Когда еще один монотонный день остается позади, темнеет и небо расцветает звездами. Они ярко мигают в чернильно-далекой пустоте. На охранных вышках рдеют огоньки. Разведенный костер кипятит чай. Иногда тревожно перекликается лес.
Вечерняя похлебка малосъедобна, но Чаго глотает безвкусное варево. Другой еды все равно не дадут. Он сидит в кругу света вместе с мужчинами. Они свободны от работы, но не могут уйти с плантации. Малыш вздыхает. Ему не плохо и не хорошо, ему обычно. А хочется, чтоб интересно. Чаго вспоминает о старике, отыскивает его взглядом среди других.
Старик задумчив, он горбится и подается к огню. Пламя костра освещает длинное лицо с крупным, слегка свисающим носом, красноватые воспаленные веки, маленькие темные глаза, редкую седую щетину на худых щеках. Сутулая фигура покрыта бесформенным балахоном. Узкий череп скрыт широкополой соломенной шляпой в дырках, выцветшей под солнцем, с растрепанными краями. В его застывшем облике живы, движутся и изменяются лишь одни глаза, сверкающие течением мысли.
Старик молчалив. Чаго не выдерживает и подсаживается ближе. От старика дурно пахнет, но ради удивительных рассказов малыш готов смириться.
– Расскажи! – просит Чаго и поглядывает с любопытством.
– О чем? – притворно спрашивает старик.
– Расскажи, какой он сейчас.
Речь, разумеется, об океане. Старик о другом и не говорит.
– Именно сейчас? – щурится старик.
– Да, – улыбается Чаго. Сверкающие в улыбке глаза полны предвкушения сказки.
– Дикий, – неожиданно стальным тоном произносит старик, – ибо настал час лютого шторма! Мощное дыхание океана вздымает глыбы воды побольше ваших холмов…
Щуплое тельце Чаго покрывается мурашками. Он оглядывается вокруг, прислушивается. Но за кругом света ночь темна и спокойна. Ночные мотыльки беспорядочно пляшут. Запахи травы и земли богато изливаются вместе с ночной прохладой. Мужчины разводят сгущенный сок сахарного тростника в кипятке и пьют «агуа де панела». Получив свою кружку, Чаго ставит ее на землю остывать и взглядом просит старика продолжать. Того и просить не нужно.
– Шторм собирает души, – голос старика звучит тихо и зловеще, – в такие ночи моряки, что сгинули в волнах океана, не уходят на дно или на съедение рыбам, – говорит он, простирая руку в лохмотьях вперед, к пляшущим языкам костра, – они растворяются, становятся частью океана, темной разъяренной пучиной. И души их бушуют в нескончаемой надежде вырваться, отделиться от соленой воды и пены, не ведая, что давно стали этой водой и пеной…
Чаго слушает с жадным вниманием.
– А если доводится погибнуть при иных обстоятельствах, – продолжает старик, – то душа моряка вселяется в дерево. Может, вон в том лесе есть такие, – машет он рукой в темноту.
– Как это? – Чаго ошеломленно смотрит в указанном направлении.
– Душа томится в ожидании своего часа, пока лес шумит и зеленеет под солнцем. И когда приходит время вернуться в море, дерево срубают, делают из него лодку или доски для кораблей, и души моряков снова попадают в объятья волн, – поясняет старик.
– Ух ты! – восхищается малыш, живо представляя себе все сказанное.
– Дребедень, – ворчит кто-то рядом.
Старика люди с плантации всерьез не воспринимают. Он не думает возражать. Сидит, смотрит в пустоту, невыразительное днем лицо становится моложе и одухотворенней.
– Чем сильней шторм, тем громче поют души в его глубинах, – вновь бормочет он. – Души поют обо всем, что видели когда-то люди при жизни. Они поют о тайнах самого океана. Они знают много тайн воды и неба, ветра и звезд.
– Кто тебе сказал? – восхищенно улыбается Чаго. Рассказ приобретает для него большой смысл, неведомое раскрывается, перед глазами явью носится ожившее повествование.
– Я был там. Я знаю, – буднично отвечает старик, – и ты можешь узнать.
– Как?! – ерзает на месте Чаго.
– Если сидеть на берегу, внимательно и долго слушать, можно в шуме шторма различить их голоса…
Чаго восхищенно блестит глазенками. Он долго ждал каких-нибудь чудес. И дождался.
– Это, наверное, далеко? – волнуется он.
– Далеко, – кивком соглашается старик.
– Но… туда же можно добраться? – вслух размышляет Чаго, лихорадочно поглядывая в направлении вышки, где неизменно стоят охранники с автоматами. Они могут разрушить его новые мечты. Легко.
– Нет ничего невозможного, – говорит старик.
– Ничего-ничего? – допытывается Чаго.
Старик утвердительно кивает. Малыш стихает, обдумывает что-то. Ночь плотней обступает догорающий костер. Работники постепенно встают и уходят друг за другом в барак на ночевку.
– Не морочь мальчишке голову, – говорит старший, – он сам спать не будет и другим не даст.
Старик молчит, будто и не слышит вовсе.
– Говори, говори! – шепчет малыш. – Ты ведь не все рассказал, ведь так?
– Слишком долго слушать опасно, – возражает старик, поднимаясь. Он напился и наелся до отвала и мечтает бросить свои старые кости на тощий тюфяк, сулящий благодатный отдых.
– Почему? – не понимает малыш.
– Поздно уже, – устало откликается старик, уходя.
Чаго остается один. Он взволнован, долго думает об услышанном. В ночи он похож на мелкого хищного зверька, стерегущего добычу: поджав ноги и обхватив руками колени, он вытягивает шею, щеки горят румянцем, а глазенки сверкают, как угольки костра.
Мир кажется необъятным, прекрасным, неведомым. Взгляд Чаго бывает частенько прикован к горизонту, и тысячи вопросов вертятся на языке. Но взрослым не нравится, когда он пристает к ним с расспросами. Чаго растет среди рабочего люда, бедноты. Тяжелый труд не располагает к многословности. «Сделай то», «сделай это», «иди отсюда» – почти все, что он слышит. А после работы все едят торопливо и разбредаются на ночлег. Редко, когда случается ему слышать разговоры иные, кроме ругани, жалоб на жизнь и пьяной ахинеи. Чаго не угнетает такое общество, поскольку иного он не знает и довольствуется мечтами. Со временем одних мечтаний становится мало.
Этой ночью Чаго стонет и мечется по тощему матрацу, набитому соломой, пылью и клопами. Ему грезятся диковинные сны. Безмолвие изредка нарушают голоса леса. Охранники по периметру светят огоньками сигарет. Горят узкие окошки самодельной лаборатории. Под дулами автоматов работники ночной смены трудятся, превращая собранные днем листья в белый порошок.
Глава 3. Колдун и Бывалый
Забыв об ограничении скорости, вздымая фонтаны брызг, Ник мчится по городу мимо патрульной машины ДПС.
– А!.. – едва успевает отреагировать один из патрульных полицейских.
– Расслабься, – второй устало потягивается, расправляя затекшую спину. Что может быть хуже утра после дежурства? А впереди ждет выволочка у шефа на планерке.
– Кто это был? – удивленно интересуется стажер и провожает мотоцикл взглядом.
– Колдун, – отвечает более опытный его напарник. – Спешит навстречу смерти, пока его место никто не занял. Иди возьми нам кофе покрепче. И пончиков со сгущенкой. Эх, дрянь погода! – почему Ника не трогают, он предпочитает умолчать.
Тучи свинцом придавливают небо вплотную к асфальту. Питер хлюпает навзрыд лужами и пенящимися под колесами потоками воды. Мелькают зонты, гремят трамваи, автобусы и такси медленно продвигаются в наползающий туман. Невзрачность стелет пелену повседневности.
По пути Ник притормаживает на знакомом перекрестке, у магазина музыкальных инструментов. Здесь работает один из его давних знакомых – Жека Хилый.
«Заглянуть, что ли?» – думает Ник, подруливая к большой стеклянной витрине. Несмотря на ранний час, магазин открыт. Через стекло видно хозяина.
На краю тротуара стоит дедок с непокрытой вихрастой головой, в потрепанной куртке с чужого плеча. В глаза сразу бросается изрядная худоба. Рядом жмется тощая псина. На шее дедка висит картонка с надписью «Немного на еду».
Ник достает пачку сторублевок и опускает в кепку перед ним. Дедок наклоном головы благодарит, а сам глядит в пустоту. Он слеп. Ник подходит к магазину и толкает стеклянную дверь.
Хилый издает радостный вопль и кидается навстречу пожать руку. Ему всего сорок два, а в облике что-то разительно изменилось. Ник удивлен. Ему хочется крикнуть: «Жека, ты где? Выходи!»
– Как тебя угораздило под наше свинцовое солнышко выбраться, полуночник? – удивляется Хилый. – Не нравится, да?
– Светло, – хмурится Ник.
– Это понты питерские светятся, – смеется Хилый.
Жека Хилый, в прошлом мотогонщик, сейчас подозрительно смахивает на пожилого бухгалтера, просидевшего всю жизнь до пенсионного возраста в тесной комнатке между копировальным аппаратом и стеной. Ник никак не может понять, что конкретно заставляет так думать: безвольное, почти женское рукопожатие, прилизанные к черепу поредевшие волосики, вспухшее заплывшее лицо, удавка на шее в виде галстука, нескладно облегающий обмякшую фигуру кашемировый джемпер и классические серые брюки либо извиняющаяся манера передвижений мелкими шажками с услужливым наклоном головы.
– Ну, рассказывай, как живешь? Чего творишь? Чего нового? Как настроение? – Хилый задает много вопросов. Ответов не ждет. Он рад приезду Колдуна. Суетится, хлопает дверцами шкафов. Неожиданно вытаскивает и вешает на дверь в подсобку мишень для игры в дартс.
Ник садится на край тумбы и наблюдает. За всей кипучей деятельностью и дружелюбием чувствуется непричастность. Будто не Хилый здесь вовсе, а его устаревшая механическая версия ходит и говорит за человека.
– Ты чего? – Хилый неохотно застывает на месте. Наблюдающий взгляд Колдуна невыносим.
В ответ Ник просто пожимает плечом.
– Выгляжу паршиво? – кисло улыбается Хилый. – Да! Хреново мне!
– Болен?
– Я ничем не болен. Я женат, – печально смеется Хилый.
Ник смотрит на Хилого, пытается понять, что с ним не так. Лет десять назад Хилый гонял мотокросс – любо-дорого смотреть. И в стае своей отличался. И легок на подъем был…
– Продаю магазин. Закрываюсь – и в таксисты. Ленка, жена моя, требует больше денег. Дочкам в институт поступать в следующем году. Теща запилила своим ремонтом и картошкой на даче, – Хилый вздыхает. – Все соки с меня тянут. Нет, я не жалуюсь. К слову пришлось. Если ты не сильно обременен делами, может, сыграем? – предлагает Хилый, закончив монолог.
Ник не обременен. Он молча берет дротики и идет на позицию.
– А я с утра энергетика выпил! – возбужденно смеется Хилый. – Тысячу лет его не пил! Я – озверел!
– Ого! – Ник потирает длинную щетину на щеках и подбородке, наблюдая за полетом дротиков куда ни попадя. Хилый плохо целится.
– А ты, Колдун, совсем не меняешься. Ничего тебя не берет! Ха! Катал, поди, всю ночь?
– Угу! – подтверждает Ник.
– А мне, смешно сказать, иллюзии приносят теперь большее удовлетворение, чем реальные события. Это я про интернет…
И опять дротики хаотично впиваются в мишень и стену.
– Где шлялся? – Хилый даже головы не поворачивает.
– В самых веселых местах, – мрачно заявляет Ник.
– Четырнадцать. Семь! Нет, единица. Десять. Перебор! Твоя очередь, – Хилый вынимает дротики из круга и подает Нику.
Ник молча бросает дротики.
– Ха, – комментирует Хилый. – Теперь я. Смотри, иду на личный рекорд! Да чтоб тебя!
– Поторопился, – замечает Ник.
– Ага! – соглашается Хилый. – Рванул, как на буфет. Пижонство!
– Хм!
– Ноль. Двадцать один! Ага-а-а! Ту-ту-ду-дуууу-ду-ду! Фанфары! Понты – страшная сила!
– Удваиваем?
– Удваиваем.
– Десять. Три. Восемнадцать. Перебор!
– Понты закончились.
– Судьба не любит таких. Понтов не любит. Тринадцать. Ой-ей-ей! Восемь. Да?
– Нет. Один.
– Очко!
Хилый радуется, едва не прыгает на месте. Ник спокоен. В груди нарастает смутное чувство бесполезности визита. Дверной колокольчик оповещает о приходе покупателя. Хилый забывает про игру, все внимание переключает на студента. Тому нужен тюнер подешевле.
За стеклянной дверью магазина Бывалого обступают восхищенные подростки. Ник поглядывает на них неприветливо. Трогать Бывалого никому не разрешается безнаказанно. Узрев угрюмую фигуру байкера, парни исчезают. Студент мнется, щупает зачем-то тюн и тоже испаряется за дверью.
– Чего на базе не всплываешь? – интересуется Ник.
Хилый сникает, смотрит пойманным за шиворот мелким вором. Глаза моментально стекленеют.
– Я в завязке, – сообщает он странным голосом. – В полной. После аварии. Давно уже. Ты разве не знал?
– Нет. Что-то серьезное?
– Ничего. Слава богу, обошлось! Просто… просто подмяла меня жизнь, – криво усмехается Хилый и поспешно добавляет: – Да я привык. Два колеса в прошлом. Может, оно к лучшему. Там, наверху, так решили. И мы здесь, внизу, решили так же.
Хилый смеется исподволь и тычет пальцем в потолок.
– «Мы»? – переспрашивает Ник.
– Тебе не понять, – отмахивается тот.
Ник хмурится, пытаясь уловить суть. Хилый оправдывается перед ним. Слова прыгают, словно земляные блохи у грязного подъезда. Пухлые руки нервно пробуют дротики на излом.
Ник прищуривает глаза. Он и вправду не понимает Хилого. Зачем тот суетится, «отмазки» гнилые кидает, оправдывается?
– Зато для семьи заработаю, – заявляет Хилый, – такси в Питере – вещь стоящая. Там денег платят.
– Много? – равнодушно отзывается Ник. Сколько он помнит Хилого, тот всегда страстно любил свой мот и музыку. И гонки. А теперь… Где ты, Жека?
– Это не секрет, – усмехается Жека, – десять процентов отдаю, остальное мое. В сутки можно накатывать тысяч по семь-десять. За выходные можно и пятнашку взять! Что скажешь?
Ник неопределенно поводит бровью.
– Значит, на фирму работать собрался?
– Да. Но трудоустройство неофициальное. Нас там четыре тысячи сотрудников числится, и все не оформлены. Ты подписываешь договор, все документы, бумажки аккуратно складывают и убирают на полку. Такая фигня. Я, пока в курс входил, много нового узнал. Раньше заказы по рации принимали. А теперь через смартфон. На GPS заказ приходит. Можешь взять или отказаться. При желании можно выключить смартфон и взять левый заказ. Я недавно начал. Есть люди – сутками таксуют. Спят по два-три часа.
– Мало, – говорит Ник, – бьются, наверное?
– Бьются, понятно, – соглашается Хилый. – Кто с трассы уходит, кто под колеса грузовиков. Зато деньги…
– Жесткая система, – замечает Ник. Хилый согласно кивает.
– И гоняют жестко! Едят на ходу. Считай, только по нужде и выходят. А я гонять не стану. Быстро и медленно ехать не нужно. Просто едешь, и все. Среднюю врубил – и гони за городом. А то и того дальше. Красота!
Хилый говорит вроде с запалом, а радостью и не пахнет.
– Пару раз возил. В Питере суматоха. Возни много. За городом ехать особого ума не надо. Не приближайся и не гони, средняя скорость, глядишь, обойдется. И затраты плевые. Три литра расход.
– Солярка.
– Ага! Три литра! А поначалу десять было. Сменил машину, отладил езду. Топлю потихоньку, и думать ни о чем не надо. Пару раз с товарищем прокатился. Он меня всем премудростям научил.
– Это ты правильно сделал.
– Еще бы! Мне объяснили, как надо ездить. Все накатом. После шестидесяти на пятую перехожу. Дальше – по ощущению. Шесть с половиной по городу – это нормально, с пробками – 7-7.2. Хочешь знать, сколько за месяц можно снять барышей?
– И так скажешь.
– Сто двадцать тысяч! – округляет глаза Хилый. – Серьезно! Один человек умудрился больше. Но он реально в машине живет.
– А зачем? – спрашивает Ник.
В наступившей внезапно тишине слышится голос проснувшегося Питера. Хилый на секунду входит в ступор.
– Как зачем? – Хилый опешил. Он непонимающе смотрит на байкера. – Это ж деньги! Ого-го!
– А…
– Правда, машину часто менять нужно будет. Износ большой, – продолжает Жека.
– Года через два, – прикидывает Ник.
– Кто как водит. Ходовая вся меняется, от гарантийки отказываются. Не многие новые берут. А с клиентами не по счетчику расчет. Сейчас приходит СМС с ценой со смартфона. Клиент заранее знает цену. Но чаевые редко – народ за двадцать рублей душится. Можно, правда, раскрутить, но ненавязчиво. Типа «сдачи нет». Иначе жалуются на фирму. Но в целом мне очень нравится такая работа! Такие дела, вот!