– Марковиц и Миллер.
– И они за неё получили Нобелевскую премию! И не только двое этих уважаемых профессоров, но и множество других. Шоулз, Шарп, Блэк, Фама, Модильяни и еще длинный список прочих академиков, последователей CAPM модели. Все они получили Нобелевские премии за что-то, так или иначе связанное с CAPM. Целый список! И тут есть одна странная деталь.
Джим говорил взахлеб, погрузившись в идею с головой. Нельсон смотрел на него, в отчаянии схватившись свободной рукой за лоб.
– Ни один из них не заработал и доллара, применяя модель на практике. Помнишь скандал с хедж-фондом Long-Term Capital Management? Это был единственный случай, когда эти CAPM профессора попытались применить свою модель в жизни. Возможно, они сами поверили своей же истории и решили попробовать. Помнишь, чем это закончилось? Три миллиарда вылетело в трубу! Нагремевший крах Long-Term Capital Management в 1998 году… Фонд, созданный этими профессорами. Государство дало этим Нобелевским лауреатам три миллиарда долларов. И они их потеряли! До цента, Нельсон. До цента. Теория не работает. И никогда не работала. Но они зарабатывают на жизнь, преподавая её и получая гранты. Они продавцы наживки.
– Наживки?
– Человек зашел в магазин для рыбалки и видит целую витрину блесен и всякой цветной наживки. Всё это совершенно невообразимых форм и вдобавок переливается всеми цветами радуги. И он спрашивает продавца: «Неужели рыбе нравятся все эти причудливые наживки?» А тот: «Я продаю её не рыбе, сэр». CAPM не работает. Это наживка.
– Почему тогда им дали Нобелевскую премию? – Нельсон на глазах свирепел.
– Вот! – Джим воскликнул и, наконец, взглянул на него. – Потому что Нобелевская премия по экономике – это обман, мошенничество. Ты же знаешь, что изначально не было никакой Нобелевской премии по экономике? Они создали её в 1969 году.
– Кто?
– Государство. Нобелевская премия по экономике не имеет никакого отношения к Нобелю. Вообще никакого. Просто кучка влиятельных мошенников присвоила себе бренд. Семья Нобеля вначале пыталась протестовать, называя это «пиаром обманщиков, пытающихся создать себе репутацию». Но безуспешно. Так что это все – махинация. Один из самых великолепных обманов, который я когда-либо видел… Они гении! Посмотри на список лауреатов. Не кажется тебе подозрительным, что большинство из них пришло из одной и той же «школы»? Большинство – последователи CAPM, эконометрики и похожих математических моделей.
– И что?
– Если начнешь копать глубже, увидишь, что они все друзья. Это одна и та же группа людей, которая из года в год награждает себя премией. Это мафия!
– И зачем им это надо?
– Именно, Нельсон! Это самое интересное! Зачем? Почему кто-то тратит столько усилий и денег, проводя эту премию? Это не может быть из-за простого пиара. Знаешь, зачем они это делают? Когда у кого-то есть Нобелевская премия, его вдруг начинают слушать. И верить ему. «Лауреат Нобелевской премии» – звучит, как магическое заклинание. И под него можно протащить любую ересь. И люди слепо ей верят. Вот взять, к примеру, ту же CAPM. Ты помнишь один из главных результатов модели CAPM?
Нельсон зло уставился на Джима.
– Что CAPM требует от инвесторов периодически делать?
– Ребалансировать портфель.
– Именно! – воскликнул Джим. – То есть продать часть акций и купить другие, чтобы сбалансировать портфель. И как часто модель требует это делать?
– Часто.
– Раз в год, или месяц, или неделю. Или даже ежедневно. Иногда даже каждый час или поминутно. И что происходит каждый раз, когда ты покупаешь или продаешь акции? Когда делаешь ребалансировку?
– Что?
– Ты платишь брокерскую комиссию. А кто её получает?
– Вот… Черт побери!
– Вот именно, Нельсон! Инвестиционные банки. А инвестиционные банки – это кто? Это и есть государство! Государство уже давно у них в кармане. Круг замкнулся. Они создали Нобелевскую премию по экономике, чтобы пропиарить кучку профессоров-математиков, изобрётших фальшивую экономическую модель, которая заставляет инвесторов часто торговать акциями и платить инвестиционным банкам брокерскую комиссию. Стопроцентный обман. Манипуляция. Почему-то, когда кто-то получает Нобелевскую премию, его начинают слушать. Верить и следовать. Даже если он преподает такой абсурд, как CAPM.
– Просто из-за Нобелевской премии…
– Вот поэтому они и паразитируют на этом бренде. Поэтому они и создали Нобелевскую премию по экономике. Баффет в 90-х пытался было всем это объяснить, но потом понял, что идти против толпы не выгодно, и замолчал. Вся финансовая сфера захвачена брокерами, стригущими комиссии с ничего не подозревающих спекулянтов и недалеких простаков. И на эти деньги они давно купили правительства и регуляторов. Теперь брокеры – и есть государство… И их невозможно остановить… Обман, это всё обман!
– Создать теорию, увеличивающую брокерские комиссии, – Нельсон взялся искалеченной ладонью за край скамейки. – Завернуть её в Нобелевскую премию и пропихнуть в массы…
– Ну да! Говорю тебе: они – гении! Это блестящая игра для доения простаков, которой они дирижируют уже полвека. Она приносит им несколько сотен миллиардов в год… И никто не может её остановить. Ведь все, кто в курсе, получают свой кусок. И государство – в первую очередь.
– Неплохая идея. Можно было бы кому-нибудь продать, – сказал Нельсон мрачно. – Если бы не нужно было умирать…
– И это повторяется из раза в раз, – продолжил Джим, ничего не заметив. – Но это лишь вершина айсберга. Экономика – это мелочь. Тоже самое повторяется везде, повсюду, куда не посмотришь. Весь мир устроен по точно такому же лекалу. И у всего этого одна цель, одна и та же цель!
Ветер скрипел в ветвях, срывая бурые листья, бросая их под ноги.
– Этот мир – не что иное, как крысиная нора, Нельсон. И неважно, в каком направлении ты смотришь, везде одно и тоже – жадные крысы и толпы слепых простаков. Одни без устали изобретают способы манипулировать другими. А простаки же настолько погружены в повседневность, что не способны даже поднять голову и это понять. Бесконечный цикл. Обман. Сплошной обман. Даже Нобелевская премия, и та фальшивая! Чему верить?!
Нельсон простонал:
– Джим! Но разве это не естественно? Это же природа так устроена. Она полна паразитов. Паразитизм, обман – это же естественная природная ниша. Комары, ленточные черви, ракообразные, кукушки. Неужели ты думал, что в человеческом обществе их не будет?
– Но это не значит, что надо становиться паразитом самому… Что надо иметь с ними дело…
Они оба замерли. Доносился гул города – он сливался в одну тревожную ноту, как расстроенная струна какого-то гигантского, невидимого контрабаса.
– И… И вот из-за этого ты меня уничтожил? – голос Нельсона дрожал, его воспаленный взгляд блуждал вокруг.
– Я ведь просил одного, Нельсон. Только одного – не иметь дел с властями. Мы договаривались…
– Ребенок, несчастный ребенок… Какой же я дурак!.. – простонал Нельсон, схватившись за голову. Он надолго замер, раскачиваясь и бормоча что-то про себя.
Затем, не поднимая головы, он выпалил:
– Где? Где ты их брал?!
– Кого?
– Идеи! – взорвался Нельсон. – Где ты находил все эти идеи?! Откуда? У кого ты их брал?!
Джим замер от неожиданности.
– Синтезировал, – наконец произнес он. – Я их синтезировал.
– И что, черт побери, это значит?
– В мире идей два плюс два может равняться пяти. А иногда и ста.
– Опять этот чертов абстракционизм. Примеры! – выкрикнул Нельсон. – Мне нужны примеры.
– Ну хорошо. Цикады.
– Что цикады?
– Есть виды цикад, которые личинками проводят под землей 11, 13, и даже 17 лет. Понимаешь, 11 и 13 – есть, а 12 – нет. Почему?
– Простые числа?
– Которые делятся только на единицу и на самих себя.
– И почему?
– Хищнику или паразиту трудно синхронизироваться с теми, кто следует циклу с простым количеством лет. Представь, если бы у цикад был цикл в 16 лет. Тогда любой хищник с циклом в 8 лет или даже в 4 года мог бы подстроиться под их ритм. Но достаточно цикаде просидеть под землей на один год дольше, и она выживет. Подстроиться под неё становится намного труднее.
– Что за чушь? Цикады? Какое значение это может иметь? Как это вообще может быть важно? – он перешел на крик. Парочка на скамейке вдалеке у озера обернулась.
– Стратегия, на которой основано выживание целого вида, как она может быть неважна?
– И что ты тут синтезируешь?
– Биологию и математику.
– Нет, это всё несерьёзно, – вскрикнул Нельсон. – Где ты её достал? На сдачу купил у коллекционеров? Ты переплатил, Джим!
– Хорошо… Тогда как насчет теории замены частей тела?
– А это как? – он наклонил голову.
– Теория искусственного разума. Достаточно серьёзная идея?
– И это синтез чего?
– Истории, бизнеса и геополитики. Да практически всего. Как много ты знаешь об индустриальных революциях?
– Паровая машина, электричество и потом – компьютеры с Интернетом. И что?
– Паровой двигатель, электричество и компьютер. Три главные индустриальные революции человечества. Три главных тренда, которые сформировали мир. Что у них общего? Ты не можешь увидеть будущее, если не поймешь их природу.
– Ни у одного из нас нет будущего. Там не на что смотреть… Так что говори прямо. Никогда не переносил твоих загадок.
– Индустриальные революции – это замена частей тела.
– При чем тут части тела? – глаза Нельсона сузились.
– Что заменил паровой двигатель? Какую часть человеческого тела?
– Хм… Ноги?
– Именно. Чтобы перемещать грузы, мышцы стали не нужны. Достаточно поезда или машины. Вторая революция – электричество – сделала ненужными руки. Электрические инструменты, конвейер, а потом – роботы. Нужда в руках отпала. Затем компьютер с Интернетом заменили нервную систему – это была третья революция. Стало возможным передавать информацию без человека. И заодно – память. Чтобы передавать и сохранять информацию, человек тоже более не нужен.
– И что дальше? Четвертая революция?
– Что еще можно заменить? Какую часть тела?
– Мозг?
– До мозга… Глаза и уши, Нельсон! Зрение и слух. Сенсоры! Раньше компьютеры не могли самостоятельно воспринимать внешнюю информацию. Они не понимали, что изображено на картинках, не распознавали звуки и речь. Теперь могут. Мы научили их. Раньше, чтобы распознать изображение и звук, был нужен человек. А теперь компьютер справляется с этим сам. Он получил зрение и слух. И поэтому сенсорная революция даже мощнее, чем пар, электричество и Интернет.
– Потому что она заменяет часть человеческого тела… – пробормотал Нельсон, поджав под себя ноги.
– Сначала ноги, руки и нервная система с памятью. Теперь – зрение и слух. Это повторение одной и той же закономерности.
– И причем тут синтез?
– А надо просто добавить историю. Посмотри, к чему привели первые три индустриальные революции. К гегемонии стран, которые возглавили эти революции. Или, точнее, одной страны – Англии, а затем и её последователя – Америки. Знаешь, что удивительно? На самом деле первая революция началась в Италии. Все началось с Галилея. На каком-то особенно занудном церковном служении в Пизе он смотрел на колеблющуюся лампаду и от нечего делать начал считать свой пульс. И вдруг понял, что как бы быстро лампада ни колебалась, одно колебание всегда занимало одно и то же время.
– Маятник, – бросил Нельсон.
– Закон маятника. Длина маятника, а не его скорость или амплитуда, определяет время между колебаниями. Маятник дал Галилею то, чего ни у кого раньше не было – возможность точно измерять время. Он нашел способ надёжно и научно, а не с помощью песочных или солнечных часов, измерять время. И это положило начало науке. Время стало началом всего.
– Религия от скуки породила науку…
– Удивительно, не правда ли? – спросил Джим. – Но, конечно, потом католическая церковь все-таки добралась и до Галилея. По счастью, Англия была более гостеприимна к сумасшедшим ученым, и начатое Галилеем продолжил Ньютон. Он взял его наработки и изобрел дифференциальные уравнения, без которых нельзя измерить изменения во времени. И это проложило дорогу всему остальному. И в итоге – подчинило весь мир. Поскольку англичане сделали искусственные ноги, руки и нервную систему, они получили преимущество в производительности труда. Другим странам нужно было десять человек, чтобы переместить тонну земли на один километр за день. Британии было достаточно одного. Колоссальное преимущество!
– И?
– Ну а дальше всё просто. Рост производительности труда привел к росту населения и ускорил научный прогресс. Английская армия стала самой мощной в мире. И постепенно маленький и никому не нужный островок на северо-западе Европы становится Британской Империей, а могущественная Италия сжимается до не более чем туристического направления. И поэтому мир говорит на английском, а не на итальянском. Так что, как видишь, наука решает, кому жить, а кому раствориться в забвении.
– И где здесь синтез? – прорычал Нельсон.
– Сейчас мы в начале четвертой революции. Сенсорной. И её последствия будут не менее грандиозными – она пройдёт, как цунами, сметая все на своём пути. Она началась в Америке, так же, как и первая революция в Италии. Но смогут ли Штаты её приручить? Кто победит в этой революции? Нельсон, ты же эксперт в сборе данных. Скажи мне, кто станет новой Англией?
Тот помолчал мгновение и, наконец, произнес:
– Китай.
– Именно, – Джим кивнул. – Чтобы натренировать сенсоры, нужны данные. Масса данных. И у китайцев они есть!.. Китай станет новой Британией. Китай победит!
– Синтез, ты говоришь…
– Да. Он позволяет заглянуть глубоко в суть.
– Но как? Как ты сводишь всё вместе?
Джим прикрыл глаза.
– Что было самым большим открытием тысячелетия?
– Ну и?
– Двойная спираль ДНК, код жизни. Что может быть больше? Знаешь, кто его открыл?
– Уотсон и Криг. И что?!
– Пара сумасшедших студентов. И ничего больше. Что один, что другой. Никто, абсолютно никто не воспринимал их всерьёз. Без оборудования и денег, без каких-либо глубоких знаний. Просто пара любителей-экспериментаторов… Знаешь, какое у них было оборудование? Кусочки картона и проволоки, из которых они строили модель ДНК. Это все выглядело, как какой-то школьный проект. Конкуренты потешались в открытую… Смеялись. И у конкурентов было все – приборы, деньги, поддержка и признание. И тем не менее, именно Уотсон и Криг сделали открытие тысячелетия. И всё потому, что они следовали трем железным правилам синтеза.
– Правилам?
– Первое: никогда не кажись самым умным в комнате. Потому что тебе никто не будет помогать… Чувство превосходства и собственной значимости – вот лучшие друзья неудачников-аналитиков, затерявшихся на обочине истории. Когда ищешь истинные знания, нужно быть скромным и открытым. Получай удовольствие не от осознания того, что ты прав, а от процесса поиска правды… Это было главной ошибкой конкурентов – они были настолько самоуверенными, что никто не хотел с ними разговаривать и делиться информацией. Они самоизолировались. А Уотсон и Криг оставались приземленными. Они слушали и слышали. Они разговаривали со всеми, и все им помогали. Это, кстати говоря, второе правило синтеза: слушай и задавай вопросы. Не спорь.
– Не спорь?
– Никогда, Нельсон! Потому что спор невозможно выиграть. Когда спорят, люди не слушают друг друга. Вместо этого, пока говорит другой, они думают, что сказать в ответ. И в результате никто никого не слушает. Все говорят!.. Поэтому победить в споре невозможно. Невозможно переубедить соперника в споре, если он не хочет этого сам. Так что твоя задача – не пытаться убедить, а оставаться открытым к тому, чтобы убедили тебя. Спор бессмыслен…
– Ну, а третье правило? – зло спросил Нельсон.
– Самое важное: иди вдоль реки Сакраменто и подбирай самородки. Прямо с поверхности. Не ищи рассыпное золото, не трать жизнь на это. Никогда не копай.
– Давай без загадок… Не сегодня. Только не сегодня. Два года ты кормил меня этими ребусами. Но сейчас мне нужны прямые ответы, Джим.
– Идеи – как золото, Нельсон. Они в основном бывают двух видов – самородки и россыпи. Тот, кто ищет рассыпное золото, отфильтровывает тонны песка и находит лишь крупицы. Например, физики ничего не знают об органической химии. Химики понятия не имеют о физике звёзд. Они все с головой ушли в свои маленькие мирки… Можно провести всю жизнь, зарываясь в один маленький прииск, и найти лишь крупицы, крохотные идеи. Или же можно пройтись вдоль русла реки и найти огромные идеи, блестящие самородки, размером с кулак, лежащие прямо на поверхности – точно, как первые путешественники Калифорнии. Они просто шли вдоль реки Сакраменто и подбирали с земли гигантские куски золота. Они никогда не рылись в земле. Зачем копать?