И Александр стал выслеживать Ильмиру. Начал с того, что спросил у местного жителя – мальчика лет девяти, где живет русская женщина. Мальчик сначала не понял, о ком идет разговор, но потом указал на дом Рахмедовых. Выбор ребенка был не случайным: Чернецов надеялся, что ребенок не очень сведущ в вопросах религии и интерес постореннего дяди к их тете ему ни о чем не скажет. Так оно и случилось. К тому же Александр не знал, как обращаться к почтенным старцам…
Но в доме Рахмедовых жило много женщин, и нужно было еще дождаться, когда выйдет на улицу та, что ему нужна. Сашка быстро понял, что ждать ему, возможно, придется долго, и решил было обойти весь дом со всех сторон, заглядывая на всякий случай в окна. Конечно, он и подумать не мог, что женщины в этом доме живут гаремом, а гарем – на втором этаже, но ему несказанно повезло: в окне на кухне он увидел ту, которую искал. Ильмира месило тесто и была одна. Кухонное окно было, по его подсчетам, близко от входной двери, и Сашка постучался.
Кухня действительно находилась рядом с выходом на улицу, поэтому Ильмира услышала стук и без всякой предосторожности открыла. Чернецов не верил своим глазам: перед ним стояла женщина русской национальности, со славянским лицом и в платке, который ей, кстати, совсем не шел. На вид ей было около сорока. Александр растерялся, забыл даже, зачем пришел.
–…Так вам что угодно? – продолжала спрашивать Ильмира, не получая ответов на свои вопросы.
– Я… мне… я хотел только спросить, не дадите ли напиться?
– Конечно. Сейчас, минуту…
По правде говоря, Александр мало сомневался в отказе: когда-то он слышал, что кавказцы – народ обычно гостеприимный и никогда не отказывают в помощи, а если могут, то всегда посильно помогают… Ильмира жестяной кружкой зачерпнула из пластмассового ведра воды и вынесла гостю.
Александр пил и не сводил глаз с хозяйки, а в это время в хибару возвращалась Зарема – жена двоюродного брата Ахмета. Она еще только приближалась, и бог весть, что ей привиделось издали, но когда Чернецов ушел, она напустилась на Ильмиру:
– Как тебе не стыдно улыбаться чужому мужчине и не наших кровей? Или ты забыла, что сказал Пророк?
– Зарема, аллах с тобой, тебе показалось! Этот человек всего лишь попросил стакан воды, но я не смела с ним заговорить или улыбнуться ему!
– Ты стояла очень близко к нему…
– Стояла… – не стала отрицать Ильмира. – Зарема, дай слово, что ты об этом никому не скажешь…
– Поклянись пророком, что ты ему не улыбалась…
– Клянусь Магометом, – Ильмира упала на колени и крепко поцеловала руку Заремы. Лицо Заремы смягчилось.
– Ладно, я никому не скажу… Но, признайся, тебе ведь понравился этот русский?
– Вовсе нет. С чего ты вязла?
– Он на тебя так смотрел!..
– Просто я здесь единственная русская, вот и привлекла его внимание. А если даже и посмотрел – так он на меня, а не я на него.
– Честно? – строго спросила Зарема.
– Честно, – подавленно ответила Ильмира и чуть не разрыдалась от обиды.
– Ну, смотри… – как будто пригрозила Зарема и ушла. А Ильмира обтерла руки, села за стол и упала на вытянутую руку. Послышались всхлипы.
Но больше Чернецов не приходил и Ильмира о нем не вспоминала. Для нее Сашка был обычным прохожим, попросившем напиться, а она ему неосторожно открыла. Она не думала о том, почему этот русский пришел именно к ней, хотя аул большой, а дом Рахмедовых ничем особенным на общем фоне не выделяется. Ей и в голову не могло прийти, что русский смотрел на нее не простым гостем…
Как-то утром Ильмира взяла старшего сына Анвара и вместе с ним пошла за водой за полтора километра. Анвару шел уже девятнадцатый год, лицом он был вылитый отец. Он шагал впереди матери и нес одно ведро с водой, а два полных несла мать: у мусульманских мужчин не принято помогать женщине справляться с ее прямыми обязанностями. Для Анвара это ведро было как кружка, а Ильмира обливалась потом и периодически останавливалась передохнуть. И где-то на середине пути мать и сын нечаянно наткнулись на съемочную группу телевизионщиков.
Увидев, в каких условиях живут женщины на Кавказе, Александр разинул рот и долго не мог его закрыть, пытаясь переварить тот факт, что женщина тратит надрывные силы, а мужчина идет рядом и как будто этого не видит. Но вдруг он узнал в женщине ту, славянский облик которой не давал ему покоя уже несколько месяцев. Александр хотел что-то сказать, но не решился. Ильмира, в свою очередь, окинула репортера уставшим взглядом…
Никогда Александру Чернецову не было так тяжело, как сейчас. У него чесались руки, чтобы взять ее ведра и понести туда, куда она скажет. На выручку пришел оператор Кустодиев:
– Что ж ты, – обратился Борис к Анвару, – матери не поможешь? Поднес бы ей хоть ведро, что ли?
– Это ее дело – ведра таскать, – резко ответил сын на хорошем русском.
– Зачем же ты тогда пошел с ней, если не хочешь помочь? – взволнованно вмешался Александр.
– Потому, что так положено, – неласково ответил Анвар.
– Я журналист, – вырвалось у Чернецова, – и готовлю по спецзаказу из Москвы передачу про народы Северного Кавказа. Собираю фольклор, записываю обычаи и обряды, историю народа, – на ходу сочинял он. – Сейчас у меня как раз очередь лезгинов. Не могли бы вы мне уделить какое-то время для беседы?
– Сейчас – нет, – неожиданно переменившимся тоном ответил Анвар. – Вы приходите к нам домой – посмотрите на наше гостеприимство, попробуете нашу кухню… Только не сегодня: у нас сейчас Рамадан – мы постимся, поэтому по правилам угостить вас не сможем. Заходите через две недели. – Анвару польстило то, что с таким предложением журналист обратился именно к нему, а он воспользовался своим мужским правом принимать решения.
– Мне прийти к вам домой? – у Чернецова будто крылья выросли. – Куда именно?
– А вы ждите здесь: мать за водой ходит часто, а я ее бессменный сопровождающий. Я тогда дома скажу – там все приготовят к вашему приходу.
Эти две недели журналист провел в поездках по Дагестану – такое задание ему поступило из Москвы. Делал репортажи из Дербента, Хасавюрта, Махачкалы и Кизляра, который был довольно далек от здешнего села. Чернецову поручили подготовить полную программу о Дагестане – в жанре документального фильма. После, собрав полученные сведения, Александр приобщит их к уже имеющимся материалам, и у него получится складный документальный цикл программ.
У Рахмедовых гости встречены были очень добродушно. Сразу с порога, как только они вошли, Казбек Азаматович, дед Ахмета, заиграл какую-то незнакомую гостям мелодию на национальном инструменте, домочадцы запели песню на лезгинском языке (позже Александр узнает, что это был лезгинский фольклор, которым обычно приветствуют почетных гостей). К их приходу накрыли щедрый стол, на котором, однако, не было водки. Зато было изобилие блюд, которые русским гостям показались изысканными деликатесами. Мусульмане не едят свинины, зато употребляют прочие виды мяса – говядину, баранину, курятину; мясных блюд было много: кебаб, котлеты, бозбаш (мясной суп с картошкой), заимствованные у русских. Стояло на столе и повседневное блюдо – хинкал с начинками из творога и яиц и даже праздничный пирог и халва. Но, конечно же, главным был царь шашлык из баранины, бесподобно приготовленный с приправами на шарнире. От шашлыка исходил божественный запах.
Никогда в жизни ни Чернецов, ни Кустодиев не ели так вкусно и сытно, как сегодня. Александр даже украл кусочек шашлыка и курятины для съемок – чтобы подразнить зрителей.
Наевшись до отвала, журналист приступил, наконец, к делу.
– Мы готовим передачу о народах Дагестана, – пояснил он.
– О, – одобрительно сказал аксакал, – нашим народам есть о чем рассказать. Только в Дагестане народов много, и часть из них живет здесь, в горах, а часть – на равнине. Вы уже были на равнине?
– Мы обязательно там побываем, – заверил Чернецов. – Нас интересуют обычаи, культура, фольклор, религия – одним словом, все, что имеет отношение к дагестанским народам. Но начать мы решили с лезгин, потому что в вашей местности мы остановились. Можно обратиться с вопросом к вашей женщине? – осторожно спросил Александр, обращаясь ко всем сразу.
– Обратитесь, – разрешил аксакал.
И Чернецов завел разговор, конечно же, с Ильмирой:
– Вот я заметил, что вы славянской наружности. А что вы делаете в горах Дагестана?
– Это правда, – живо ответила Ильмира. – Я действительно русская и по крови – христианка. Моя родина в Беларуси, в провинциальном городе, где я родилась и прожила восемнадцать лет. Но потом, чтобы выйти замуж за Ахмета Рахмедова, человека иной религии, я приняла его веру. И теперь живу так уже двадцать лет.
– Вы двадцать лет живете в Дагестане?
– Да.
– А зовут вас как?
– Ильмира. Для белорусов имя, конечно, странное, а здесь оно очень удобное.
– Вас так назвали с рождения или вы сами приняли это имя?
– Так меня зовут всю жизнь, а назвали в честь акушерки, помогшей мне появиться на свет; она была татаркой. Этим именем меня крестили.
«Вот и познакомились, дорогая!» – по себя обрадовался Чернецов.
– А может быть, вы мне расскажете об этнических особенностях лезгин?
– О нет, – вмешался Шамиль Казбекович, – она по происхождению не лезгинка, поэтому ничем вам помочь не сможет. Извините.
Сашка расстроено умолк.
Беседуя с журналистом, Ильмира успела заметить, что он весьма хорош собой, молод и аккуратен. В него можно было бы влюбиться, если бы для нее это не являлось запретным грехом. Однако после индивидуальной беседы с Александром Ильмиру будто подменили. Она вдруг потеряла покой и стала думать о журналисте днями и ночами. Мысли ее были настолько глубокими, что она иногда не слышала, как к ней обращаются в доме, чего от нее хотят дети, что ее зовут. Глядя вокруг себя, Ильмира со страхом понимала, что окружающее ее общество людей становится ей все более противно. Она боялась себе признаться, что ей понравился журналист, что ее к нему тянет. Ей казалось, что это не то влечение, которое греховно и запретно, а просто журналист был русским, и теперь их двое русских в этом глухом дагестанском ауле, населенном одними лезгинами. Это национальное, успокаивала себя Ильмира.
Поздним вечером, когда в гареме все утихло, Ильмира предприняла секретную вылазку. Она вылезла из кровати и на цыпочках спустилась на первый этаж дома. У кого-то слева от нее работал телевизор, но как раз поэтому ее и не услышали. Ильмира кралась, как кошка, осторожно, с оглядкой, стараясь не шуметь, и, наконец, отодвинула задвижку. Лицо обдал теплый ветер. Ильмира ступила шаг за порог, плотно прикрыла дверь с улицы и со всех ног побежала без оглядки.
Она быстро нашла палаточный лагерь телевизионщиков. Мужчины мирно спали в своих шалашах. Окрестность освещали только звезды и луна. Место, облюбованное телевизионщиками, было тихое и уединенное, по безлюдности напоминавшее лес, где за сохранность личных вещей никто не боялся. Ильмира старалась угадать палатку Александра.
Палатка закрывалась изнутри на «молнию». Приподняв ее за самый край, Ильмира открыла ее створки и заползла внутрь, но нечаянным движением разбудила спящего. Тот вскочил как ужаленный.
– Вы кто? Как вы сюда попали?
В лицо Ильмире ударил свет от фонарика. Она обрадовалась: перед ней сидел Александр.
– Это я, – тихо ответила Ильмира. – Вы ведь хотели, чтобы я пришла?
Чернецов вгляделся в незваную гостью.
– О боже, это вы! Ильмира, да это возможно ли?
– Я давно заметила, как вы на меня смотрите… Я очень боюсь, но я пришла к вам разбавить это надоевшее мне общество.
– Как вы меня нашли?
– Почувствовала.
– А как вы ушли из дома?
– Осторожно. Прошу вас, освободите меня от этого! Эта слепая вера и этот край отняли у меня все, я теперь всего лишь бесправная женщина. Мне все надоело! Я хочу домой!
– А как же ваши дети?
– Здесь дети всегда остаются с отцом, – отрешенно ответила Ильмира. – По правилам мусульманского права при разводе супругов с матерью остаются девочки до времени выхода замуж, а мальчики – лишь до семи-восьми лет. Но я не думаю, что Ахмет бы отдал мне их. Здесь другие порядки.
Чернецов взял ее за руки и некоторое время молча любовался и ими, и лицом Ильмиры.
– За тобой нет «хвоста»?
– Меня никто не видел.
– А где твой муж? Что-то я его не видел… Хоть бы посмотреть, как он выглядит…
– В Дербенте: там у него офис фирмы по грузоперевозкам, соучредителем которой он является. В его личном распоряжении несколько грузовых фур и микроавтобусов. Он в Дербенте пропадает часто и подолгу, но переезжать туда не думает: ему удобно жить так, как есть.
– Ты у него единственная жена?
– Да. В Дагестане многоженства нет, потому что Дагестан – территория России, а в России полигамия запрещена законом. Полигамию разрешает религия. Но если мужчина решил взять вторую жену, он должен быть готов ее содержать. У Ахмета нет такой возможности. Вторая жена берется только с разрешения первой. А Ахмет такой человек, что женится только по любви, нелюбимая женщина ему не нужна. Вообще, многоженство не столь распространенное явление, как кажется. В некоторых мусульманских странах по закону мужчина может иметь лишь две жены, а в ряде стран полигамия и вовсе запрещена.
– А что такое шариат? Сейчас часто говорят о нем, даже ругают мусульманское правосудие, что, якобы, оно основано на законах шариата. А насколько это правда?
– Правда. Шариат в переводе с арабского «ясный путь, по которому надлежит следовать». В принципе, это исламский образ жизни. Шариат – мусульманское законодательство, включает нормы, которые регулируют семейные, гражданские, бытовые и прочие взаимоотношения мусульман. В шариате предписано все: нравственные законы семейной жизни, различные разрешения и запреты. Все это закреплено в Коране и по этим правилам живет весь мусульманский мир.
– А село это тоже по шариату живет?
– Обязательно. В городах, особенно в крупных, больше открытости и свободы, больше лояльности, а в сельской местности, конечно, жестко. А в нашем ауле особенно: у нас абсолютный патриархат. Аулом негласно правят старейшины – они есть почти в каждой семье, а старейшины по складу души ортодоксальные ревнители традиций, поэтому у нас здесь все очень консервативно. Самый консервативный, конечно, быт. Религиозная обрядность в быту тесно связана с лично жизнью людей и является для многих только данью семейным традициям. Ряд мусульманских обрядов и праздников принимается некоторыми людьми как выражение национальных обычаев. В религиозно-обрядовой стороне жизни и семейно-брачных отношениях свои позиции сохраняет шариат.
– А кровная месть здесь есть?
– Наблюдается. Вообще лезгины от кровной мести давно отказались – сегодня это обычай себя практически изжил. Но в нашем селе живут родовыми сообществами и очень чтят культ предков, а там, где есть родовое сообщество и культ предков, кровная месть в некоторых случаях необходима – например, убийство родственника или оскорбление семейной чести. Если за это не отомстить – считается позором. Десять лет назад, помню, в другом конце аула у нас произошло изнасилование, а в этих краях оно запрещено. Какой-то махачкалинец надругался над местной девушкой – насильник был приезжим, потому что здешние никогда на такое не пойдут: они знают, что здесь подобные вещи жестоко караются. Так вот Аслан, старший брат той девушки, его отловил и перерезал горло – по обычаю кровной мести. Правда, ее саму тоже убили – за то, что своим бесчестьем опозорила семью. Как сейчас вижу: Аслан идет по аулу с окровавленным ножом.
– Когда совершают кровную месть, как-то по-особенному убивают?
– Обычно перерезают горло: так правильней.
Чернецов свистнул:
– Жестоко!
– Увы…
– Но паранджу, я смотрю, здесь не носят…
– Нет. Одежда подобного рода в России не принята.
– Так ты, наверно, знаешь здешний язык?
– Лезгинский? Знаю, конечно. А еще арабский. Коран написан на арабском языке и молитвы читаются тоже на арабском. Итого четыре языка.
– Почему четыре?
– Ну как же… Русский, белорусский – я его еще не забыла, лезгинский и арабский. Так что я полиглот.