– Одну минуту, Нина Васильевна. Кассета кончилась, я поставлю другую и продолжим.
Несмотря на открытое окно, в кабинете было жарко и душно.
Кончилась еще одна магнитофонная кассета, и Нина почувствовала, что силы ее на исходе. Но спать не хотелось – слишком много кофе, слишком много сигарет – и заканчивать она не стремилась. Впервые она рассказывала все. Или почти все. Ей вдруг встретился такой заинтересованный слушатель, что хотелось высказаться как можно полнее, а там – будь что будет! Если он даже не поможет, то хотя бы выслушает.
…Эти трижды проклятые сны начали сниться ей лет с четырнадцати. Первый сон она уже точно вспомнить не могла, но хорошо помнила, как сразу испугалась его – до онемения, до потных ладоней.
И началось. Ни с того ни с сего, вдруг, появились сны, наполненные странным. Она сразу отличила их от простых, привычных и незамысловатых снов, которые легко смотрятся и так же легко забываются. Иногда несуразные, иногда интересные, но всегда незлобивые, смешные своей нелепостью, где все-все как бы понарошку.
Так, забавная и нелепая чересполосица.
К тому времени Нина уже знала, что человек во сне переживает только то, что с ним случилось наяву, а значит, ничего «лишнего» видеть не может и не должен. В очередной научно-популярной книжке она прочитала про человека, который вдруг во сне увидел, что на крыльце дома, где он жил, вместо стеклянного шара появилась большая еловая шишка из меди. Наутро домашние слушали его «вещий» сон и пожимали плечами, переглядываясь. Действительно, несколько дней назад вместо разбитого шара установили новое украшение, ну и что? А то, что этот человек, объяснялось в брошюре, занятый своими мыслями, ходил мимо, но не обращал явно на это внимание. Однако в мозгу тот факт запечатлелся и однажды во сне вдруг всплыл из подсознания.
Нина помнила, как поразил ее тогда этот пример связи сознания и подсознания. Но она-то видела в своих снах нечто иное! Да такое, с чем в реальной жизни столкнуться никак не могла. Ни под каким видом.
Наутро после таких странных и страшных снов сильно болело сердце, а хуже всего то, что под гнетом сновидений Нина ходила несколько дней.
Долго, года полтора-два, она ничего никому не говорила. Однако ж сны не кончались, даже, как ей казалось, становились ярче, конкретнее, продолжительнее, и она рассказала о них матери. Не вдаваясь, впрочем, в подробности, а о многом попросту умалчивая.
Пошли в поликлинику. Возрастное – авторитетно заявила участковая, но все же направила к кардиологу и невропатологу. Сердце нашли в норме, однако легкий невроз все же присутствовал. Попить бромчику, побольше свежего воздуха, заняться активными видами спорта.
«У девочки развитое воображение. Она много читает?»
Читала Нина много.
И, веря без оглядки брошюрным популяризаторам, пыталась понять, откуда все же ворвались в ее сны жуткие сцены казней и пыток, сражений и драк, насилия и убийств. Уже тогда она догадывалась, что и сны мирной тематики, но из той же категории, она согласно науке видеть тоже не имела права. Не говоря уж о снах, от которых она наедине с собой багровела от стыда и смущения…
– Вы устали, Нина Васильевна. Все, хватит.
– Ничего-ничего! Я могу еще.
– У вас очень утомленный вид. Вот уже круги под глазами, извините… Да-а, замучил я вас.
Она через силу улыбнулась в ответ.
– Машина у меня внизу, у подъезда. Я вас отвезу.
– Не стоит, Павел Филиппович, вы ведь тоже устали. Лучше вызовите такси, пожалуйста.
– Я привык работать по ночам. Отвезу вас, заодно проветрюсь. А вернусь – заново прослушаю все это. – Баринов выключил магнитофон и указал на лежащие рядом кассеты. – Вон сколько интересного вы мне рассказали. Чтобы все осмыслить, тут надо поработать!
– Вы думаете… – Она помедлила. – Вы думаете, что это излечимо?
– Во-первых, я думаю, что лечить здесь нечего и некого. Это не болезнь. Слушая вас сегодня, я только утвердился в этом. А во-вторых… Во-вторых, вас послал мне сам господь наш Саваоф, не боюсь в этом признаться. В общем, будем работать вместе. Согласны?
– Да, но… но я ничего не понимаю!
– Все-все-все! Больше никаких разговоров! С ума сойти – четвертый час! А вам завтра на работу… Вот что, хотите больничный? Я утром позвоню главврачу вашей поликлиники.
– Нет, что вы, что вы! Спасибо, Павел Филиппович, это лишнее. Я завтра могу выйти во вторую смену.
– Ну, как хотите. Тогда созвонимся в субботу. А дома примите вот это. – Баринов пошарил в ящике стола и достал пластмассовую коробочку. – Хорошее венгерское снотворное, вам сейчас надо… И – давайте руку на наше дальнейшее сотрудничество. А?
Нина машинально пожала протянутую руку – по-женски небольшую, но сильную и энергичную.
…В углу гостиной светилось одинокое бра. Все уже, конечно, разошлись. Юрий спал в кресле у журнального столика. Нина подошла к нему и еле сдержалась. Позабытое глухое бешенство от его загульного пьянства в первые годы вдруг снова подкатило, пеленой застлало глаза.
Она беспомощно оглянулась. В дверях стоял Баринов со связкой ключей в руках, легонько покачивая брелоком на цепочке. Глаза его были серьезны и полны сочувствия.
Глава 2
Старенькая стиральная машина плевалась пеной, надрываясь от перегрузки. На кухне шипели конфорки, булькали кастрюли. По всей квартире резко пахло подгоревшим луком.
Нина спешила.
Сегодня, в субботу, обещал позвонить Баринов, но вот во сколько, они не договаривались. Надо поскорее, с утра, переделать великое множество дел, ведь воскресенье она давно отвела для отдыха, заявив домашним, что имеет полное право устроить себе единственный выходной в неделю.
Сережка выпил стакан молока и, прихватив бутерброд, побежал во двор. Она тоже наскоро перекусила. Юра проснется, как обычно, не раньше десяти, а раскачается как раз к обеду.
Она закладывала новые порции белья в машину, торопливо прополаскивала в ванне уже выстиранное, под визгливый вой центрифуги гадала, к каким выводам пришел Баринов после их встречи.
Вчера она почти не думала об этом – работа, работа, работа!.. С ума сойти, как она выматывает, если что-то не заладится. Домой пришла за полночь, но снова приняла снотворное. Спалось на удивление хорошо. Она вполне прилично выспалась, снов не видела вообще никаких и сейчас чувствовала себя свежей, бодрой и готовой ко всему.
Но что скажет Баринов сегодня? Ведь фактически она не услышала прошлый раз ничего конкретного. Он слегка обнадежил ее двумя-тремя фразами, и все. Другое дело, что видом, манерами он внушает доверие к себе, к своим словам. И все же, убеждая, что никаких нарушений в психике у нее не находит, был предельно осторожен в выборе выражений.
Ох, если бы можно было ему поверить!..
Она снова строго одернула себя. Нельзя распускаться! Что вернее верного ломает и скручивает любого человека, так это несбывшаяся надежда. Ломает в одночасье! Единственно, что совершенно непереносимо, – это разочарование. И поэтому от него надо беречься всеми силами. Поэтому любая вера и надежда – только в крайнем случае…
Сквозь гул машины прорвалась телефонная трель. Тяжелый от воды пододеяльник с плеском полетел в ванну; она бросилась в кухню, споткнувшись в коридорчике о пылесос и схватив мокрой рукой трубку, несколько секунд не могла перевести дыхание. Звонил Баринов. Нина попросила сорок минут на сборы.
Когда через час с небольшим она сбежала с третьего этажа, его сиреневый «москвич» уже стоял перед подъездом. Нина торопливо нырнула на переднее сиденье и, лишь здороваясь, разглядела Баринова.
– Павел Филиппович! – не удержалась она от восклицания.
Контраст был поразителен. Позавчера она видела перед собой абсолютно безупречного джентльмена, теперь за рулем сидел хиппующий молодчик. Потертые джинсы, тонкий реденький свитерок с кожаными нашлепками на локтях, сандалии на босу ногу…
– Что-то случилось, Нина Васильевна?
– Да, собственно… нет, ничего. Вы говорили, что поедем в ваш институт…
– Ну да. Покажу вам лабораторию, поговорим. – Трогая с места, он скосил на нее глаза, и Нине показалось, что в них проблеснула изрядная лукавинка.
Петляя по узким дорожкам, выехали из микрорайона. Баринов пошарил сбоку сиденья, надел наимоднейшие темные очки. Нина снова не сдержалась и смешливо фыркнула – приглушенно, почти про себя, но он услышал.
– Веселитесь?
– Вы уж извините, Павел Филиппович, но ваши перевоплощения… Как в цирке, честное слово.
– Да-а? – как-то странно протянул он. – Ничего, привыкайте.
– Снова тест?
– «Встреча по одежке»?.. Согласен, идея перспективная, да только не новая. Кстати, вы цирк любите?
Машину он вел хорошо. Плавно притормаживал перед перекрестками, одним движением выводил ее на нужную полосу, но не лихачил, не старался обогнать всех и вся. Тогда, ночью, на пустых улицах Нина не могла оценить его шоферское искусство. Она всегда с опаской относилась к незнакомым водителям, но тут буквально через несколько минут совершенно успокоилась и просто наслаждалась быстрой ездой.
Пересекли Ленинский проспект, миновали центральный рынок. По сторонам замелькали частные домики с куцыми приусадебными участками за мощными заборами. Разбитый асфальт заставил сбавить скорость. Нина удивилась: насколько она знала, академические институты располагались в центре, но промолчала. Обогнав окутанный сизыми выхлопами «Беларусь» с вихляющейся тележкой, машина свернула в неприметный переулок и через квартал остановилась у небольшого трехэтажного дома в глубине.
На опрятном фасаде в десять-двенадцать окон, прямо над подъездом, красовался слегка выцветший плакат про славу советской науке. Двор, обнесенный высокой металлической сеткой, был чист и уютен. Перед домом густо толпились деревья, посреди двора уютно устроился небольшой розарий. Под деревьями вились узенькие асфальтированные дорожки, в художественном беспорядке стояли лавочки с гнутыми спинками – небольшие, на троих-четверых, совсем непохожие на тех неопрятных мастодонтов, что распиханы по паркам и скверам города.
Баринов своим ключом открыл ворота и проехал неширокой аллейкой справа от дома. На заднем дворе, тоже зеленом и аккуратном, выстроились в ряд несколько небольших беленых флигелей в два этажа и гараж с красными воротами. Чуть в стороне стояло странное здание – приземистое, без окон, с бронированной дверью, как в бомбоубежище. Баринов затормозил прямо перед ним. Слева от двери на гладкой стене выделялась синяя стеклянная табличка «Лаборатория сна. Киргизский филиал НИИЭМ АН СССР».
Если Баринов ожидал священного трепета неофита, то напрасно. Нине по роду занятий не привыкать к электронике. Собственно, ей приходилось временами даже скрывать невольную улыбку: до такой степени примитивно выглядело большинство приборов, которые с гордостью демонстрировал Баринов. Памятуя про чужой монастырь, она вежливо слушала объяснения, невольно отмечая непрофессиональный лексикон, когда он вдруг пытался рассказать принцип действия какого-нибудь прибора.
С гораздо большим интересом она разглядывала обстановку места отдыха, «дежурку», как назвал ее Баринов. Занимала она три небольшие комнатки анфиладой в дальнем углу здания, единственные, кстати, с окнами. Во всем же здании окна были заложены кирпичом, заштукатурены и забелены и угадывались только по нелепо торчащим из стен подоконникам. Как пояснил Баринов, по всем стенам, по потолку, даже под полом была проложена металлическая сетка, надежно экранирующая от наружных электромагнитных полей.
«Дежурка» Нине понравилась.
То, как обставлялись, оборудовались комнаты отдыха в учреждениях с круглосуточным режимом работы, прямым образом говорило об отношении руководителей к своим сотрудникам, об атмосфере, в них царившей. Уж Нина-то прекрасно знала об этом на примере не только своего вычислительного центра, случалось бывать в ВЦ многих городов и ведомств.
Здесь все было по высшему разряду. Две задние комнаты с мягкими диванами, шкафами, столами и стульями служили спальнями. Передняя была разделена функционально на две части. На одной половине стояли цветной телевизор, круглый стол с мягкими полукреслами, небольшой книжный шкаф. На другой – кухонный уголок за ширмой, оборудованный двухконфорочной электроплиткой, электрическими самоваром и кофеваркой, двумя холодильниками и сервантом с посудой. Симпатичные обои, шторы на окнах им в тон, общие светильники на потолке и настенные бра, палас на полу… да чем не домашняя обстановка?
Нина не удержалась и, когда выходили из «дежурки», спросила словно мимоходом:
– Коллектив у вас женский?
Баринов прекрасно ее понял, хмыкнул, но ответил почти исчерпывающе:
– В основном – да. Но присутствуют и особи мужского пола, например, ваш покорный слуга, а с ним еще одиннадцать человек.
Пока ходили по комнатам, воздух заметно посвежел. Нина догадалась, что Баринов включил кондиционер.
– Ну вот, Нина Васильевна, основное мое хозяйство, которое представляет для вас непосредственный интерес, мы осмотрели. Остальные лаборатории, а также операционная, виварий с собачками и парой обезьян, мастерская располагаются в домиках по соседству. Захотите – при случае посмотрите. Для вас вход везде свободный. Мой кабинет, архив и библиотека – в административном корпусе… Что скажете?
– Что я могу сказать? – Она пожала плечами. – Я, собственно, никогда не бывала в таких местах… Интересно, конечно.
– И все?
– Не только. Кое-что даже понятно.
– Это же прекрасно! – Он смотрел прямо и открыто и улыбался, прищурив глаза. Нина подумала, что смутить его не так-то просто.
Они сидели в самой большой комнате, главной, как догадывалась Нина. Ее назначения она не знала: в самом начале экскурсии они прошли через нее не задерживаясь. Задняя стена была задернута от потолка до пола пестренькими занавесками, за ними угадывались небольшие кабинки, словно в физиопроцедурном кабинете поликлиники. По двум углам стояло несколько письменных столов, стены занимали стеллажи и глухие шкафы, а оставшееся место посредине – длинные массивные лабораторные столы с приборами.
– Ну-с, начнем, пожалуй! – Баринов нервно потер руки, и Нина удивленно посмотрела на него – он явно волновался, что было на него не похоже…
Хотя – почему не похоже? Она видит его всего второй раз, какие можно делать выводы о его привычках, натуре, склонностях? Да и вообще, с какой стати озабочиваться его самочувствием? Это он должен думать о ее самочувствии, она – больная, он – врач…
Но тут же пришла в голову мысль, что за последний час она ни сном ни духом не вспоминала о том, что привело ее сюда, и она несколько смутилась. И испытующе бросила на него взгляд: не догадался ли? Но Баринов был занят своими мыслями, пришлось кашлянуть, чтобы напомнить о себе.
– Да, так вот, – он тряхнул головой, словно прерывая раздумья, но начал бесцельно перекладывать на столе листы бумаги, блокноты, карандаши. – Так вот, Нина Васильевна, такая получается штука… Я так понимаю, вам нужно серьезно обследоваться. Здесь, у меня. В этой лаборатории.
«Вот так! – Нина почувствовала, как у нее внутри зародился противный холодок и колючим онемением разбежался по телу. – Вот так!..»
А следом за холодным онемением ее охватила такая слабость, что невозможно было пошевелить даже пальцем. Нечто подобное она уже однажды испытывала…
Да, это случилось на первом году после окончания института. Попутным грузовиком она возвращалась от родителей в деревню, где работала в школе. Весенний раскисший грейдер чуть присыпал свежий утренний снежок, и вдруг прицеп, подпрыгнув на ухабе, попал задним колесом в кювет. Нина видела, как змейкой по льду глубокого кювета пробежала вперед трещина. Грузовик дрогнул, вильнул вправо, потом влево, снова вправо и как-то по-особому мягко, осторожно лег на бок. Хрустнул лед, ржавая, жгуче-холодная вода хлынула с ее стороны в кабину. Водитель, ухватившись за баранку, болтался где-то высоко вверху, его глинистые сапоги беспомощно елозили по ветровому стеклу. Из-под скособоченного сиденья вывалились тяжелые инструменты в промасленной тряпке и ударили ее по голове, сбив беретку. Страха не было, была отстраненность мышления и напряженность тела.