Нина нагнулась и подняла небольшой окатанный водой голыш из кучки таких же камней у ее ног. С минуту почти невидящими глазами смотрела на него. Голыш был серый, с красноватой прожилкой посредине, и весил около килограмма. Ладонь на вид казалась раза в три больше той, что была у Нины на самом деле. Свежий шрам, начинаясь от места, где должны были быть мизинец и безымянный палец, тянулся через ладонь, подныривал под голыш и скрывался за запястьем под рукавом из грязного, свалявшегося меха. Нина крепко сжала камень, почувствовав боль в отсутствующих пальцах, медленно размахнулась и бросила. Звука удара она не слышала. И вообще, почему-то этот сон оказался беззвучным. В месте падения лед слегка прогнулся, в стороны брызнули короткие светлые трещинки. Камень отскочил, оставив белесый след, и заскользил по льду.
Она встала и, прихватив несколько камней, подошла к торосам.
Раз за разом она бросала камни на лед – так, чтобы следующий падал на несколько шагов дальше. Последний упал за серединой речки, но и там не смог пробить корку льда. Нина облегченно вздохнула и снова почувствовала нечеловеческий голод, заставляющий терять последние силы. Напрягая волю, она попыталась подавить его. Но голод не уходил, забыть или прогнать его не удавалось. Он только на время, пока она бросала камни, затих, притаился, и теперь обрушился на нее в полной мере так, что закружилась голова и в глазах поплыли багровые червячки. Нина тяжело осела на торчащую льдину.
Круговерть в голове постепенно улеглась.
Нина вышла по пологому берегу к куче хвороста, где сидела раньше, подняла с земли запорошенную инеем молодую елку с обломанной верхушкой. Она перехватила ствол наперевес и, вперив глаза в тускло-желтый солнечный диск, что-то яростно прокричала ему – раз, другой, третий… Смысла беззвучного крика Нина не запомнила, но твердо знала, что трижды кричала одну и ту же фразу… Она почувствовала, как наполняются мышцы прежней силой, которой должно было хватить для задуманного.
Легко перемахнув через торосы, она оказалась на гладком льду. В черной прозрачной воде под ним стелились причесанные течением водоросли и пучки длинной прибрежной травы. Нина на полусогнутых ногах медленно зашагала вперед.
Лед прогибался все сильнее, каждой ступней Нина чувствовала, как что-то лопается внутри него. Заросшее дно отдалилось и исчезло. Нина осторожно опустилась на колени, потом легла на дышащий под ней лед. Она не смотрела далеко вперед – только на пять-десять шагов, но знала, что пройдена едва ли треть пути. Полуобняв ствол, она ползком продвигалась дальше и дальше, поочередно подтягивая то правую, то левую ногу, стараясь, чтобы большая часть тяжести тела приходилась на елку. Сквозь бесцветную корочку льда просвечивала та же черная вода. Ползти было тяжело, еще тяжелее было передвигать елку. Она скользила плохо, приходилось всем телом распластываться по льду и одной рукой подталкивать ее вперед.
Струйки пота текли по шее и спине, затекая на бока. Стало жарко. Она приостановилась, переводя дыхание, и первый раз глянула вдаль перед собой. Берег казался рядом. Она осторожно оглянулась, перевалившись на бок. Так и есть, больше половины осталось позади. И тут ее охватило нетерпение, да такое, что она до дрожи стиснула зубы, понимая, что именно сейчас торопиться никак нельзя. Она заставила себя двигаться так же медленно и размеренно, как раньше.
Почти у кромки берега она все же приподнялась на колени, отпустив на миг ствол деревца. Правая нога ощутила слабый хруст и, не встречая больше сопротивления, ушла вниз. Нина дернулась в сторону, но вслед за правой ушла и левая. Ноги сразу стали неимоверно тяжелыми, неуклюжими и потянули за собой остальное. Нина взмахнула руками, пытаясь дотянуться до елки, но та неожиданно оказалась далеко. Лишь тонкая веточка скользнула между пальцев, слабо уколов хвоинками, и рука схватила пустоту.
«Крутой берег! – мелькнула мысль, первая отчетливая мысль, которую Нина восприняла за весь сон. – Стрежень около него, а не на середине!..»
Нину завернуло на спину. На короткое мгновение она увидела синий осколок неба, в нос и рот хлынула вода. На месте неба заскользили мутные зеленовато-голубые тени с темными разводами – все быстрее, быстрее, быстрее… Они размазались в одну сплошную грязноватую зелено-синюю полосу, полоса вспыхнула, ослепила, и Нину словно выстрелили в эту ярчайшую, ярче солнца, вспышку…
Баринов выключил магнитофон.
– Все, Нина Васильевна, все. Достаточно. Спасибо… А теперь так: Сталина Ивановна даст вам микстурку, ложитесь и досыпайте. Уже пятый час.
– Да, правда. Мне сейчас бы полезно поспать… А вы?
– А я в кабинет, и – работать, работать, работать… Кстати, на завтра, нет, уже на сегодня бюллетень вам обеспечен. Нет-нет-нет, не спорьте, пожалуйста! – Он предупреждающе поднял руку, хотя Нина не сделала и попытки возразить. – По вашим показаниям вам на работу нельзя денек-другой. На основную работу, разумеется, а сюда, в эту кроватку – милости прошу нынче же вечером.
Результативной оказалась и следующая ночь.
Когда Нина открыла глаза, ее тесноватая кабинка снова была наполнена людьми. Снова были осмотр, обстукивание, пробы для анализов…
Снова она испытала ставшие традиционными и привычными слабость, полную разбитость в теле, жуткое сердцебиение. Новым было то, что в этот раз непривычно долго в сознании присутствовало ощущение из сна – голода, тоски, смертельной усталости и жестокого зноя.
Дежурил Игорь, аспирант Баринова и неофициально его второй зам. Сам же Баринов появился, когда Нина заканчивала диктовку.
«…Так что практически я ничего не видела все это время. Может, это каменоломня, может, какое-то строительство. Но скорее каменоломня, потому что я словно на дне небольшого карьера. Справа и слева краем глаза угадываются люди. Разглядеть я их не могу, потому что знаю, что не имею права прерваться ни на секунду. Не то чтобы оглянуться по сторонам или передохнуть, но даже чтобы отереть пот с лица. Только долблю, долблю, долблю проклятый камень, эту чертову скалу. Знаю, что от нее требуется отделить большой кусок, и я бью, бью по ней чем-то вроде медного или бронзового топора или кайла, углубляю уже вырубленную бороздку. Солнце в зените, жжет невыносимо… пыль, духота… свинцовая усталость в руках, ногах, во всем теле… И вот наступает момент, когда я уже не в силах поднять топор. В глазах расползается плотная багровая пелена, я ничего не вижу. Не выпуская рукоять, падаю на колени, потом заваливаюсь на бок – и все. Все исчезает, а я просыпаюсь…»
Игорь выключил магнитофон и встал, уступая стул Баринову. Тот отрицательно качнул головой.
– Вы закончили?
– Да, Павел Филиппович.
– Тогда материалы ко мне, посидим, посмотрим. – Он повернулся к Нине. – Как себя чувствуете?.. Ну-ну, вижу, вижу… Вам – спать. Глюкоза, снотворное и – спать. До упора.
Заседание у директора затянулось. Нина изнервничалась и изозлилась под бесконечное пережевывание одного и того же: нестабильная работа ЭВМ, нехватка перфораторщиц, плохое качество подготовки первичных документов – и так далее, по старому, наигранному сценарию. Под конец, когда все облегченно задвигали стульями, начальник планового отдела вдруг вспомнил о не подписанных процентовках по 307-й задаче, и вновь пришлось рассаживаться по местам и слушать занудную перепалку между главным инженером и начальником отдела эксплуатации. И снова ничегошеньки не было решено, вот что удивительно! Так и разошлись, оставив и этот вопрос решаться «в рабочем порядке». А в итоге – по два часа у каждого украдено самым беспардонным образом, причем минимум по часу времени личного, послерабочего…
Имитация бурной деятельности, сокращенно ИБД, – вот единственная задача, с которой их директор справляется вполне успешно. Производство-то давно налажено, ВЦ функционирует по своим внутренним законам и, как всякая жизнеспособная система, будучи единожды запущена, сама себя подпитывает, исправляет внутренние ошибки и сбои, находит новые сферы деятельности – независимо ни от кого и ни от чего. Роль начальника в такой ситуации проста, как табличный интеграл, – не мешай! Не суйся со своими идеями, «рацухами» и кадровыми перестановками, особенно если в деле ты ни уха ни рыла. Не способен помочь, хотя бы не мешай… И все тебе за это спасибо скажут!
В итоге домой она попала только под вечер.
Юра опять задерживался, а ей пора в лабораторию. Сережка крутился здесь же на кухне, путаясь под ногами, но не прогонять же его. В последнее время им редко удается побыть наедине. Чувствовалось, что ему тоже недостает общения с ней. В летние каникулы он вообще остался один-одинешенек. В пионерский лагерь отправить не удалось, в зиму о путевке не побеспокоилась, а теперь уже поздно.
Может, к родителям отвезти? Дед работает, но бабушка-то на пенсии, присмотрит. Но это, в первую очередь, конечно, дорого – через полстраны, за четыре тысячи километров. Одного не отпустишь, а отвезти, затем приехать за ним… Нет, никак не получится. Да и что делать мальчишке в Волжском – в чужом городе, без приятелей, летом, в квартире на третьем этаже панельного дома? Ну, Ахтуба рядом, так ведь это еще хуже – повадится бегать один, мало ли что и как…
В довершение у родителей в этом году свои сложности. Отцу до пенсии года полтора, но он уже заранее психует – что, мол, я буду делать, чем заниматься, куда свободное время девать? Сдохну, мол, в этом панельном курятнике без дела!
Понятно, что на нынешней должности главного энергетика завода его не оставят, а переходить в рядовые монтеры – и возраст не тот, и здоровье не то. Да и самолюбие срабатывает: всю жизнь, считай, на руководящей работе, высококвалифицированный специалист – и вдруг окажется наравне со вчерашними пэтэушниками!.. Вот и ударился в панику.
Советовали ему дачу купить, заняться рыбалкой, еще что-то в том же духе… Сам он тоже принимался перебирать самые разные варианты, строить разнообразные планы дальнейшей жизни. И, кажется, придумал. Правда, этот последний вариант изрядно отдает авантюрой, требует немалых моральных издержек и материальных затрат, однако при известной удаче вполне может удовлетворить и его, и буквально всех домашних. Он запланировал ближе к осени проехать на своем старом «жигуленке» Черноморское побережье примерно от Тамани до Геленджика и присмотреть там какой-никакой домик с участком земли, обязательно с виноградником. Трехкомнатную кооперативную квартиру в Волжском и машину продать, а домик купить. И поселиться там уже до конца жизни.
В этом году у Нины отпуск был в марте, слетала проведать их на пару недель. Под большим секретом отец поделился с ней своим планом. Младшую-то сестренку, Светлану, он считал несерьезной девицей, тем более жила она еще дальше, аж на Камчатке, а к Нине с недавних пор относился не просто как к старшей дочери, а как к взрослому человеку, равному себе. Особенно после того, как она стала начальником отдела в вычислительном центре одного из республиканских министерств.
Нина в принципе план одобрила, прикинув, что парой-тройкой тысяч рублей они родителям помочь смогут. Да и Светланка в стороне не останется. А так, во-первых, на старости лет родители переберутся в более благодатный климат, во-вторых, отец получит круглогодичное занятие на свежем воздухе, причем работать уже будет не на чужого дядю, а на себя, в радость и удовольствие. И наконец, что тоже немаловажно, у нее и у Светланы появится реальная возможность отдыхать летом не где-нибудь, а на берегу Черного моря. И не в санатории, не в доме отдыха, не дикарями, а у собственных родителей!..
Ну, а пока придется потерпеть. В том числе и Сережке. Жалко его. Посмотришь – ведь буквально изводится мальчишка от ничегонеделания. Во время учебы-то волей-неволей загружен по макушку: школа, общественные мероприятия, бассейн, фехтование… А сейчас, летом, когда многие одноклассники разъехались на каникулы, а отец с матерью целыми днями на работе, парню и свихнуться недолго!
Нина попыталась представить себя на его месте: чем заняться тринадцатилетнему подростку? Ну сбегает в кино, ну посмотрит телевизор, ну почитает книгу… И болтается на улице день-деньской.
– Сережик, ты чем сегодня занимался?
Сын сидел у холодильника, жевал бутерброд, не дожидаясь, пока она накроет на стол: опять забыл пообедать!
– Да так, ничем особенным. Сидели у Витьки, слушали новые записи.
– У какого Витьки?
– Ну… у Витьки, у Безбородько, – смутился Сережка.
– Я же говорила тебе, не надо с ним связываться.
Этот Безбородько жил в соседнем подъезде, учился вместе с Сережей, но был на год старше. Почему-то видом и манерами он казался Нине малосимпатичным, впрочем, как и его родители. Правда, с ними она знакома весьма поверхностно, просто здоровались при встрече.
– Да-а, – обиженно протянул Сережка. – Знаешь, какие у него мировые записи! Ни у кого таких нет!
И начал сыпать названиями каких-то ВИА, рок-групп, именами певцов и певиц – наших и зарубежных. Нина только диву давалась, как он не перепутает, кто из них что поет и что играет.
– Мам, а мам! – Сережка исподлобья, насупившись, посмотрел на нее. – Давай купим магнитофон, а?
Опыт по воздействию ЛСД Баринов постарался провести совершенно для нее неожиданно.
В пятницу она проснулась словно по будильнику, без четверти семь, и привычно чуть виновато улыбнулась лаборантке Любочке, словно извиняясь за то, что и в эту ночь ее не посетили нужные сновидения.
Пока Любочка хлопотала по своему обширному хозяйству, выключая приборы, сматывая провода и убирая датчики, Нина быстро привела себя в порядок и принялась по заведенному здесь обычаю варить кофе. Тем более что она прихватила с собой двойную порцию бутербродов, наметив позавтракать в лаборатории и отсюда ехать на работу. Но тут Любочка вспомнила, что поздно вечером, когда Нина уже спала, звонил Баринов. Он просил ее утром сразу не уходить, обязательно дождаться его появления. А с ее работой обещал все уладить сам.
Но у Нины в запасе имелось два отгула. Она только пожала плечами, усмехнувшись про себя его самоуверенности – как это он сможет уладить такие вопросы в абсолютно чужом ведомстве, – и позвонила дежурному инженеру, что сегодня ее на рабочем месте не будет.
За легкой болтовней о том и о сем Нина откровенно отдыхала.
После бессонной ночи Любочка выглядела свежей и румяной, была, как с вечера, весела и смешлива. Нина с тайной грустью вздохнула, глядя на нее, подумала, что прошли времена, когда и она могла, не отдохнув после дневной смены, работать ночь напролет, зачастую в авральном режиме, и не чувствовать при этом большой усталости, и выглядеть после всего вполне нормально.
«Или укатали Сивку крутые горки?.. Рановато».
Баринов появился после десяти в сопровождении незнакомой женщины лет пятидесяти с небольшим дипломатом в руках. Она оказалась врачом-невропатологом областной клиники, и Нина слегка встревожилась. По тому, как Баринов мелко покашливал и часто поправлял очки, знакомя их, Нина поняла, что он волнуется, и встревожилась еще больше.
Любочка попрощалась и упорхнула.
И тогда Баринов небрежным тоном, словно речь шла о пустяках, заявил, что пришла пора попробовать «немного расшатать» ее психику галлюциногенными препаратами. Он посмотрел на Нину и торопливо добавил:
– Ну, вы же помните, Нина Васильевна, мы с вами предусматривали эту необходимость с самого начала.
Женщина, имя которой у Нины от волнения сразу вылетело из головы, профессионально быстро осмотрела ее. Баринов на это время деликатно вышел. Процедура обследования несколько успокоила, дала возможность внутренне собраться. Женщина уложила инструменты в дипломат, холодно кивнула Нине и вышла из комнаты. Минутой позже появился Баринов.
– Ну вот, Нина Васильевна, карт-бланш на опыт получен, – несколько возбужденно, чуть ли не суетливо сказал он. – И не волнуйтесь, пожалуйста. Врач рядом, в соседнем кабинете, а оперативный контроль за вашим состоянием буду вести я сам.
Из внутреннего кармана пиджака он достал небольшой пузырек из светло-коричневого стекла с этикеткой, наискось перечеркнутой красной полосой, а из бокового – коробку с обыкновенным легкорастворимым сахаром-рафинадом.
Следом за ним, но не вслух, а про себя, она невольно считала капли: раз, два, три, четыре… Жидкость на вид казалась желтоватой, слегка маслянистой и мгновенно впитывалась в сахар.