Сердитый взгляд секретаря обратился в сторону единственной в зале молодой, лет двадцати пяти, девушки, тыкающей пальчиком в экран заморского гаджета. Девушка хмыкнула, но телефон убрала. Остальные семнадцать поэтов смотрели с неодобрением.
– Руководитель кружка Алина Лёшина задерживается, – продолжила выступающая, – а время, как вы видите, уже девятнадцать ноль ноль. Пора. И по традиции, начнем с декламации. Чтобы не создавать излишней суеты: садиться, вставать, выходить за трибуну, уходить с трибуны – начну со своего нового стихотворения. Я назвала его «Весна в Батайске».
Голос Петровой оказался глубоким и торжественным, отчего звучавшее напоминало какую-то песню:
Все стало вокруг голубым и зеленым,
В ручьях забурлила, запела вода.
Вся жизнь потекла по весенним законам,
Теперь от любви не уйти никуда,
Не уйти никуда, никуда.
Любовь от себя никого не отпустит.
Над каждым окошком поют соловьи.
Любовь никогда не бывает без грусти,
А это приятней, чем грусть без любви.
В конце поэтесса театрально склонила голову, и зал разразился аплодисментами. Только два старичка на задней парте о чем-то шушукались и саркастически хихикали. Это выглядело неуважительно к чтецу и Якоба, покраснев за коллег, отвернулся к трибуне.
Выступили еще шесть поэтов, после чего вновь взобравшаяся на трибуну Петрова торжественно провозгласила:
– У нас в зале присутствует новенький!
Девятнадцать пар глаз вперились в смущенного Архипа Семеновича.
– Знакомьтесь! Архип Якоба! И сейчас он прочтет нам пару своих произведений!
Аплодисменты грохнули, как трубы Апокалипсиса. Якоба нетвердой походкой просеменил к трибуне, развернул рукописи и замер.
В это же время, так уж пересеклись космические сферы, на пороге возникла энергичная руководительница кружка, автор нескольких официально изданных книг Алина Лёшина.
Увидев растерянный взгляд Якобы, руководительница махнула рукой:
– Новенький? Читайте, читайте!
И по-махновски лихо бухнулась за одну из парт посередине зала.
Что прочитать этим монстрам поэзии? Чем удивить или хотя бы расположить к себе? Лихорадочное перелистывание обнажило тот самый стих. Якобу обдало горячим ветром афганских пустынь. Когда «за речкой» все начиналось, он служил на заставе поваром. Видел, как самолеты и вертолеты летели на ту сторону. Был в самом сердце будущей войны. Повоевать не успел, потому как дембельнулся, но ощущение войны осталось в памяти на всю жизнь.
– Стихотворение «Черная речка»! – задребезжавшим от волнения голосом сказал Якоба. – Посвящаю ребятам, погибшим в Афганистане.
Летят на ту сторону вертушки
Суровая пора настала
За речкою вовсю грохочут пушки
И жить тем многим уже очень мало.
Все кто стоит вокруг не все погибнут,
И кто-то к матери домой вернется,
Но кому-то нет несчастья в той године сгинуть,
А кто-то с боя никогда уж не вернется.
Я помню пороха разрывы и снаряды
И долгий бой в пустыне Кандагара
Мы любим мир и никогда на свете
Мы не хотим здесь нового пожара.
Голос Архипа по мере чтения креп, передавая собравшимся все более возвышенные эмоции, а в конце Якоба почувствовал слезы на щеках, и с удивлением обнаружил такие же слезы понимания у многих из сидевших в зале поэтов. Только руководительница непонятно ухмылялась. Впрочем, женщине не обязательно понимать суровую мужскую военную поэзию.
Лёшина вежливо похлопала вместе со всеми чем исправила не слишком приятное о ней впечатление.
– Поприветствуем нашего нового автора, – сказала она. – Прекрасный жизненный опыт позволит ему написать еще много замечательных стихов! А мы поможем!
Все-таки прекрасный! Поняла-таки мысль! Ну что же, нормальный руководитель!
Еще полчаса все читали свои произведения. Алина Лёшина тоже «блеснула». На удивление Архипа, это оказались незрелые, даже туповатые строчки. Сами посудите:
Закутав плечи в облака,
на крышах осень почивала –
все чаще окоченевала
ее шафранная рука.
Кто кого закутал? Во что? В облака? Почему почивала? Какая рука? При чем здесь экзотическая приправа? Нагромоздила Алина Игоревна бог весть чего и выдает замысловатой поэзией. До Пушкина ой как далеко! Впрочем, у всех свои недостатки. От последней мысли Архипу вдруг сделалось так тепло и уютно, как у мамы в детстве на печке. Ведь и вправду, все мы люди, все мы ошибаемся, но главное, что все мы – одна большая поэтическая семья! На волне нахлынувшей нежности Якоба подошел к Лёшиной и тихонько тронув рукой, сказал:
– Хорошие у вас стихи.
И пожалел, что сказал. Говорит же русская мудрость, что есть вещи, которые лучше не трогать.
– Неплохи, – согласилась руководительница, – а вот ваши слабоваты. И правильно, что пришли к нам. Поможем, что называется, раскрыться. Возведем на поэтический Олимп.
Сколько самомнения! Какой пафос! Архип ничем не выдал охватившего его отвращения и быстро отошел в сторону.
Тут же почувствовал, как кто-то трогает. Секретарь. Альбина Петрова.
– Она у нас такая! Жесткая. Я бы сказала, жестокая. Не слушайте, хорошие у вас стихи. С душой. С сердцем. Вот, возьмите книжечку, тут теория стихосложения. Прочитаете и будете с ней на одном уровне. Недорого. Пятьдесят рублей.
На счастье, в кармане нашлась сотка. Архип с волнением распахнул тонкую брошюрку и понял, это именно то, что сейчас нужно. Тут тебе и «рифма», и «ямб», и «хорей», и даже какой-то «амфибрахий»! Боги послали спасение – поэтическую грамотность. Горячо поблагодарив секретаря за чудесную книжку и положив в карман сдачу, Якоба попрощался с собравшимися, пообещав обязательно явиться на следующее заседание ровно через неделю.
Глава пятая
Всю ночь Архип Семенович изучал удивительный трактат. Всего десять страниц, а сколько мудрости, сколько концентрированной полезной информации, собранной за сотни лет торжества поэзии! Ямб, хорей, дактиль, амфибрахий, анапест, спондей! Математика стиха! Арифметика звучания вечности!
Мир распахнулся перед поэтом в потрясающей, скрытой от простого обывателя, невероятной и в то же время доступной теперь красоте. Всего за ночь Якоба стал другим человеком. Теперь он понимал все, чего не видел раньше. Теперь был согласен даже с Лёшиной, даже с Некрасовым. Совершенно справедливо критиковали они его творения, полные души, но напрочь лишенные гармонии.
Архип бросился к своим стихам и обнаружил множественные нарушения хорея и ямба в написанном. О, как же далеки его стишки от того, что Пушкину казалось естественным и понятным по причине того, что гений учился в лицее, где наверняка проходили такие фортеля.
Под утро уставший от волнительных событий Якоба заснул, сжимая в руках книжицу и твердо зная, что такое четырехстопный хорей и пятистопный ямб.
Разбудила Нинель.
– Ты б поел, Архипушка! – глаза заботливые, добрые. – Тебе через час к детям идти.
– Что бы я без тебя делал, сестрица! Хорошая ты моя!
За завтраком Архип не удержался:
– Всё, Нинелюшка! Я просветился!
Нинель посмотрела с интересом.
– Я понял, как писать стихи, чтобы они были как у лучших, как у Пушкина, Лермонтова, Рубцова. Представляешь, есть четкие правила, есть созвучие, есть такие интересные вещи, о которых я даже не подозревал!
Нинель кивнула. Ну да, она же учитель литературы, кое-что из этого знает и так. Может, не настолько глубоко, как открылось Якобе, но не в диковинку все эти анапесты…
– Я посмотрел стихи свои и нашел недочеты. Я исправлю, и тогда они увидят, что я хотел сказать, а не какие-то корявости в тексте.
– Вот и молодец, Архипушка! Покажи им всем, где раки зимуют! И давай уже одевайся на встречу. Времени мало.
Актовый зал пятой школы, старенький, с побитыми стенами и крошащимся потолком, был тщательно выметен и помыт. Гул разнотонных голосов густым звуковым туманом висел над сотней кресел и стульев, заполненных людьми. Мальчишки, девчонки, учителя, родители и другие, не входящие в школьный «кадастр» субъекты, по разным причинам оказались здесь, дабы приобщиться к высокому миру поэтических образов и аллюзий.
– Вы должны прийти! – сказала по этому поводу неделю назад на общешкольной линейке директриса. – Иначе я расценю это как неуважение к культуре и лично ко мне.
Архип раскладывал бумаги на столике, установленном на сцене. Происходящее напоминало ему какую-нибудь встречу с Евгением Евтушенко, виденную по телевизору. Конечно, скромных масштабов, по причине не такой уж огромной величины поэта.
Наконец ведущая, учительница в солидном возрасте и строгом платье, сидевшая рядом с Якобой, взяла микрофон:
– Друзья! Мы собрались здесь не как учителя и ученики. Мы пришли сюда не для того чтобы праздно провести предстоящий час. Нет. Сама судьба объединила нас, чтобы показать волшебный мир слова…
– Абрамов! – голос учительницы профессионально взлетел от контральто к сопрано. – Тебе неинтересна поэзия?! Тебя не волнуют высоты духа?!
Красный от стыда Абрамов неловко поднялся над товарищами по заднему ряду.
– Мне интересно, – промямлил он. – Волнуют.
– Садись, Абрамов. Может быть, именно сегодня ты сделаешь шаг к тому, чтобы стать уже человеком с большой буквы! Перед вами, друзья мои, известный батайский поэт Архип Семенович Якоба!
И ударила в ладоши.
Аплодисменты оглушали. Умеют батайчане достучаться до сердца артиста или поэта. Благодарная публика.
Архип встал и взял в руки бумажку. Поправить ямб и хорей еще не успел, впрочем, это было ни к чему. Школьникам непонятны литературоведческие термины критиканов. Они чувствуют сердцем.
– Стихотворение называется «Осеннее покрывало». Я сочинил его пять лет назад, но оно и сейчас вызывает у меня самые светлые воспоминания о той поре. Вот, слушайте:
Той осенью листва опала
Ковром листва наземь легла
Багрово-желтым одеялом
Она украсила пейзаж.
И скоро лед скует уж лужи
Но не ударил тут мороз
Задолго до холодной стужи
Нам покрывало день принес.
Под тем, под пестрым одеялом
Хранится все что было здесь.
Что зеленело, опадало
Что радость нам смогло принесть.
И вновь невероятной мощности аплодисменты сотрясли зал. На задних рядах заснувший было двоешник встрепенулся и отчаянно застучал в ладоши. Кто-то не удержался и крикнул: «Браво! Бис!!!»
Еще немного и Якоба расплакался бы. Из души в душу прошли строки. От сердца поэта к сердцу народному. Вот для кого надо писать! Для народа! А не для дармоедов, присосавшихся к поэзии, всяческих там знатоков и критиканов. Не дожидаясь слез, Якоба зачитал еще одно стихотворение, а потом еще и еще, пока ведущая не прервала его феерический словесный полет фразой:
– Ну вот и всё! Есть еще несколько минут для вопросов и ответов, а потом мы вынуждены закончить встречу. Время. Дети, у кого есть вопросы?
Зал молчал. Вопрос звенел в воздухе. Школьники прятали глаза, учителя оглядывались по сторонам.
– Бойко! – ведущая высмотрела кого-то в зале. – Ты хочешь что-то спросить, Ларочка?
Поднялась растерянная старшеклассница. Глянула в помятую бумажку.
– Вопрос, – сказала неуверенно, но громко. – В каком году вы начиам свапервон стихатвуян?
– Это по-армянски? – уточнил Якоба у совершенно растерянной девочки.
Девочка посмотрела на ведущую.
– Раиса Федотьевна! Что это за почерк?
Ведущая загрустила.
– Ну что же ты, Бойко! Совсем вопрос не читала до этого момента?
– Мы класс мыли, Раиса Федотьевна! Ни секундочки свободной не было!
– А ты Маше, соседке, дай прочитать.
Маша схватила бумажку и, после секундной паузы, возбужденно зашептала провинившейся девочке в ухо. Глаза Ларисы Бойко уменьшили степень замешательства и округлости.
– В каком году, – сказала она, твердо глядя в лицо поэту, – вы написали свое первое стихотворение?
Архип Семенович задумался.
– Честно говоря, плохо помню. Мои родители писали стихи и нам, своим детям, с детства прививали любовь к поэзии. Поэтому вполне возможно, что я начал писать уже лет в пять-шесть. Это было что-то детское, наивное.
– Спасибо за вопрос, Лариса, – уже повеселее сказала ведущая. – На этом будем считать нашу встречу законченной. Все свободны. Желающих получить автограф автора прошу на сцену.
Глава шестая
– Ты молодец! – Архип и Нинель сидели на кухне за столом и сестра хвалила брата за мощное выступление. – Ты подобрал такие классные стихи! Дети уходили с такими глазами! И про родителей наших вспомнил! Какой ты у меня… хороший!
– Не преувеличивай! Никакой я не хороший. А что, детям и вправду понравилось?
– Конечно! Они просто светились! Одухотворенные! Ты же им про любовь, про счастье, про доброту. А не всякие там игреки, иксы, гипотенузы…
Архип улыбался счастливо и безмятежно. Дети они такие. Они часть народа, часть тех, кто жаждет его поэзию, но из-за всяких критиков, стоящих на пути, не может ей насладиться. Кстати!
– Нинелюшка! Я срочно редактировать стихи. Послезавтра с утра пойду в редакцию. Надо хорошо подготовиться и все исправить. Чтобы ни к чему придраться не могли. Возьму пять стихов для начала и напечатаю. А остальное потом.
– Правильно, братик, начинать надо с малого, мама всегда это говорила. Они посидели еще немного, помолчали, и Архип пошел в комнату, творить.
Первое, что попалось под руку – «Не уходи». Так назвал он воплощенное в буквах ощущение глубочайшей боли по поводу рано оставившей мир любимой Лены.
Лист упал с ясеня
Тихим летним днем.
Не скажу я себе,
Что чувствовал при том.
Жил с листом тем рядышком
Я многие года.
Любовался зеленым им
Порою иногда.
И вот желтый странник
Лежит у ног моих.
Затих ветер на дворе,
И я навеки стих.
Слезы защипали глаза. Архип смахнул их рукой. Вот, вроде бы сказано все, что можно сказать. И сравнения поэтические не хуже пушкинских. А с рифмой и размером, конечно, беда.
Следуя купленной на собрании поэтов книге, Якоба посчитал количество слогов в строчках. В рифмующихся строках это количество, согласно советам автора, должно было совпадать.
Математика ясно говорила о недостатках.
Лист упал с ясеня = 6. Не скажу я себе = 6. Тут все хорошо. А вот во второй – четвертой строках непорядок. Тихим летним днем = 5. Что чувствовал при том = 6. Нужно либо добавлять слог во вторую строку, либо убирать из четвертой.
Добавил слог во вторую. Получилось:
Тем тихим летним днем.
Неплохо.
Второе четверостишие, по определению рифмы из книги, вообще стихотворением не являлось. Бардак и с рифмой, и с ритмом.
7-8
6-6
Нужно зарифмовать «рядышком» и «зеленым им» и убрать слог из третьей строки. Практически невозможной задачей показалось подобрать рифму к слову «рядышком». Но кто ищет, тот найдет, и через сорок минут получилось следующее: