Поначалу, найдя материал о Всеволоде Алексеевиче, Сашка просто читала. Потом догадалась спросить про ксерокс, но ксерокса в библиотеке не оказалось. Тогда она стала переписывать интервью Туманова в тетрадку. Жаль, скопировать фотографии было невозможно. Тамара Алексеевна посмотрела на её мучения, а потом предложила:
– Ты можешь выдернуть из подшивки те страницы, которые тебе нужны.
Сашка не поверила. Рвать журналы в библиотеке? На глазах у строгой хранительницы и с её разрешения?
– Ты думаешь, их кто-нибудь хватится? А тебе они нужнее, я же вижу.
Теперь Сашку было просто невозможно из библиотеки вытащить. Домой из Теберды она привезла не фотографии на фоне гор, как полагается, а бережно хранимую папку с журнальными вырезками, которые потом подклеивала в свой уже довольно пухлый альбом.
Следующим логичным шагом стало освоение куда более интересной библиотеки – знаменитой московской Ленинки. Адельку пришлось долго убеждать, она явно не горела желанием потратить день в Москве на посещение библиотеки! Да и пропуск там оформить – целое дело. Но Сашка умела быть настойчивой, к тому же Аделька так путалась в правилах русского языка, что без соседства с Сашкой вполне могла остаться на второй год. В Ленинке ксерокс имелся, а ещё там хранились экземпляры всех газет, выходивших в СССР. Так что вскоре Сашкина коллекция пополнилась огромным количеством ксерокопий. День, когда Аделька привезла из Москвы целую пачку материалов, фактически целую жизнь артиста, отражённую в заметках и интервью, Сашка запомнила очень хорошо.
Она влетела в свою комнату, не забыв плотно притворить дверь, и как величайшую драгоценность выложила содержимое объёмного пакета на стол. С первой же заметки на неё смотрел совершенно незнакомый Туманов. Она бы его и не узнала, если бы не подпись. Откровенно говоря, в молодом человеке со странным, непривычно большим и квадратным микрофоном в руках не было ничего привлекательного: ни лёгкого прищура, который ей так нравился, ни сквозящего во взгляде спокойствия, и даже улыбка, вроде бы не изменившаяся с годами, имела другой оттенок. По-идиотски жизнерадостный вместо привычно-грустного. А жизнерадостные идиоты Сашку всегда раздражали. И тем не менее заголовок не оставлял сомнений: «Всеволод Туманов привозит в Москву янтарного соловья». Это, надо думать, о победе на фестивале в Сопоте. Где-то она уже слышала, что символом знаменитого песенного конкурса была фигурка певчей птички.
Сашка листала страницы, бережно раскладывала статьи по годам, вставляла в прозрачные файлы, чтобы не затиралась краска. И читала, то и дело прерываясь, чтобы посмотреть, много ли осталось впереди. Пачка толстая, почти целая книга. Книга о Туманове, с ума сойти!
Язык статей отличался по десятилетиям. В семидесятых писали сухо, скупо. Не статья, а сплошное перечисление имён композиторов и названий песен. Почти ничего о человеке, очень мало об артисте. Зато подробно о том, с кем он работает, в каких городах выступал, как благодарны ему труженики Кубани или Казахстана за творческие встречи. Зато география заметок поражала! В «Ленинку» приходили копии всех газет, печатавшихся в Советском Союзе, и Сашке попадался то «Комсомолец Кузбасса», то «Правда Находки». Надо думать, не на все концерты Туманова газеты отзывались статьями, но даже по тем, что попали к Сашке, было ясно – артист мотался по городам с космической скоростью. Три концерта там, пять концертов здесь, шефское выступление для рабочих завода в Свердловске, встреча с комсомольцами Каспия. И без фонограммы, без малейшей возможности облегчить себе жизнь. Сашка припомнила одну из недавних передач, где Всеволод Алексеевич рассказывал, как зарабатывал на первую квартиру в Москве, как влезал в долги, а поначалу чуть ли не на вокзале ночевал. И пел по сорок концертов в месяц, чтобы расплатиться за заветные квадраты, потом за мебель и за первую машину «Жигули». Сашка тогда пропустила его рассказ мимо ушей, но теперь, когда в руках были реальные подтверждения его гастрольных мытарств, живо представила, какой ценой давалось ему нынешнее благополучие. И почему-то захотелось немедленно сесть за учебники, выучить, наконец, строение клетки и генетику – темы из экзаменационных билетов по биологии, которые ей никак не давались.
В восьмидесятых заметки постепенно вытеснялись интервью. Туманов получил сначала Заслуженного, потом Народного. Вероятно, теперь ему позволялось не только петь, но и говорить – всё чаще журналисты задавали вопросы артисту до или после концерта, а не просто писали о нём в третьем лице. К интервью прилагались фотографии, пусть и подпорченные нечутким ксероксом. Но и за ними живой человек проступал неохотно. По вопросам и ответам невозможно было узнать ничего о Туманове: чем он живёт, что думает. Сашка прочитала всё, от первой до последней строчки, но целая стопка бумаги не добавила ни грамма к тому образу, который ей был уже знаком. Только в одной статье, восемьдесят девятого года, она нашла краткое, в пару строк упоминание, что Всеволод Туманов в составе группы артистов ездил с концертами в Афганистан. И – никаких подробностей.
Сашка раз за разом перечитывала заметку, но больше, чем написано, узнать из неё всё равно было нельзя. Тогда потянулась за исторической энциклопедией, по которой иногда готовила доклады для уроков. О войне в Афганистане у неё имелось очень смутное представление – их учительница, молодая, первый год после института преподававшая, сама запуталась, кто с кем воевал и почему, в итоге даже не стала спрашивать эту тему на следующем уроке. Энциклопедия тоже не слишком широко освещала вопрос – три скромных абзаца и фотография кабульского дворца. Но главное Сашка уловила – Всеволод Алексеевич настоящий герой, он был на фронте. Можно даже попереживать (Его же убить могли! Или ранить!), но, во-первых, как бы Сашкина душа ни требовала мелодрамы, сложно игнорировать количество прошедших лет. А во-вторых, Сашку ждали ещё статьи за девяностые годы.
Вот там целый кладезь личной информации. И фотографии Зарины, и экскурсия по дому артиста, и его любимое кресло, и его машина – дорогущий «мерседес» со всех ракурсов. Куда там первым «Жигулям»! Зато о творчестве – почти ничего. Пресса словно отрывалась за все годы советского пуританства. Сашка увлечённо шуршала страницами, хотя порой и недоверчиво хмыкала. Вера в печатное слово у неё была безусловной, но как, скажите, поверить заметке в «Спид-Инфо», рассказывающей о новой любви мэтра эстрады, сопровождающейся фотографией, где Туманов обнимает свою бэк-вокалистку? Что за глупости? У него же есть Зарина. Нет, в это решительно невозможно поверить. Такие статьи Сашка откладывала в отдельную стопочку, которую потом подшила в папку с надписью: «Сомнительное» и убрала подальше в стол. На следующий день благополучно про неё забыла, вернув Туманову статус безгрешного идеала. Тогда у неё это ещё легко получалось.
С годами стало тяжелее. Или он начал чаще давать интервью?
Сашкина сокровищница постепенно росла. В какой-то момент она поняла, что передачи с участием Туманова и его выходы на концертах можно записывать на кассеты. Видеомагнитофон и телевизор стояли в зале, где властвовал отец. Кассеты тоже покупал он, часто привозил из рейсов перезаписанные у кого-то фильмы: «Терминатор», «Побег из Шоушенка», все части «Полицейской академии». Иногда пересматривал, но чаще видеомагнитофон просто собирал пыль – отцу хватало того, что показывали по телевидению. И великое счастье, если концерт с участием Туманова выпадал на день, когда отца дома не было. Сашка затаив дыхание сидела перед телевизором с пультом наперевес. Сначала пыталась записывать концерты целиком, но так кассеты слишком быстро заканчивались, да и перематывать потом не с руки. Наловчилась заранее угадывать его выход и нажимать на кнопку записи. Это оказалось несложно, тайну телевизонно-концертной драматургии она легко разгадала: «тяжёлая артиллерия» в лице мэтров шла либо в самом начале, либо в самом конце. Туманова всегда выпускали после какой-нибудь певицы, исполняющей песни про любовь, так он лучше смотрелся, на контрасте. Ну и по дальнему плану, с которого начинается выход артиста, легко опознавала до мелочей знакомую фигуру, чуть прихрамывающую походку, лёгкий поворот головы.
Мама к Сашкиному увлечению относилась сдержанно, на дочь, застывшую у телевизора на корточках смотрела с удивлением, но не протестовала, переключить канал не пыталась. Концерт так концерт, какая ей разница, что смотреть? Она могла даже обсудить наряд очередной поп-дивы или подпеть телевизору. Только Туманова никогда с Сашкой не обсуждала, замолкала, едва он появлялся.
Но если дома был отец, все концерты отменялись. Сашка грызла ногти в своей комнате, зная, что прямо сейчас, в эту минуту по телевизору могут показывать Туманова, а она всё пропускает. Особенно обидно становилось, если заветного эфира она ждала целую неделю, считала дни, а в последний момент оказывалось, что отец никуда не уезжает. Потом наловчилась заранее ставить кассету, программировать нужный канал и время записи на видеомагнитофоне. Смотреть телевизор это папе не мешало, но вот кассеты таким образом расходовались с катастрофической скоростью. А новые стоили дорого, и вскоре Туманов вытеснил все Сашкины с детства оставшиеся мультики и сказки, мамины комедии и медленно подбирался к отцовским боевикам. Сашка рисковала, но поделать с собой ничего не могла.
Когда на очередной день рождения она получила собственный телевизор, старый, с посаженным кинескопом, принесённый матерью с работы – поликлиника закупила новые для вип-палат, а старые продала сотрудникам по дешёвке, счастью Сашки не было предела. Видеомагнитофон ей отдали родительский, всё равно им никто толком не пользовался.
– Ты только про учёбу не забывай, – заметила мама, наблюдая, как Сашка расставляет свои сокровища на тумбочке с оторванной дверцей и тут же заряжает кассету в магнитофон.
Какое там забывай! К тому моменту Туманов уже пережил аварию, а Сашка определилась с профессией. Но уроки она теперь учила исключительно под его пение, а засыпала под его интервью. Все накопленные кассеты можно было гонять по кругу, и его голос звучал в комнате постоянно. Он успокаивал. Снаружи, за пределами комнаты, могло происходить всё, что угодно: отец кричал и бил посуду, мать причитала, что в холодильнике нет продуктов, на улице шёл снег, обещая к вечеру растаять, а за ночь замёрзнуть, так, что утром в школу придется практически ползти, учителя пугали предстоящими экзаменами, а одноклассники просто игнорировали странную девочку, – что бы ни произошло, за дверью комнаты ждал Всеволод Алексеевич. Надёжный и понятный, поющий о любви и дружбе, улыбающийся с афиш, провожающий её добрыми, чуть прищуренными глазами. Живущий в совсем другом мире: музыки, аплодисментов, красивой одежды и ярких огней.
Если становилось совсем тошно, Сашка не выключала его записи всю ночь. Всю ночь Туманов пел, когда отец впервые подрался с матерью. Всю ночь пел после того, как Сашка первый раз осталась у Лёшки. И когда его выгнала, тоже пел. И когда её не позвали на выпускной, конечно.
Нет, в общем-то, закономерно. Она давно перестала быть частью класса, и к выпускному отношения поддерживала только с Аделькой. Мама потом говорила, что Сашка сама виновата, точнее, виноват Туманов, задуривший ей голову.
– Кто с тобой дружить будет, если у тебя только он на уме?
Но мама ошибалась. Отношения с одноклассниками у Сашки не разладились с появлением Туманова. Они у неё никогда и не налаживались. С того первого дня, когда она переступила порог школы, с пятнадцатого апреля.
Просто мама забыла подать документы в первый класс. Как-то мимо её сознания прошло, что дочке исполнилось шесть. А может быть, сработал советский стереотип, когда в школу отдавали с семи. В марте отпраздновали семилетие, а случайно встреченная на улице подруга сообщила Ниночке, что в следующем году пятая школа первоклашек набирать не станет, всех отправят в восьмую.
– В восьмую? – возмутилась Ниночка. – Там же одни обормоты учатся! Ни за что!
Всеми правдами и неправдами, больше, конечно, неправдами и не без помощи привезённой из Турции шубки, Сашку впихнули в первый класс к концу учебного года.
Она пришла, когда не только парты, но и друзья-подруги давно были разобраны. Новенькую моментально окружили, рассматривали её тетрадки, расспрашивали, откуда она взялась. А дикая Сашка, никогда прежде не попадавшая в детский коллектив, только молчала.
Учительница занималась с ней отдельно, и Сашка как-то привыкла, что она сама по себе. Все читают про маму и раму, а она заполняет пропись, все репетируют песню для утренника, а она решает примеры по математике. Участвовать в утреннике ей никто не предложил, посчитали, что новенькая просто не успеет выучить за оставшиеся несколько дней песенку про родину. Ерунда, Сашка запомнила её, как только услышала. Но никому об этом не сказала. Постеснялась.
Она потом часто вспоминала свой неудачный первый класс, те полтора месяца, жалкий огрызок школьной счастливой поры. Иногда ей казалось, во всём виновата мама. Почему её не отдали в восьмую школу? Какая разница, где учиться? Зато там она бы не была чужой. Пошла бы первого сентября, с бантиками и цветами, на линейку, познакомилась бы с такими же взволнованно-растерянными первоклашками, нашла бы друзей. С самого начала была «своя». Но откровенно говоря, Сашка и сама понимала, мама ни при чём. Виновата она, Сашка. Ведь приходили к ним и потом новички и сразу становились центром притяжения. Катька вон в пятом классе пришла, так в неё все мальчишки влюбились, хором. А Олег в седьмом перевёлся к ним, так его старостой выбрали уже через неделю! Нет, это она виновата, что так и не стала частью класса. Надо было играть с девочками в куклы, а не с мальчиками в черепашек Ниндзя. Читать по слогам на уроке, а не «Педагогическую поэму» на перемене. Носить платьица, которые привозила мама, а не пятнистые майки и кепки козырьком назад. И улыбаться чаще – всем.
А с появлением Туманова пропасть, и без того глубокая, превратилась в непреодолимую. Только с Аделькой у них оставались общие интересы. Та тоже бредила Москвой, концертами и артистами. Правда, всеми подряд, лишь бы популярные были. Мечтала стать певицей, а на выпускном, говорят, даже пела перед всей школой.
Окончательно отношения с классом у Сашки испортились в последний учебный год. Все ходили злые – свалившийся единый экзамен основательно трепал нервы и учителям, и выпускникам. Сашка готовилась к поступлению в медицинский и откровенно забила на все предметы, которые не требовалось сдавать в медвуз. Даже любимую прежде историю пропускала. Некогда. И незачем. В освободившееся время зубрила биологию и химию. Вот и получилось, что о сборе денег на выпускной она узнала в последний момент. Собирали по тысяче: на украшение класса, на ленты, шары, на подарки учителям и на кафе. Говорили, там даже шампанское будет, всё по-взрослому. Тысячу рублей стоил праздник окончания детства. Ровно тысяча рублей лежала у Сашки в копилке. И ровно месяц оставался до того, как она должна была превратиться в билет на концерт Туманова. Первый в её жизни «настоящий» концерт в Москве, куда она поедет поступать в институт. Так удачно, что он объявил бенефис именно в дни вступительных экзаменов. Оставалось ещё накопить на цветы.
Вопрос, что выбрать, для Сашки даже не стоял. Она попробовала заговорить с родителями о выпускном, но реакция оказалась предсказуемой.
– Тысяча рублей? Они с ума посходили? В доме копейки лишней нет! – визжала мама.
– Вымогательство! – вторил ей отец. – Да я в прокуратуру напишу! Права не имеют!
Права не имели. Но и обязанности приглашать Сашку в кафе, за которое она не платила, не имели тоже. Обидно было, что не позвали даже на последний звонок. А аттестат Сашка получила у классной руководительницы. И Всеволод Алексеевич на записи пел для неё три ночи подряд. Дольше расстраиваться Сашка себе не позволила: самое главное – институт, Москва и концерт Туманова – было у неё впереди.
На всё время экзаменов Сашка поселилась у тёти Маруси, дальней родственницы отца, которую она и в глаза никогда раньше не видела. Но тётя Маруся жила на Воздвиженке, и отец рассудил, что нечего тратить деньги на дорогу, мотаться туда-сюда. Передал с Сашкой подарок, он же плата за постой – бутылку самогона. Тётя Маруся окинула скептическим взглядом сначала бутылку, потом Сашку, хмыкнула и указала на прислонённую к стене раскладушку: