– Как же так? – Капитан даже привстал. – Ты вспомни! У него еще была странная привычка…
Капитан рассказывал о причудах и чудачествах Пятого штурмана, а Главный планетолог усиленно вспоминал – и не мог вспомнить!..
Капитан замолчал. Нет, в памяти не всплывало ничего, что позволило бы сказать: «Да, был такой». Главный планетолог почувствовал, что от долгого неподвижного сидения затекли ноги. Он встал и прошелся по комнате. Капитан, Главный физик и Главный биолог внимательно и требовательно смотрели на него, словно следили за каждым его движением.
Главный планетолог резко остановился перед ними.
– Нет, – он медленно покачал головой. – Нет, не помню.
Капитан улыбнулся и, привстав, толкнул его в грудь, усаживая обратно в кресло.
– Все в порядке. Ты и не можешь его помнить, я летал с ним еще в учебном рейсе. Потом он сменил специальность и в экспедиции больше не ходил.
– Ну что? – будничным тоном спросил Главный физик. – Будем считать инцидент исчерпанным?
Капитан повернулся к Главному биологу.
– Поздравляю от души. Если у кого из нас и оставались некоторые сомнения, то теперь…
– Прими мои поздравления тоже. И хочу предупредить, скоро твоя Лаборатория не вместит всех желающихl – Главный физик рассмеялся. – Нет-нет, мне-то рановато, а вот кое-кто, я думаю, уже готов.
– Спасибо! – Главный биолог встал и церемонно поклонился. Капитан и Главный физик ответили ему тем же. – А желающих мы, разумеется, примем в любое время. Вот только аппаратура у меня исключительно на ручном управлении…
– Понял тебя, понял! – снова рассмеялся Главный физик. – Завтра же и начнем. Отложим все дела, сам сяду за расчеты.
– Отлично! – Главный биолог не скрывал своего удовлетворения. – Однако… – Он бросил быстрый взгляд на Главного планетолога. – Однако мы не решили еще одну проблему.
Капитан и Главный физик посерьезнели и молча кивнули ему. Главный биолог повернулся к Главному планетологу.
– Речь идет о твоем старом теле.
Они стояли вчетвером в пустом зале, и Главный планетолог ловил на себе короткие взгляды Капитана и Главного физика. Но он никак не мог заставить себя сделать шаг вперед.
А ведь, казалось, все решили, обо всем договорились, согласившись единодушно, что путь решения этой проблемы один-единственный. Но как дело дошло до исполнения на практике… Не напрасно Главный биолог, заставив его поотстать, когда выходили из кабинета, спросил неслышно, одними губами: «Может, что-нибудь успокаивающее?» Тогда он решительно отказался. А вот сохранил ли он эту решительность сейчас – трудно сказать.
В медицинском кресле с откинутой спинкой лежал, закрыв глаза, глубокий старик. Серая, какая-то несвежая кожа на съежившемся лице ярко оттенялась розовой накидкой и белоснежной обивкой кресла. Шлема на нем уже не было. Старик мелко и часто дышал, короткие хрипы его дыхания можно было, наверно, услышать в любом конце пустого полутемного зала. Веко глаза ночного видения в такт дыханию судорожно подрагивало.
– Он не приходил в сознание? – негромко спросил Капитан.
– Нет! – торопливо отозвался Главный биолог. – Это исключено. Снотворное действует. Он спит и не просыпался.
– И ему осталось жить…
– До вечера. От силы – до утра завтрашнего дня. Сон перейдет в агонию. Дальше – все понятно…
Капитан еще раз мельком глянул на Главного планетолога и отступил на шаг. Следом шаг назад сделал и Главный физик.
Главный биолог протянул руку и медленно разжал кулак. На ладони лежали три ампулы: черная, голубая и белая с зеленой полосой. Каждая содержала сильнейший лекарственный препарат, сам по себе, в отдельности, совершенно безвредный – обезболивающее и снотворное. Но, введенные в совокупности, они убивали мгновенно и безболезненно.
Главный планетолог взял их и подошел вплотную к креслу. Он старался не смотреть на знакомое лицо спящего, но взгляд сам находил его. Он приготовил первую ампулу и остановился в растерянности. Главный биолог приподнял край накидки. Главный планетолог приложил черную ампулу к сгибу нижней руки – там, где участок кожи слабо пульсировал.
С легким свистом лекарство исчезло из ампулы. Точно такую же процедуру он проделал со второй, голубой, но третья ампула дрогнула и задержалась на половине дороги. Тотчас же рука Главного биолога легла поверх его руки, мягко и уверенно поддержала ее и легонько подала вперед. Ампула четко попала прямо в сгиб. Пальцы Главного биолога на короткий миг сильно стиснули его руку и исчезли, по пути одернув накидку.
Дыхание старика стало тише. Веко дрогнуло еще два-три раза и замерло в неподвижности.
– Все, – сказал Главный биолог. – Мы можем идти.
В том же порядке, как шли сюда, они покинули зал и, не сговариваясь, разом остановились за дверью.
– Приглашаю всех к себе, – сказал Капитан.
– Хорошая мысль! – торопливо отозвался Главный физик. – Посидим, поговорим… Ты не против?
Главный планетолог согласно наклонил голову.
– Нет, нет, я не могу! – Главный биолог даже замахал руками. – На меня, пожалуйста, не рассчитывайте!
– А в чем дело? – удивился Главный физик. – Ты у нас, можно сказать, главный виновник торжества.
– Нет-нет, я сейчас буду очень занят.
Все трое как по команде повернулись к закрытой двери.
– Нет, совсем другое! – почти испуганно вскрикнул Главный биолог и покосился на Главного планетолога. – Нет, совсем не то!.. Вот что, вы идите, а я скоро подойду. Очень скоро. Обещаю.
Капитан коротко кивнул и, взяв Главного планетолога за плечо, по-дружески склонившись, повел его по коридору к пассажирским кабинам. Главный физик задержался.
– Стало быть, ты…
– Да. Меня ждут, извини.
Главный физик покачал головой.
– Сумасшедший день… Ну, счастливо тебе! Удачи!
Он повернулся и быстро пошел, почти побежал, догоняя ушедших. Они уже входили в кабину, и он услышал, как Главный планетолог сказал Капитану: «Самое страшное – не само действие. Самое страшное – создавать прецедент без полной уверенности в своем праве на его создание».
Они сидели у Капитана, лениво и нехотя перебрасываясь малозначащими фразами. Изредка кто-нибудь, не выдержав напряжения, поднимался и, не находя себе места, начинал ходить из угла в угол. Но вспомнив, как кто-то другой точно так же только что мелькал перед его глазами, действуя на нервы, поспешно усаживался обратно.
Едва дверь приоткрылась, они разом повернулись к ней.
– Вот видишь, – сказал Главный биолог, остановившись на пороге и улыбаясь Главному планетологу. – Ты недолго был в одиночестве. Я спешил как мог. Ты доволен?
Главный планетолог ничего не ответил. Он встал, четко сделал три шага навстречу и склонился перед ним в глубоком поклоне – как ученик перед первым учителем, как сын-наследник перед завещателем-отцом…
Главный биолог подбежал и осторожно поднял его.
– Не надо, зачем ты так…
– Спасибо.
– Но ты доволен?
Главный планетолог улыбнулся и отступил на пару шагов, придирчиво смерил его взглядом сверху вниз, потом снизу вверх.
– А ты в молодости, оказывается, тоже был не из последних!
Капитан подошел к ним и сказал весело, беря их за руки:
– Послушайте, главные, а не позвать ли нам сейчас сюда Главного геолога, Главного химика… Кого еще?
– Главного инженера и Главного штурмана, – подхватил Главный физик.
– А не созвать ли нам весь Совет? – невинным тоном осведомился Главный биолог.
Все четверо посмотрели друг на друга, стоя кружком, и рассмеялись.
Они смеялись долго и весело.
Часть вторая
Сны во сне и наяву
Глава 1
Серебрясь под луной, рельсы паутинками сливались вдали, а она, невесомо ступая по насыпи, шла и шла вперед. Встречный поезд появился неожиданно и страшно. Ослепил прожектором, а в следующий миг сбоку уже мелькали вагоны и в завораживающем ритме, скачками, нарастал и уходил металлический грохот колес. Так же неожиданно вдруг на соседнем пути возник второй. Тугой ветер бил теперь со всех сторон, прижимал к полотну, клонил под всесокрушающие колеса. Она упала коленями на колючий гравий, отчаянно сопротивляясь неодолимой силе, что заталкивала в лязгающее мигание по-над самой землей… И вот она уже в узком промежутке между темными, лоснящимися шпалами, а вверху – и она чувствует это спиной – проносятся прицепленные зачем-то под вагонами острые, отполированные землей лемеха: с налипшими кусками чернозема, с приставшей сухой, бурой травой… Проминая железнодорожное полотно, справа и слева катились тяжелые дырчатые колеса, им в такт мигал яркий свет, а лемеха под новыми вагонами оказывались ниже и ниже, безжалостно уменьшая пространство над ней. В долгой судороге вжимаясь между шпал, она задыхалась удушливым мазутом, гравий больно впивался в щеку и лоб…
В свете торшера совсем близко она увидела лицо Юрия – со сна всклокоченного, с припухшими глазами. Он снова тихо, но настойчиво потряс ее за плечо.
– Что, опять? – вполголоса спросил он. – Ты так громко стонала…
Нина, не отвечая, прикрыла глаза рукой.
Совершенно напрасно он ее разбудил. Вполне рядовой, тривиальный ночной кошмар. Так, ничего страшного. Обыкновенный и несерьезный кошмар с обычными несуразностями… Правда, откуда ему было знать. Лучше, пожалуй, сделать вид, что повторилось то, другое. Пусть думает на то.
Последнее время его сочувствие раздражало, хотя она готова была поверить, что было оно не напускным. Не хотелось вообще никакого сочувствия, в том числе искреннего – какие бы соображения ни лежали в основе. Притворное даже лучше. Можно, по крайней мере, так же фальшиво отозваться на него, а потом благополучно забыть.
Юра подал ей стакан, где на донышке перекатывалась капелька коньяка. Она медленно, размазывая языком по небу жгучую, душистую жидкость, выпила, так же медленно, стараясь не делать резких движений, затянулась услужливо прикуренной сигаретой…
Он держал пепельницу над одеялом. Вот такая забота в принципе не обязывала к последующей благодарности и поэтому была вполне приемлемой.
Почти сразу полутемная комната приятно закружилась, кровать качнулась вперед, назад – и поплыла. Нина успела напоследок вспомнить невропатолога одной из московских платных клиник, куда она ездила позапрошлой зимой на консультацию, – симпатичного старичка с мохнатыми, абсолютно белыми бровями над глубокими и поразительно пронизывающими глазами, которые, казалось, только одни жили на его неподвижном, высохшем лице, – и подумала, какое все ж таки хорошее средство он посоветовал. Разумеется, абсолютно конфиденциально…
Она не слышала, как муж осторожно принял из ее расслабившихся пальцев дымящуюся сигарету, на цыпочках прошел в кухню докурить. Там, кося глазом на дверь, он плеснул коньяка в стакан на треть, быстро, одним глотком, выпил и, осторожно всхлипнув, перевел дыхание.
Начало лета с утра до полудня душило жарой, но после обеда, словно по расписанию, с близких отрогов наползали клочковатые тревожные тучки. Внезапные порывы ветра сбрасывали с деревьев слабые листья, сухие веточки и, перемешав их с мусором тротуаров и мостовых, швыряли с силой вдоль улиц. Оглушительно хлопали рамы и двери в домах, иногда где-то с мелодичным звоном сыпались стекла… И в четыре-пять часов начинал хлестать дождь – с молнией, иногда с градом, сначала теплый, потом холодный по-осеннему.
А через два-три часа небо снова очищалось.
Нервозность погоды сказывалась не только на людях. Казалось, на нее реагируют и механизмы, и электроника. Словно по чьему-то зловредному графику выходили из строя различные устройства. По нескольку раз за смену трезвонили раздражительные звонки из сектора подготовки информации или из машинного зала: то перегорел перфоратор, то заело карточный ввод, то барахлят лентопротяжки или печать. Регулярно, с убийственной методичностью, раз в два дня сбоил процессор на одной из ЭВМ.
Своего заместителя Нина недавно отпустила в отпуск, начальник ЭВМ № 2 вторую неделю болел, и ей как начальнику отдела техобслуживания приходилось отдуваться одной. В довершение наступило совершенно жуткое время колхозов-совхозов. Со смен людей убирать было нельзя, поэтому днем на обе ЭВМ и цех перфорации вместе с ней приходилось лишь пять человек: только-только на текущую профилактику. А тут такие ЧП за ЧП…
Сегодня утром ее вызвал директор и молча протянул две докладные. Одна из отдела эксплуатации, другая от программистов.
– Так что будем делать, Нина Васильевна?
В дежурной риторике явственно проглядывала и объяснительная к завтрашнему дню, и «ковер» на пятиминутке в ближайший понедельник, и тридцать процентов от прогрессивки, и масса других, более мелких неприятностей.
Если у главного инженера можно было бы еще поспорить, как-то побрыкаться, ссылаясь на объективные причины, то с директором такие штучки не проходят. У него в кабинете полагается молчать, кивать, со всем соглашаться – и обещать. Хоть черта в ступе, хоть луну с небес, хоть колесо от троллейбуса, но обещать. И с недельку придется уходить с работы не раньше, чем он. Иначе в самом неожиданном месте и в самое неожиданное время тебя настигнет его ровный, без малейших эмоций голос: «Да-а, Нина Васильевна, смотрю я, не болеете вы за производство. Вот вчера: где Нина Васильевна?.. А нет Нины Васильевны. Дома Нина Васильевна. Чай пьет, отдыхает. А ведь у Нины Васильевны ненормируемый рабочий день. Или вы устали? Может, вам трудно? Вы скажите – поможем…»
Полный завал!.. Один выход – стиснуть зубы и перетерпеть. Даже такие неприятности когда-нибудь заканчиваются. Правда, начинаются другие, но это уже отдельная статья.
Солнце цеплялось за крыши, когда Нина вышла из проходной. Пообедать по-настоящему сегодня не удалось, почти полдня выводили из «тяжелого останова» ЭВМ № 2. Хорошо, девочки-операторы сбегали в магазин, принесли кое-чего перекусить. Голова болела, слегка давило виски, а мир вокруг казался неестественно резок и четок в деталях.
После дождя сильно парило, мелкие лужи на асфальте съеживались на глазах. Она решила немного проветриться, пройти две остановки назад, на конечную.
Час пик миновал, автобусы ходили редко, даже на конечной собралась толпа. Но неожиданно повезло: дверь открылась прямо перед ней и чуть ли не первой ее буквально внесли в салон. При этом удалось сесть – у окна, слева по движению, как она любила.
Тяжело проседая брюхом почти до мостовой, автобус петлял по узеньким боковым улочкам – улица Мира была закрыта, ее уже месяца три расширяли, – и Нина не заметила, как задремала.
Страх был везде.
Он словно просачивался снаружи сквозь закрытые окна, таился за бесчисленными занавесями и портьерами, гнездился в сумрачно-темных углах. Даже великолепные пышные розы, срезанные ей самой на рассвете, пахли тревогой и беспокойством.
Она прошлась из угла в угол и обратно. Ковер мягко скрадывал шаги, но почему-то от этого тоже становилось не по себе. Шорох шелкового платья источал отчетливую угрозу. Густая тишина покоев тоже была не к добру. Она села на диван, потянулась за мешочком с вышиваньем, но рука бессильно упала, не дотянувшись – в который раз за сегодняшнее утро…
В стрельчатом узком окне виднелось яркое небо. Поперек окна медленно проплыло маленькое плотное облачко. Промелькнула птица: это белый мохноногий голубь из голубятни с заднего двора.
Напряжение росло, и страх не проходил.
Она знала, что все должно решиться сегодня до полудня. Вот-вот в окно заглянет солнце – у нее свои солнечные часы, кроме тех, что установили недавно при входе в замок.
Вдруг настороженное ухо уловило: в передней комнате открылась дверь. Сердце усилило стук. Колыхнулись занавеси – это открылась дверь в соседней комнате. Медленные неторопливые шаги… Кто это? Она совсем не знает этих шагов…
Она встала и пошатнулась, но тут же взяла себя в руки: распускаться нельзя, беда случилась раньше, ее уже не предотвратить, а сейчас приближается всего лишь расплата. Или – нет?.. Усилием воли она не позволила разгореться бессмысленной надежде.
Из-за откинутой портьеры появилась служанка – все это время она неслышно была там, в соседней комнате, – и тут же у входа опустилась на колени. Губы шевельнулись было в вопросе, но, опережая ее, глядя незнакомыми, загнанными глазами, девушка молча перекрестилась и опустила голову. Плечи ее обмякли, руки неподвижно замерли на пышных юбках.
Ну вот и все. Тот – или те? – почему-то медлили, не решались войти к ней. Чего они ждут? Или – кого?
Нина через всю комнату прошла к резному секретеру, достала из потайного ящика шкатулку красного дерева. Помедлив, открыла.
Витая рукоятка удобно легла в ладонь, большой палец крепко устроился на крупном нешлифованном изумруде и не скользил. Левой рукой она поднесла к губам золотой крестик, висевший на груди, но вдруг заторопилась. Крестик выпал, цепочка ласково протекла по пальцам. Сдерживая себя, стараясь не суетиться, острием кинжала она аккуратно проколола плотную ткань под левой грудью и нащупала промежуток между ребрами. Тонкий клинок дрогнул и уколол кожу. Нина скривила губу в усмешке – ничего, это минутная слабость, дрожание рук и ничего больше. Сейчас все пройдет. Пальцы левой руки плотно легли поверх правой. Она запрокинула голову и, как можно полнее вдохнув, всем телом подалась вперед. Сталь почти не встретила сопротивления, и руки ударили в грудь. Сзади тонко вскрикнула служанка. Лепной потолок стал удаляться, по телу прошла горячая волна. Голова закружилась. Нина хотела выдохнуть, но острая боль перехватила дыхание. Высокий потолок из белого превратился в красный и с нарастающим грохотом обрушился на нее.