Трофимова вздрогнула и схватилась за правый бок.
– Извините, Викентий Витальевич, – смутилась она, неловко вытягивая из кармана узкого пиджачка трясущийся сотовый. – Я его на вибрацию поставила и забыла совсем.
– Ничего, ничего, Алина Леонидовна, – живо отозвался Викентий, с любопытством на нее поглядывая, – мне было приятно.
И сообразив, что сморозил что-то не то, испуганно уткнулся в бумаги.
Но Алина его уже не слышала.
– Привет, Маргош, – произнесла Алина в трубку. – Подожди, я сейчас найду место потише.
Звонила школьная подруга Рита, или Маргоша, или Ритуля.
Ей нельзя говорить: «Зайду в кабинет». Наличие у Алины кабинета ее ранит.
Со второго класса по поручению классного руководителя Алина ее «тянула». Были двоечники, были отличники. Алина, разумеется, была отличницей и очень положительной серьезной девочкой. Рите, напротив, тройки ставили из жалости.
Когда она выходила к доске или отвечала с места, то так тяжко молчала, соображая, и так невпопад вымучивала слова, а потом так горько рыдала, что их учительница, пожилая Ольга Никифоровна, не выдерживала пытки и быстро ставила ей тройку в журнал. Даже иногда гладила по головке, подойдя к рыдающей нескладехе.
На уроках физкультуры Рита была нелепа и все время отставала и мазала, чем бы они ни занимались и куда бы ни целились.
Илья Семенович, их учитель пения, страдальчески морщился, слушая Ритины рулады. Попытки обучить ее нотной грамоте тоже успехом не увенчались, и Илья Семенович терзать ее прекратил, высказавшись, что соловьи нотной грамоты не разумеют, однако поют дивно. Пошутил, наверное.
Алина долбила с ней простые и десятичные дроби, а потом, сообразив, что Ритуля не знает таблицу умножения, долбила таблицу умножения. Они хором повторяли правила про «жи» – «ши», ударные и безударные и перенос по слогам. Они учили английский алфавит и паст индефинит.
Алина не очень-то с ней церемонилась. Орала на нее за тупость, хорошо, что не колотила. И переживала каждый раз, когда подопечную тащили к доске или когда всем классом писали контрольную по математике или дурацкие тесты по ОБЖ. Зато Ритины тройки постепенно из «слабых» становились «твердыми», потом среди них начали мелькать четверки, а сама Рита уже не рыдала, уткнувшись мокрым носом в парту.
Все это началось во втором классе и продолжалось до самого девятого. Учителя облегченно вздыхали, а Риткина мама на Алину буквально молилась. Дочку она растила одна и была женщина простая и постоянно занятая. Тетя Тамара водила троллейбус.
Окончив девятилетку почти на одни четверки, Рита пошла учиться в колледж, и это стало апофеозом всей их педагогическо-воспитательной деятельности. Рита решила учиться на провизора, одолела вступительные экзамены и доучилась до последнего курса, защитив диплом и получив специальность.
Сейчас она работала старшим лаборантом на фирме по производству лекарственных препаратов, а недавно ей еще доверили курировать и склад готовой продукции. Поэтому жизнью своей она была вполне довольна. Если, конечно, Алина не проговаривалась случайно о своем кабинете, о своей машине и об их общей с родителями трехэтажной даче.
Когда Алина наконец устроилась за своим столом и снова сказала «аллё», то в трубке рыдали. Алина решила, что обворовали Ритулин склад и теперь всю растрату вешают на нее, Ритулю. Или она потеряла деньги, которые копила на шубу. Или ее бросил парень.
– Ты что ревешь? – спросила она сердито. – Парень бросил?
– Еще бы ему не бросить! – агрессивно прорыдала Ритка, а потом, запнувшись, спросила: – А ты откуда знаешь? Звонили тебе? Кто? Кто тебе звонил? Тебе Сергей звонил?
– Радова, успокойся. Как он мог мне звонить, если мы с ним не знакомы? Что у тебя случилось? Отвечай четко и без истерик.
– Я бы посмотрела на тебя, как бы ты сама смогла без истерик, если бы твоя мать такое устроила! – проорала ей в ответ Рита и очень серьезно завыла.
Алина фыркнула. Понятно, очередной Риткин закидон. С тетей Тамарой опять поругались из-за ерунды какой-нибудь.
Хотя, с другой стороны, с чего бы им ругаться, если они теперь отдельно живут? Тетя Тамара замуж вышла и покинула их с Риткой однушку, чтобы дочка могла наладить личную жизнь. Какая все-таки она классная тетка!
– Моя идиотка-мать зарезала отчима, – вдруг внятно произнесла Ритка.
– Что?! – не поняла Алина. – Что?! Я не поняла, говори громче!
– Мать своего Шурика зарезала. Кухонным ножом, – повторила Рита громче. – А на следствии сказала, что приревновала его ко мне. Что я перед ним задом крутила и она не могла этого больше терпеть.
– То есть крутила задом ты, а прирезала его она? – пыталась вникнуть Алина, все еще надеясь, что это дурацкий Риткин розыгрыш. Или что Ритке приспичило выяснить, поверит или не поверит подруга детства, что тетя Тамара на такое способна.
– Ну, – подтвердила Ритка, – а кого? Ну не дочь же резать? Хоть и дрянь порядочная, а все же дочь. Ты представляешь, это она так следователю сказала! Не захотела меня, дрянь такую, жизни лишать!
Тут спокойствие ее покинуло, и Ритка опять взвинтилась:
– На кой фиг мне сдался этот ее старый козел!? Мало того что она его пришила, так еще и в отделение сама пошла, а там гадости про меня наговорила! И Сергей от меня ушел! Сразу же, как я ему про мать рассказала.
Послышались всхлипы, всхлипы усилились, и Ритка отсоединилась.
Алина поняла, что, во-первых, Ритка не шутит, а во-вторых, с ней истерика. Значит, надо ехать и разбираться на месте. Ё-моё.
Алина немного повозилась с замком и решительно толкнула дверь. Вошла в чужую темную прихожую. Хлопнула ладонью по выключателю и осмотрелась. Здесь она не была ни разу, да и бывать не планировала. Но – надо.
Квартира, естественно, была опечатана, но подруга Марьяна разрешила проникнуть, так уж и быть.
С Марьяной они подружились еще на юрфаке. У нее была забавная фамилия – Путято, но никто из сокурсников даже не пробовал эту фамилию как-то обыграть, найти рифму или что-то еще, что студентам кажется особенно остроумным. Не то чтобы Марьяна отличалась свирепым нравом, однако дразнить ее опасались.
По окончании университета Марьянина деятельная натура занесла ее в ряды столичной тогда еще милиции, а Алина, которой больше нравились сосредоточенное сидение в кабинете и скрупулезное изучение параграфов и формулировок, нашла себя в качестве юрисконсульта. Такая разница в темпераментах ничуть не мешала их дружбе. Они симпатизировали друг другу и говорили на одном языке, а это немало.
Вчера, посетив наплакавшуюся до икоты Ритку и дотошно обо всем ее порасспросив, а потом кое-как успокоив, Алина сразу же позвонила Марьяне на службу.
Та почти полгода как была переведена из своего районного отделения в самое что ни на есть сердце московской полиции – на Петровку.
«Дослужилась, карьеристка», – с усмешкой подумала Алина, но это она так, любя. Марьяна была умна, энергична, зубаста, а кроме того, азартна и удачлива. Неплохой капитал. Семьи у подруги не было, но Алине как-то даже не приходило в голову задаться вопросом – почему? Не рисовался в ее воображении мужчина, которому Путято стирает носки и гладит рубашки. Видимо, Марьяниному воображению он тоже не рисовался.
Алина ей звонила в надежде, что Машка сможет воспользоваться своими связями и узнает какие-нибудь подробности, так сказать, изнутри. Алина не представляла себе, чем в данном случае могут помочь эти подробности, но ее сознание категорически отказывалось принять и усвоить, что тетя Тамара могла кого-то убить, тем более мужа, тем более пырнуть ножом. Она не алкоголичка, не наркоманка, не подвержена приступам буйства. По крайней мере, ранее в этом замечена ни разу не была. Если это только не внезапное обострение скрытой вялотекущей шизофрении.
Нужно будет все обдумать, может, медэкспертов потребуется привлечь. Нельзя тетю Тамару бросать.
Но оказалось, что Марьяна не просто в курсе, Марьяна это дело ведет. Риткина мамаша явилась с повинной прямиком к ним на Петровку. Это было удачей, если в данной ситуации уместно говорить об удаче.
Марьяна Алину выслушала и сказала: «Ладно, свидание получишь», а потом тут же перезвонила и велела: «Только ко мне сначала зайди».
Все это было вчера, а сегодня с утра вместо работы Алина приехала в эту опустевшую квартиру, ключи от которой ей дала подруга Ритка.
Та наотрез отказалась идти к матери в СИЗО. Рыдала и говорила Алине:
– Я потом, я как-нибудь потом к ней обязательно схожу. Но пока не могу, понимаешь? Не могу! Ты скажи ей, что я заболела, ладно? Что я зайду, как поправлюсь.
Алина старалась понять. Не получилось, хотя она честно старалась.
Она вспомнила, как тетя Тома Ритку любила. И Ритка очень любила мать. А потом выросла и начала матери хамить, они ссорились часто и зло. Куда что делось?..
Алина осмотрелась, соображая, где тут что. Наверное, нужно найти что-то типа спальни, а в спальне уже обнаружится и платяной шкаф. Нужен свитер, носки шерстяные, смена белья…
Обстановка давила. И тишина стояла какая-то затхлая, и воздух казался наполненным ватной жутью. Как будто некто бестелесный и недобрый, растворенный в пространстве стен, встретил ее у входа и теперь с холодной усмешкой рассматривал ее и изучал, и ему было немножко любопытно, зачем она пришла и что собирается тут делать.
Поймав себя на этих мыслях – нет, ощущениях, Алина рассердилась и решительно двинулась исследовать апартаменты. Свернула направо и по узкой кишке коридора вышла на кухню. Кухня как кухня, раньше у них тоже такая была. Линолеум на полу, кафель над мойкой, мебель разномастная.
Она поискала глазами какой-нибудь приемник. На табурете у окна нашлась магнитола: старенький советский двухкассетник «Маяк». Этот аппарат Алина хорошо помнила, это тети Тамарина вещь. В школьные годы, назанимавшись под завязку химией с геометрией, девчонки расслаблялись, слушая по нему «Иванушек» и Таню Буланову.
Привычным движением Алина потыкала по клавишам и, обнаружив в правом кассетоприемнике какую-то кассету, уверенно нажала кнопку воспроизведения. Кухню тут же наполнил хриплый баритон Владимира Семеновича, экспрессивно и со вкусом выводящего что-то о серебряных родниках и золотых россыпях.
«Высоцкий так Высоцкий, главное, пошумней и погромче», – подумала Алина и, более не задерживаясь в помещении, где недавно умирал человек, прошагала в глубь квартиры.
У тети Тамары все было прибрано. Когда она только успевала?
Насобирав по полкам стопку носильных вещей и водрузив сверху на нее пару толстых шерстяных носков-самовязов, Алина отправилась в прихожую – упаковывать собранное. Главное, магнитофон не забыть выключить, а потом бумажку снаружи снова наклеить. В смысле с печатью.
Когда она впихивала тети Тамарин спортивный костюм в дорожную сумку, которую специально для такого дела захватила из дома, Высоцкий на высокой ноте неожиданно смолк, затем раздался тихий щелчок, шипение, затем чье-то невнятное бормотание и громкое «Алё», а после паузы незнакомый мужской голос с надрывом прохрипел:
– Гнида! Ты гнида, понял?! Нет, ты понял?!
Пауза. Шипение. Опять надрывающийся голос:
– Ты ее не найдешь никогда, ты понял?! И пузырь не найдешь, я хорошо спрятал. Задергался, шкура!.. Ты правильно дергаешься… У меня и телефончик ее есть, а ты как думал?..
Голос умолк, лишь тихо шипел магнитофон, перематывая пленку.
Алина замерла на одной ноге, подпирая сумку коленом и стараясь, чтобы вещи не вывалились на пол. Первый испуг прошел. Это же просто магнитофонная запись, и больше ничего. Но кто это говорит?! Может быть, тети-Тамарин муж, теперь уже покойный?
Бросив сумку на полу, она кинулась на кухню, голос вновь рванулся ей навстречу.
– Да пошел ты!.. – зло выкрикнул предполагаемый Шурик, и Алине опять сделалось жутковато.
А голос все говорил и говорил, яростно, с ненавистью:
– Короче, Додик, бабки мне твои на хрен не нужны. А ничего не хочу! Хочу тебя, гниду, проучить, а больше ничего. Таких, как ты, учить и наказывать надо. И учти, больше мы с тобой не…
Магнитофон тихо щелкнул, останавливая кассету, и запустил обратную перемотку. Сторона кончилась. Запись прервалась.
Алина подошла к шипящему двухкассетнику, медленно протянула руку к панели и нажала кнопку «стоп».
Стоп! Рядом красная копка «запись». Промахнулся, значит, Шурик, когда спешил ответить на звонок. Не на ту кнопочку впопыхах нажал.
Да, дела…
Алина стояла над магнитолой и думала. Надо отнести кассету Марианне. Сегодня же. Очевидно, имелись у покойного Александра некие запутанные отношения, но вот с кем? С кем?..
Хотя… Нет, не будет она Марианне мозги засорять. У нее на руках и труп, и преступник. А что дела какие-то и с кем-то у покойного были, то вряд ли это напрямую связано с его безвременной кончиной от руки потерявшей рассудок жены.
Но кассету изъять все-таки нужно.
Алина потрясла сумкой, утрамбовывая вещи, застегнула сверху молнию и, окинув напоследок быстрым взглядом кухню, собралась уже на выход, как заметила на подоконнике грустные растения в разноцветных керамических горшках. Собственно, их она видела с самого начала, но только сейчас сообразила, что их не мешало бы полить, а то загнутся. Когда еще Ритка соберется сюда наведаться…
Горшков было три – в одном растопырился матерый столетник, во втором душистая герань разрослась аж на всю высоту оконного проема, между ними красовалась кокетливая сиреневая фиалочка.
«Недокомплект, – сделала вывод Алина, – где-то должны стоять остальные».
Остальные нашлись в комнате, выполняющей роль гостиной, а в спальне никаких растений не было. В гостиной горшков тоже было три: видимо, Тамара Михайловна уважала симметрию. Все правильно – декабрист, каланхоэ и столбик кактуса.
Алина хмыкнула и отправилась на кухню за водой. Она не обнаружила ничего подходящего для полива цветов – ни кувшина, ни лейки, поэтому решила обойтись обычной чашкой.
Чашек и мелких плошек на сушилке было много, чистенькие, они стояли кверху донцами, выстроенные во фрунт, но Алина потянулась за той, которую увидела во втором ряду почти у кафельной стенки. Ей вдруг стало неприятно оттого, что она возьмет в руки чашку, из которой перед смертью, возможно, пил воду убитый.
Чашка тормозила, сопротивлялась, не хотела выползать на этот край. Потому что под чашкой обнаружился еще один предмет. Непонятный. Непонятный и необычный.
Больше всего предмет походил на шкатулочку с откидывающейся крышкой. Или на футляр для маленького, но толстенького флакончика с духами. Или на пудреницу, но как бы это… стационарную… Которую держали в будуарах на своих туалетных столиках дореволюционные барыни и барышни, а может, и купчихи. Они изящно откидывали крышечку, обмакивали в рисовую пыль нежную пуховку и легким движением тонкой кисти проходились ею по бледному аристократичному лицу. Или по круглощекому купеческому.
Алина откинула крышечку, заглянула внутрь, прищурившись. Шершаво и как-то грязновато для пудреницы. Нюхнула. Ее нос уловил какой-то знакомый запах, но это был не парфюмерный запах, а скорее химический. Она задумчиво поставила предмет на кухонный стол и отправилась поливать растения.
Вроде бы не место для такой вещицы на посудной сушилке, а? И чья она? И что она? Голос покойного из магнитофона тоже упоминал, что он, покойный, спрятал «ее» так, что не найдешь.
А чего тут искать? Вот же она, нашлась моментально. Хотя ее, может, и не искали пока? Не искали, но будут? А когда? Или он говорил не о вещи? Или он говорил о человеке женского пола?
Алина взяла загадочный предмет и засунула его в боковой карман сумки, где уже лежала изъятая магнитофонная кассета. Теперь есть смысл все это показать Марьяне. Или сначала тете Тамаре. Правильно, она же сможет сегодня с ней поговорить. Покажет и спросит, что за вещица. Та ей все объяснит, и Алина вернет ее обратно, не заморачивая задерганной Марьяне голову. И вообще, ей пора.