Я дополз до постели. Цепкие пальцы ухватились за край, стягивая на пол одеяло с подушкой. Подушка удобно легла под голову, а одеяло накрыло теплыми объятиями.
Я открыл глаза. Я был дома. В своей маленькой квартирке. Значит, это был сон, всего лишь страшная дикая фантасмагория. Дневной свет тонкими полосками пробивался сквозь зашторенные окна. Я лежал в мокрой постели. Пот, казалось, пропитал одеяло, простыни и матрац насквозь и если бы я заглянул под кровать, я, вероятно, обнаружил бы там небольшое соленое озеро, но я не стал. Я лежал, бессмысленно уставившись в потолок, прокручивая в памяти свой недавний кошмар. Чувства, окутывавшие меня, постепенно рассеивались, отходили на второй план. Сон постепенно забывался, однако где-то глубоко-глубоко в душе этот сон оставил неприятный, жгучий след, позволяя подсознанию бессознательно анализировать его снова и снова, прокручивая события и ощущения взад и вперед и медленно отравляя мое сознание бредовыми, на грани шизофрении, идеями, почерпнутыми мной из параноидных сновидений.
Чтобы освободиться от навязчивых мыслей, хотя бы на время, я вылез из постели и направился в ванную. Холодная, почти ледяная вода, отлично освежала, возвращая трезвость мышления. Ледяной душ был чем-то вроде панацеи для больного сознания. Панацея, отодвигающая проблемы и тревоги на второй план.
Заурчал желудок, напоминая о том, что пора бы принять пищу. Проснулся волчий аппетит. Я словно не ел несколько дней. В желудке как будто образовалась гигантская черная дыра, абсолютная пустота, поглощающая все и вся, которую как ни старайся, заполнить не удастся, и которая, в конце концов, пожрет и меня. Изнутри. Медленно и мучительно.
Я отправился в маленькое кафе, в котором частенько завтракал. Это было единственное место в радиусе нескольких кварталов с приличной кухней и доступными ценами. Соотношение цена-качество здесь было почти идеально. Я уселся за столик у дальнего окна, подальше от суеты, чтобы побыть одному. Сон, хотя уже и казался обычным кошмаром, не выходил у меня из головы. По какой-то причине я возвращался к нему снова и снова. Пытаясь понять, чтобы это значило, если это вообще что-то значит.
Я заказал черный кофе без молока и сахара и омлет с парой тостов. Немного подумав, я добавил к заказу еще и кусок пирога. Медленно пережевывая завтрак, пытаясь заполнить пустоту внутри, я обдумывал свой сон, он уже не был для меня кошмаром, просто сон, обычный, какие видишь каждую ночь, а проснувшись, в большинстве случаев, забываешь, что что-то видел. Я пришел к выводу, что не стоит даже думать об этом, а надо просто продолжать жить своей жизнью, вычеркнув из памяти, как мы вычеркиваем и более не вспоминаем свои неудачные дни.
Утолив голод и почувствовав прилив сил, я отправился на работу. День был обычный. Не простой и не сложный, как и все остальные. Рутинная, но хорошо оплачиваемая работа меня устраивала. Отработав положенную мне смену, я почувствовал страстное, разрывающее изнутри желание выпить чего-нибудь покрепче. Я мог бы пойти в бар, но не стал этого делать. Мне не хотелось ни с кем видеться, не хотелось ни с кем общаться, что невозможно. Чайки, кружившие там стаями, непременно захотели бы составить компанию одинокому посетителю и заодно угоститься за его счет. Ну уж нет! Пить в одиночку считается первым признаком алкоголизма, но я этого не боялся. В конце концов, чем мне может грозить парочка стаканов, пропущенная в компании самого себя перед зеркалом.
Зайдя в магазин на углу улицы, неподалеку от моего дома, я сразу же отправился в отдел спиртных напитков, небольшой по площади, состоящий всего лишь из нескольких стеллажей, заставленных рядами бутылок. Лихорадочно бегая глазами, я пытался отыскать бутылки с виски или джином или водкой. Но полки были заставлены лишь рядами бутылок со столовым вином разных марок, они сразу напомнили мне мой неудачный опыт. Они отличались по форме, но не по содержимому, как будто я находился в музее на выставке посвященной вину. Я шел от бутылки к бутылке, надеясь найти хоть одну отличную от других, словно я был участником глупой детской игры, где надо среди вороха одинаковых предметов отыскать лишний.
– Что за черт? – Крикнул я продавцу у прилавка, показывая пальцем в сторону стройных бутылочных рядов и медленно перебирая ногами в его сторону. – Что это? – я был в бешенстве, кровь кипела в жилах.
Продавец, увидев перед собой надвигающийся, готовый в любое время извергнуться, вулкан, но, ничуть не смутившись, сказал:
– Это все, что есть. Лицензию на крепкий алкоголь не продлили. Так что пока в продаже только вино и пиво.
Я понял, что спорить и упрашивать достать что-либо со склада и продать мимо кассы не имеет смысла. Я не мог понять свою неожиданную вспышку гнева, поэтому, смирившись, я молча вернулся в алкогольный отдел, пиво я не хотел, поэтому взял три разных бутылки одного и того же пойла, расплатился и вышел. Это явно был не мой день. Я чувствовал себя не в себе, не в своей тарелке, словно весь мир сговорился против меня.
Не смотря на то, что выпивка была гадкой на вкус, первую бутылку я осушил довольно быстро. Вино стекло на дно желудка, заполнив пустоту, распространяя умиротворение и безмятежность. Каждая клеточка тела налилась спокойствием, заполнилась до краев. Я откупорил вторую бутылку и сделал несколько глубоких глотков из горла, чем больше я пил, тем лучше и лучше мне казался вкус. Я почувствовал, как покой начинает уносить меня на волнах, куда-то туда, в безбрежный океан успокоенности, туда, где я мог быть с собой наедине.
Я сидел на кухне, подперев голову руками. Мысли замедлили ход, пустившись в неконтролируемое свободное плавание, дрейфуя где-то между сознательным и бессознательным. Я не понимал и половины того, что приходило мне на ум, я лишь слушал их голос, звучащий у меня в голове, нашептывающий что-то, иногда тревожное, иногда заставляющее расслабиться. Мысли подобны морю. Меня качало на волнах. Вверх и вниз, вверх и вниз.
Незаметно для меня, начала подкатывать морская болезнь. Не помню, чтобы меня хоть раз укачивало, но это море было другим. Тошнота то подкатывала к горлу, то отступала, накатывая каждый раз с новой силой. Волна за волной. Отступив на шаг, она делала два вперед. В конце концов, исход этой внутренней борьбы мог быть только один. Я едва успел добежать до раковины, когда из меня водопадом полилось выпитое мной вино.
Мой взгляд случайно упал на холодильник. Дверца была завешана множеством фотографий, значимых моментов в моей жизни. Глаз выхватил фотографию меня с родителями, сделанную несколько лет назад, во время путешествия по тропическим островам. Там я улыбался. Там я был счастлив. Там они еще были живы. Качаясь из стороны в сторону, как яхта при шторме, я подошел поближе, желая взглянуть на фото.
Ты это не ты.
Это не твой мир.
Бредовые, полузабытые идеи сразу же, безжалостно вторглись в мой умиротворенный мирок, раскалывая его на части. Море спокойствия превратилось в огненное озеро страха и злобы с частичкой ненависти, запрятанной где-то глубоко.
Я сорвал фотографию и с сумасшедшим криком в порыве необъяснимой ярости порвал ее на миллион кусочков. Глянцевые обрывки разноцветным дождем падали на кухонный пол. Я наблюдал, как они медленно кружат, словно лепестки на ветру, описывают полукруг перед тем, как лечь на пол.
– Лети-лети, лепесток, через запад на восток… – Пробормотал я стишок из старой сказки, показавшийся мне уместным.
Не знаю, как долго я стоял столбом, уставившись невидящим взором на клочки бумаги, бывшие когда-то такими ценными для меня, а теперь не имеющими никакого значения. Теперь это была просто цветная бумага. Лучшее воспоминание было уничтожено, порвано, стерто в порошок и отправилось в ведро, став обычной кучей мусора.
Я допил вторую бутылку, сморщившись от отвращения, вкус был гнилой, но мне было все равно, я хотел лишь забыться. Мне нравилось это чувство. Алкоголь вливался в меня, обжигая горло, пищевод, тяжестью опускаясь на дно желудка, откуда кровь, насытившись спиртом, разнесет его по организму, заставляя почувствовать эйфорию. Я надеялся, что вторая попытка окажется более удачной и меня не вывернет опять на изнанку.
Последнюю бутылку я пил долго, медленными глотками, не обращая внимания на вкус. Я описывал круги вокруг кухонного стола, стараясь не думать ни о чем другом, кроме этого. Один, два, три… я считал круги. Эйфория постепенно охватывала меня, убаюкивала. На двадцать седьмом круге закружилась голова, Я упал на стул, откинулся на спинку и закрыл глаза. Мир завертелся, как бешеный бесконтрольный волчок. Как будто меня засунули в центрифугу и запустили с максимальной скоростью.
Голова пульсировала от боли, словно кто-то, неспешно, ручной дрелью высверливал отверстие. Голова стала тяжелой от свинца, залитого в нововысверленный люк у меня на макушке. Я обхватил виски, пытаясь как можно тише и аккуратней уложить голову на жесткий стол. Руки я сложил под головой, как импровизированную подушку, не так мягко, как хотелось бы, но все же лучше, чем деревянный стол. Голова продолжала разрываться. Я чувствовал себя наковальней, по которой кузнец-садист наносит удары изо всех сил тяжеленным молотом снова и снова и улыбается при каждом моем стоне.
Я закрыл, истекающие слезами, глаза, в надежде заснуть, но на этот раз бог сновидений не торопился отворить для меня врата своего царства. Я считал каждый удар молота, молясь о забвении, которое так и не приходило. Я считал каждый удар, разрывавший мою голову вдребезги, разбивавший ее на части. Наконец, я провалился в сон.
Сквозь пелену сна, каким-то шестым чувством, я почувствовал, как по обеим сторонам от меня кто-то ворочается, чешется, издает странные, ни на что не похожие, звуки. Это ощущение разбудило меня, окунув с головой в реальность. Вокруг меня, со всех сторон, штабелями лежали мои собратья по сумасшествию. Все они как будто проснулись в один и тот же миг, одновременно, как по часам, словно какой-то укоренившийся за долгие годы инстинкт разбудил их. Все, как один, поднимались с постелей, бормоча что-то себе под нос, взъерошивая волосы, почесывая себя или нервно озираясь по сторонам. У каждого был свой священный ритуал, соблюдающийся изо дня в день, из года в год. Все они превратились в послушных роботов, дрессированных ручных зверьков без собственной воли и тяги к жизни. Они просто существовали, подчиняясь этой навязанной кем-то рутине.
В дверях стоял санитар, хотя определение надзиратель было бы ближе к истине. Психи медленно, по одному покидали палату. Надсмотрщик подгонял их пинками, громкими криками и цветистой руганью. Я так и оставался на своем месте, не в состоянии полностью понять, что я должен делать и куда мне идти.
– Какого черта ты там разлегся! – проорал санитар, когда все остальные вышли, а я остался лежать на том же месте, куда меня бросили ночью, и добавил еще несколько витиеватых фраз в мой адрес.
Он пошел в мою сторону, выхватив из-за пояса резиновую дубинку, наподобие тех, которыми пользуются полисмены. Он надвигался на меня массивной горой, с пылающим, готовым извергнуться в любой момент, кратером вулкана на ее вершине. Злоба и ненависть четко были написаны на его лице, искаженном этой жуткой гримасой. Казалось, будто вся его черная, негативная энергия, расходившаяся волнами от него, как от эпицентра, словно волны на водной поверхности от брошенного туда камня, была осязаема. Казалось, еще немного и она придавит меня неподъемным грузом к постели, парализуя меня, не позволяя мне ни вдохнуть, ни выдохнуть. Казалось, стоит мне протянуть руку, и я прикоснусь к ней, и на руке останется горячий след от ожога.
– Я тебе покажу, что значит дисциплина! – Продолжал он кричать. – Ты у меня узнаешь свое место, щенок паршивый!
Он продвигался ко мне, легко отшвыривая, расталкивая тесно поставленные койки. Я лежал, оцепенев от страха, смирно наблюдая за ураганом, надвигающимся на меня. Надзиратель стоял у меня в ногах, сверкая глазами от гнева, еще чуть-чуть и я загорюсь от одного его взгляда. Его взгляд будто проникал в самую глубину моей души, поджигая ее изнутри, выжигая на ней невидимое, но осязаемое мной, клеймо. Я почувствовал, как страх заполняет все мое естество, запрещая мне двигаться. Я боялся даже дышать под этим угрожающим, нечеловеческим взглядом.
– Вставай, урод! Подымайся с постели! Тебя ждет адский день, я обещаю тебе!
Его длинные, толстые пальцы обвились вокруг моей лодыжки, как змеи. Пальцы глубоко впились в кожу, оставляя на ней отметины, заставляя кости хрустеть. Одним резким движением он сдернул меня с кровати, как фокусник сдирает скатерть с богато заставленного стола. Я упал на пол, ударившись головой сначала о край кровати, а потом еще раз об пол для верности. Ноги больно врезались в койку, стоящую напротив моей. Боль от удара распространилась по всему телу. Я лежал в узком проходе между рядами и прилагал все усилия, лишь бы не застонать или не закричать от боли. Но мое лицо все равно не могло лгать. На лице все было написано. Надзиратель широко улыбался, обнажив свои гнилые зубы. Его тяжелый ботинок встретился с моими ребрами, отчего они прогнулись внутрь, предупреждающе затрещав.
– Встать!
Из глаз брызнули слезы. От боли я не понимал, где нахожусь, и что со мной происходит. Боль застилала глаза. Окружающие звуки становились тише и тише, они удалялись все дальше и дальше. Я почувствовал, как мое сознание медленно начинает уплывать прочь. Его рука крепкой хваткой схватила меня за шиворот и резко дернула, развернув по направлению к выходу из палаты. Это мгновенно вернуло меня назад к жестокой, не обещающей ничего хорошего, реальности. Топая тяжелыми ботинками, надзиратель шагал, волоча меня за собой, как какую-нибудь куклу, как какой-нибудь мусорный мешок.
Выстраивая высокопарные, фигуристые конструкции с использованием самых что ни на есть грязных, скверных и пошлых фраз и фразочек, от которых у приличных людей случается инфаркт, он волок меня, не способного к сопротивлению, по пустому и унылому коридору. Каждой костью я ощущал все неровности холодного, покрытого слоем грязи и пыли, пола.
Он распахнул двустворчатые двери и втащил меня в какое-то просторное помещение. Это была столовая. Я лежал на полу, вдыхая воздух, пропитанный легким запахом гнили, рвоты и экскрементов, смешанным со свежеприготовленным чем-то. Комбинируясь, эти запахи составляли уникальный ансамбль «Лечебница №5», запоминающийся на всю оставшуюся жизнь, становящийся эталоном, с которым будут сопоставляться и сравниваться последующие неповторимые ароматы.
– Туда садись! – Крикнул мой конвоир, указывая пальцем на свободное место.
Я с трудом поднялся на ноги и шатающейся походкой направился к указанному месту. Я уже понял, что беспрекословное подчинение является гарантом моей сохранности, или, по крайней мере, я так дольше проживу. Мой надсмотрщик остался стоять в дверях, наблюдая за соблюдением дисциплины. Другой санитар с каким-то пренебрежением и презрением поставил передо мной тарелку с завтраком и стакан с компотом. В тарелке была какая-то каша с плавающими в ней кусочками незрелых фруктов. Растекшись по всей поверхности, она напоминала рвоту, а компот по цвету был похож на кошачью мочу. К горлу сразу же подкатила тошнота, участилось дыхание. Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Зажав пальцами нос и прикрыв рот, я встал из-за стола, надеясь успеть найти туалет и дойти до него.
– Эй ты, сядь на место! – Крикнул мне мой охранник и двинулся в мою сторону.
Крепкий тычок дубинки в живот согнул меня пополам, брюшные мышцы резко сократились. Изо рта гейзером забила струя. Я увидел, как выплескивается содержимое моего желудка, забрызгивая ботинки и брюки санитара. Его обувь и одежда покрылись тонким, неровным слоем желудочного сока, словно художник-новичок неудачно распылил краску из баллончика.
Вначале было слово, и это слово было… оно принадлежало моему надзирателю. Бушующий водопад ругани прервался мощным ударом дубинки. Я услышал, как хрустнули позвонки, и упал лицом в собственную лужу.
– Отведи этого придурка в ванну! – Кто-то крикнул из кухни. – Пусть доблюет и помоется! Потом привяжи его! Сегодня от него толку не будет!