиру, да еще метали в цель стрелы из тяжелых – на крупную дичь – луков. Старый воин и тут оказался на высоте, впрочем, не так уж и мало было в те времена таких вот умудренных боевым опытом ветеранов.
– Видишь щит? Целься – соединяй мысленно наконечник стрелы с целью… ниже на два локтя от того места, куда линия, что ты представил, упрется – бей, до ста шагов – только так и нужно. Ну!
Прицелившись, Ремезов отпустил тетиву… стрела со свистом скрылась в кустах.
– Ах ты ж…
– В чем твоя ошибка, боярин?
– Хм… – молодой человек ненадолго задумался. – Может быть, ветер?
– Именно! Всегда делай поправку… ну это придет с опытом. Теперь отойдем-ка подальше от щита… так. С этого расстояния, куда хочешь попасть – туда и целься. Дальше же – выбирай точку прицела выше мишени. На локоть, на два – то от расстоянья зависит. Опять же все – опыт.
Хуже дело обстояло с лошадью, Павел как-то стеснялся показаться неумехой в седле. Одно дело – тренировки с Даргомыслом на выселках, где и народу-то нет, и совсем другое – нестись галопом на виду у всех. Однако выкрутился боярин и из этого положения: выбрал самого смирного на конюшне конька, на нем и ездил на выселки, пока что не очень спеша. Просто привыкал – к стременам, к седлу, к скачке – и тут ему во многом старый воин советовал.
Недели через две, уже к окончанию жатвы, молодой человек уже почти привык и к лошади, и к изматывающим воинским упражнениям. Мог уже действовать и мечом, и копьем, и шестопером, секирою, и стрелы метать из лука. Пока, конечно, только так, на любительском уровне, но с каждым разом – все увереннее.
Кроме оружного боя, по просьбе Ремезова, учил Даргомысл и командовать малой дружиною. Кого из воинов куда ставить, как знаки условные в бою подавать – бунчуком, флажками разноцветными, либо в рог затрубить – это все уже совместно с ополченцами отрабатывали: и сигналы, и согласованность действий.
Парни были довольны, не все, правда, но многим – особенно как пошла на спад страда – нравилось. И смешливый Микифор, и Гаврила с усами щеточкой, и «оглоблюшка» Неждан выказывали неплохое усердие – настоящие сержанты, что уж там говорить, похоже, на этих ребят вполне можно было положиться. Да и те по-новому теперь смотрели на своего господина, гадали – и что с ним такое случилось? С чего вдруг этак ревностно ратным трудом озаботился да хозяйством?
Подумав, так промеж собой и решили – вырос боярич-то, перебесился – и от того всем только польза.
Да и сам Павел чувствовал, как наливается недюжинной силой его молодое и крепкое тело, как становится все более приятным нестись на всем скаку лугом и даже по лесу, так, чтоб ветер в лицо и по щекам – ветки, как нравится ощущать в руке быстро впитывающую тепло рукоять меча, метко слать в цель тяжелые стрелы. Ремезов и сам удивлялся, когда начал испытывать удовольствие от всего этого. Вот уж не думал, что жизнь сложится так… этак причудливо и невероятно.
Хотя нельзя сказать, что молодой человек совсем уж забыл, кто он и откуда. Помнил всё. И расчеты свои помнил, и Субэдея – единственную, пожалуй, возможность резонанса… Надеялся, но и сейчас не позволял себе унывать, да и некогда было – учился, учился, учился. И ратному делу, и сельскому хозяйству, и грамоте… да-да – по новой – грамоте, тем буквицам да словам, что были в ходу здесь, в сей далекой от цивилизации эпохе.
Грамоте, естественно, учил Демьян, за последнее время уже отвыкший посматривать на своего хозяина с изумлением.
Так же и Михайло-рядович – тиун-управитель – привык. Являлся с докладом раненько, каждое утро, пока еще молодой господин не отъехал на выселки к Даргомыслу. Перечислял, что сделано, да что еще сделать осталось. Ну, пока страда была главным-то делом, а уж на потом, на осень, Ремезов замыслил хорошенько поправить частокол и, по возможности, ров вырыть, вообще, сделать усадебку честь по чести – с запасами продовольствия, с убежищами для людей, с подземным потайным ходом.