– Мама, откуда мы?
После нескольких безнадежных попыток высвободиться из объятий дочери, Клаудия наконец сдалась:
– Мы из Италии, но это ты и без меня знаешь. Мы ведь приехали сюда, когда ты уже подросла. К чему этот вопрос?
– А мой отец, его семья? Я ничего не знаю о нем, кроме того, что он умер.
Виола внимательно наблюдала за матерью, глядя, какой эффект произведут ее слова. Лицо матери отражало беспокойство, сожаление, и все эти чувства, одно за другим, читались на нем без труда. Виола ждала, но мать продолжала молчать.
– Я только что видела девушку, точь-в-точь похожую на меня. Мама, ты должна ответить мне, кто она?
Клаудия положила руки на стол.
– Где ты?.. – спросила она надломившимся голосом. Ей пришлось сделать паузу, прежде чем она смогла договорить. – Где ты ее видела?
– На выставке «Челси-шоу».
– И как она выглядела? Какой тебе показалась? – мать на минуту прикрыла глаза. – По-твоему, у нее все хорошо?
Стало быть, то, что Виола подозревало, то, о чем умалчивала все эти дни, то, что через силу доверила Уильяму, было правдой.
«В каком смысле хорошо?» – думала она. Эти слова проносились у нее в голове, не оставляя сомнений в том, что речь идет вовсе не о случайной незнакомке, что эта встреча окажется судьбоносной. Нет, это не шутка природы, не совпадение.
Виола схватилась за чашку, она почувствовала прилив тошноты:
– Кто эта девушка, мама?
– Я не хочу об этом говорить, – сказала мать, отводя глаза.
– Что ж, очень жаль, потому что я хочу. И хочу прямо здесь и сейчас.
Мать посмотрела на нее широко распахнутыми глазами. Виола сидела напротив нее, взгляд ее горел, руки лежали на столе, все выражение ее лица говорило о нетерпении и тревоге. Клаудия увидела сквозь ее черты давно забытое лицо, лишь теперь она поняла, как дочь похожа на отца. Она вздрогнула. Ей пришлось собрать все силы, чтобы не выскочить из комнаты. Старые страхи целиком овладели ею, внутри все сжалось от ужаса. Она посмотрела на дочь:
– Это Айрис.
В комнате повисла тишина, мать и дочь были в таком напряжении, что воздух вокруг искрил.
– Но ведь она… случаем не…
Клаудия закрыла лицо руками. Слова уже были не нужны: ответ читался на ее убитом отчаянием лице.
– Расскажи мне все с самого начала, Виола. Где, когда ты ее видела?
– Я же уже сказала. В первый день выставки, на «Челси-шоу».
Прошла уже целая неделя. Айрис была совсем рядом, а мать ничего не знала! Внутри к нее разрастались безумная злоба и дикое отчаяние. Нет, быть не может.
– Мама, умоляю, не молчи, – сказала Виола и коснулась ее руки.
Клаудия посмотрела на нее, словно не видя. На нее нахлынул приступ тошноты:
У тебя есть сестра-близнец. Когда мы с отцом расстались, он забрал ее, а ты осталась со мной. И еще. Он жив.
Виола словно окаменела. Это было чудовищно, совершенно невероятно. Вот что за тень висела над матерью, что мучило ее тяжелым раскаянием. Ноги Виолы подкосились, и она упала на стул. Несколько секунд она подыскивала слова, но внутри нее бушевала злоба. Она закрыла глаза: «Так у меня есть отец, есть сестра».
И если на счет отца у нее были кое-какие подозрения, то существование сестры стало для нее громом среди ясного неба:
– Поверить не могу. Но ведь это абсурдно, зачем? Зачем столько лжи? И как вы посмели нас разлучить, мама? Объясни мне, ради чего? Расскажи мне, что случилось между тобой и отцом?
Она чеканила каждое слово:
– Почему вы решили разлучить нас?
Бьянка на мгновение прикрыла глаза, ее ладонь скользнула по покрывалу. Мягкая, теплая ладонь. Дыхание затаилось где-то в груди.
– Ужин готов, ты идешь?
И почему ее никак не оставят в покое, хочется ей прокричать, но она только молчит и смотрит по сторонам. Мысли копошатся внутри, но она старается заглушать их голоса. Теперь она умеет их сдерживать, на это потребовалось время, но теперь она научилась быть тихой и послушной. Ее рисунки лежат на положенных местах, куклы и лошадки аккуратно стоят рядом. Теперь ей уже не до игр, она стала большой. Так сказал отец, когда открыл ей дверцу машины и приветливо улыбнулся:
– Теперь ты настоящая леди.
Да, она выросла. Она знает, чего от нее ждут. Она спустилась по лестнице и вошла в огромную столовую. Она умеет держать осанку, носит шелковые платья, шуршащие при ходьбе. Отец сидит за столом, рядом с ним сестра, которая машет ей рукой. Бьянка машет в ответ и внутри что-то теплеет. Мать вытирает набежавшие слезы. Кто-то из гостей радостно улыбается, другие просто с любопытством смотрят на нее. В центре огромного стола стоит ваза с цветами.
Все встают, приветствуя Бьянку, поздравляя ее с возвращением домой, с успехами в учебе. Поднимают бокалы, произносят тосты.
Но на Бьянку накатывает приступ тошноты. Она улыбается, а самой хочется плакать. Она кивает, благодарит гостей. Она смотрит на сестру, которая говорит с отцом, он приобнял ее за плечи. Резкая боль раздирает Бьянку изнутри. Она опускает глаза, но вдруг резко расправляет плечи, поднимает голову, смотрит вперед невидящим взглядом. Наступит тот день, когда именно она будет сидеть рядом с отцом. Когда все улыбки будут обращены именно к ней. Она поняла, как нужно действовать, как завоевать его любовь и расположение.
Ее обволакивает нежный, приятный запах, Бьянка оборачивается и видит срезанные розы. И в этот момент все исчезает. И боль, и отчаяние, и страх. Все растворяется и уносится прочь. Остаются лишь розы, их нежные бутоны, легкие розовые лепестки. Аромат роз успокаивает ее и наполняет сердце радостью. Тысячелетняя роза приветствует ее возвращение.
9
Композиция из ранункулусов помогает флористу выразить собственную индивидуальность. Ранункулюс – Ranunculus asiaticus – луковичное растение, получившее в Италии название «лягушатник» за то, что любит влажную почву и растет у прудов и озер. Ранункулюс невероятно разнообразен, каких только оттенков он не бывает, однако совсем не пахнет. Клумбы и сады, оформленные этими цветами, становятся гораздо веселее. Ранункулюс любит хорошую почву и цветет в течение всего теплого сезона, даря людям радость и счастье.
Дома у нее было три вазочки. Как и ее композиции, размеры и формы их были разными. В этом и заключались принципы, из которых исходила Виола: единство, пропорция, гармония, ритм. Вот только все их она видела в своем особом, уникальном свете. Тем самым Виола отвлекалась от мыслей. Только так можно было забыть о боли и ускользнуть от воспоминаний, оставив за плечами и время, и злость. Вот что означали для Виолы цветы. Они были ее радостью, ее лекарством, ее утешением. А еще предметом изучения. Диплом она посвятила цветочной терапии. Согласно сделанным выводам, человек мог стать успешным только при условии, что находился в гармонии с природой. Человек ухаживал за цветами, цветы же возвращали ему его заботу, даря красоту и чувство покоя.
Каждую вазочку Виола украсила букетиком сухоцветов, сохранив их природный цвет. Она приклеила их на кусочек двустороннего скотча и завязала бантики из ленты. На дно она положила стеклянные декоративные камешки, которые весело звенели, если потрясти банку, и напоминали ей о том времени, когда она ходила с матерью к реке собирать камешки и ракушки. Камешки были белого, серого и бежевого цветов и напоминали кварцевые залежи в окрестных горах. Намокшие, они были еще красивее и служили прекрасной основой для цветочных композиций.
Мать бы содрогнулась от таких сочетаний: она любила мягкие и нежные переходы, пастельные тона. Виола же обожала контрастные оттенки. Точно так же у каждой из них были свои любимые цветы. И хотя обе работали флористами, в их работе было очень мало общего. Каждую вдохновляло на творчество что-то свое. Виола прежде всего исходила из внутреннего чувства, зарождавшегося внутри нее, только оно толкало ее творить, основываясь на собственных эмоциях. Клиент был для нее далеко не на первом месте. Подобно художнику, работающему с красками и холстом, Виола работала с цветами, стеблями, ароматами. Она предпочитала те материалы, которые говорили о самой природе, – мох, сушеную траву, воду, камни и отвергала крашеные цветы и пестрые ленты. Она любила колючие кустарники и суккуленты.
Сейчас ей не хотелось думать о матери, не хотелось вспоминать об их разговоре, о том, что она накричала на нее. Прежде ей никогда не случалось ссориться с матерью, никогда еще она не повышала на нее голос. Но раньше все было иначе. Теперь же Виола заявила, что дает матери двадцать четыре часа, чтобы обо всем рассказать. Ей нужны были ответы, фотографии, имена. Ей нужно было вернуть свое прошлое. Она сжала кулаки и попыталась сдержать дрожь, стараясь глубоко дышать, пока не успокоилась. Подрезав стебли декоративного лука, она добавила к ним анемону и зеленые листья, а затем и розы. Букет она поставила в самую большую вазу и принялась за следующую композицию. Основой ее стали нежные голубые колокольчики и тюльпаны фиолетовых и сиреневых оттенков. В самую маленькую вазу она поставила маленькие кремовые розы.
– Великолепно, – раздался голос Уильяма.
Виола вскрикнула от неожиданности и с досадой обернулась. Уильям стоял у нее за спиной и улыбался. Там, в парке, он сказал ей, что она напоминает ему какую-то необычную мелодию. Эти слова задели ее за живое. Виола отстранилась и принялась разглядывать композицию из роз:
– Я не видела, как ты вошел.
– Знаю, ты была слишком увлечена работой. Теперь, когда композиция готова, цветы выглядят совершенно иначе.
Он подошел к Виоле, от него пахло мылом:
– Кажется, ты навела здесь порядок.
– Это всего лишь композиция, три вазы с цветами разных форм и цветов. Но их ароматы хорошо сочетаются. Я стараюсь работать с пространством, делая его комфортнее и уютней. Цвета – это основа всего. Сиреневый дарит покой и отдохновение, желтый и оранжевый – радость. Фиолетовый – знак особой изысканности, красный – цвет страсти и увлечения.
– И все это ты узнала, расставляя цветы по вазочкам?
Виола обернулась и нахмурилась:
– Ты думаешь, это ерунда? Тебе не нравятся цветы?
– Я даже не знаю, – помедлил с ответом Уильям.
Когда же он увидел разочарованное лицо Виолы, он поспешил улыбнуться.
– Мне жаль, что так вышло, – он запустил руку в волосы Виолы и медленно потянул за одну прядь, пока она не оттолкнула его.
– Прекрати.
– Я не хотел сделать тебе больно, прости.
– Дело не в том, что больно, просто не надо меня трогать, – сказала Виола и отошла подальше.
– Как мне лучше узнать тебя, если даже дотронуться нельзя?
Но у Виолы уже была одна история, когда она позволяла мужчине все, что угодно. И кончилось это плохо.
– Ты можешь говорить сколько угодно. Я и отсюда прекрасно слышу.
Уильям засунул руки в карманы и посмотрел на нее открытым взглядом: «Какой смысл! Я не хочу говорить о всякой ерунде, чтобы развести тебя на диалог. Мне кажется, мы уже на другой стадии отношений».
Виолу так и подмывало спросить, что ему от нее надо. Она подняла глаза и встретилась со взглядом Уильяма. Несколько минут они молча смотрели друг на друга, пока атмосфера не накалилась.
– Было бы неплохо, если бы ты перестал так глупо улыбаться.
– Я уже все решил.
– Что именно? О чем речь?
– Насчет цветов.
– То есть? – Виола никак не могла понять, на что намекал Уильям.
– Все-таки они мне нравятся, – Уильям осторожно поднял лепесток и нежно сжал его в ладонях. В этом движении было что-то невероятно трогательное.
– Они как-то невероятно преображают все вокруг, – сказал он, указывая жестом на вазы. – С их появлением все меняется. Я прежде этого не замечал. – Он рассмеялся и покачал головой:
– Это что-то невероятное.
– Что именно? Что радость жизни в мелочах?
– Мне нравится это замечание, – прикрыл глаза Уильям.
– Держись от меня подальше, Уильям, – сказала Виола и погрозила ему пальцем.
Уильям помог ей, подхватив тяжелую вазу, которую она пыталась поднять.
– Я возьму, она весит как ты, не меньше.
– Ответ прежний: не надейся.
Уильям пожал плечами: «У меня вагон времени».
Виола открыла было рот, чтобы ответить, но Уильям уже широко улыбался. Колкий ответ замер у нее на губах, раздражение и злость куда-то исчезли. Она покачала головой. Ей захотелось рассмеяться, когда надо было бы выставить наглеца за дверь.
– Но почему? Почему, сколько я ни объясняю тебе, ты продолжаешь стоять на своем?
– Я поставил на все, понимаешь? – Уильям снял очки и протер их краем рубашки. – Прости, это помогает мне сосредоточиться.
Он снова нацепил очки на нос, покраснел и оттого казался еще более неловким:
– Все дело в том, что каждый раз, глядя на тебя, я испытываю определенные чувства. Они коренятся вот здесь.
Уильям приложил руку к груди:
– Рядом с тобой мне хорошо.
Виола сделала несколько шагов вперед. Они были так близки, что она могла услышать дыхание Уильяма. Похоже, он недавно ел мандарины. И это было так здорово.
– Это все пустые слова, Уильям, они ничего не значат, – сказала она.
– Правда? А я так не думаю. Слова подобны нотам. Пока они существуют вразнобой, это просто бессмыслица. Но стоит им преобразиться в звуки, как они обретают безграничную силу. Слова – это шкатулки, которые ты наполняешь своим содержимым. Именно так они и получают свое значение, так что все зависит от того, кто и чем их наполняет.
Виола некоторое время смотрела на Уильяма. Его слова уже были наполнены значением столь сильно, что казались ей тяжелыми, как камни. И поэтому ей было больно.
– Пока, Уильям, хорошего дня, – сказала она, повернувшись к нему спиной.
– Куда это ты собралась? – ринулся он вслед.
– На занятия. На поиски своего будущего. Где-то же оно меня поджидает, а?
– Я тебя провожу.
– Ответ по-прежнему нет, – пожала плечами Виола.
И все же, закрывая дверь, Виола не могла сдержать улыбки. И это было удивительно, потому что с того самого дня, как она столкнулась лицом к лицу с собственной сестрой, у нее еще не было ни малейшего повода для улыбки.
Но пока она шагала в толпе, засунув руки в карманы легкой весенней куртки, улыбка ее медленно угасала. Давно уже она не чувствовала себя так спокойно и беззаботно, как в эти минуты рядом с Уильямом. Виола почти бегом спустилась по ступенькам в метро. Она вскочила в вагон и поправила сумку на плече, ожидая, когда освободится место. Когда она наконец уселась, поток мыслей и чувств захватил ее и понес с бешеной скоростью. В горле что-то сжалось узлом.
Франческо выбрал Айрис, а не ее. От нее он отвернулся. Почему человек, о существовании которого она не знала еще вчера, какой-то незнакомец, вдруг стал для нее так важен? Возможно, именно он виноват в том, что внутри нее поселилась такая острая боль? Он предпочел не ее, а сестру. Почему? Еще один человек от нее отказался. Одним из первых. Виоле было знакомо это ощущение предательства, она должна была уже к нему привыкнуть. И все равно было больно. Все это напоминало ей о пережитом. О том, как нелегко было укорениться в Лондоне, привыкнуть к местным привычкам. О том, как непросто было в частной школе, куда ее отправила мать. Виола никогда не рассказывала ей о том, как обращались с ней одноклассники. Клаудии пришлось многим пожертвовать, чтобы Виола могла посещать международный класс. Она была уверена, что это пойдет дочери только на пользу, что так она сможет быстрее освоиться и в то же время будет слышать родную речь. Но подавляющее большинство детей были из разных частей света. Клаудия не учла того, что почти все они были из очень обеспеченных семей. Вот только Виола такой не была и смотрела на жизнь совершенно иначе, поэтому так и не смогла приспособиться. Воспоминания о том, что она пережила в последний год обучения в лицее, никак не оставляли ее, напоминая о себе острой болью.
Ее возлюбленного звали Томас Говард. Он был американцем. Красивый, спортивный парень, круглый отличник, одноклассник Виолы. Когда он пригласил ее на школьный бал, Виола было подумала, что это шутка, потому отказалась. Кроме учителей в школе никто ее не замечал. У нее были друзья во дворе, они не воротили от нее носа, потому что она была неброско одета или не так подстриглась, не презирали ее за то, что уже с детства она допоздна просиживала с матерью в лавке, помогая ей с работой.