На ветке ближайшего дерева, я заметил птицу, или то, что должно было ей быть. Квадратное тело, лапки из проволоки, хвост и крылья все из тех же тонких стальных листов, наспех приваренных неопытной, или небрежной рукой. Вместо головы крупный круглый динамик, откуда звучало веселое чириканье. Я протянул руку и схватил птицу за то, что было ее хвостом. На спине у нее были несколько кнопок, перемотка назад, стоп, воспроизведение и перемотка вперед, как на кассетном плеере. Я нажал на стоп. Пение прекратилось. Нажал стоп еще раз, открылась боковая крышка, где я обнаружил кассету, с записанным туда пением. Я поменял сторону кассеты и нажал на воспроизведение. Из динамика раздалось карканье, громкое и пронзительное. От неожиданности я выпустил теперь уже ворону из рук, и она упорхнула.
Я пошел дальше. Шшшш. Я замер, прислушиваясь. Едва слышный, постепенно нарастающий звук невидимой погремушки, нечто среднее между треском, шуршанием и свистом заставил меня оцепенеть. Я знал этот, не предвещающий ничего хорошего, звук. Я скосил глаза, стараясь не дышать, в поисках источника шума. Сваренные вместе несколько стальных труб образовывали тело змеи, свернувшейся в клубок. Она грозно шипела, подняв вибрирующий кончик хвоста.
Первый шок прошел. Очередная подделка. Игрушечная змея шипела, словно была готова в любой момент прыгнуть на меня, но что она могла мне сделать. Резким, сильным ударом ноги я отшвырнул ее в сторону. Она улетела в стальные заросли и затихла, вероятно, она своим металлическим тельцем налетела на какой-нибудь выступающий камень и разлетелась на несколько кусочков. Я не стал лезть в железную чащу и искать подтверждения своим предположениям. Я продолжил свой путь.
Устало переставляя ноги, я упрямо брел вперед и вперед, уже не обращая внимания на чудеса местной природы. Несколько раз я наступил на каких-то насекомых, отчего те со скрежетом рассыпались на мелкие части, я даже не стал останавливаться, чтобы посмотреть, на что же я наступил. Мне стало все равно, я лишь хотел, чтобы все это поскорее закончилось, и единственной возможностью я видел движение вперед, не смотря ни на что, ни на усталость, ни на боль в ногах, ни на сумасшествие творившееся вокруг меня. Рано или поздно сон закончится, и в моих интересах было содействовать своему сознанию, чтобы быстрее приблизиться к концу этого жуткого сновидения.
Тропинка резко оборвалась.
Дорогу мне преграждали массивные ворота, с затейливым узором, напоминающим вьющийся плющ, и высокие кирпичные стены с тремя рядами колючей проволоки наверху. Покрытые пылью и растрескавшиеся от времени кирпичи были покрыты граффити.
Маленький ребенок, подвешенный за обе ноги над озером, кишащим крокодилами, прыгающими из воды за добычей. В своих руках малыш держит свою отрубленную голову. На посиневшем, начинающем разлагаться детском личике написаны страх, боль и непонимание того, что же с ним происходит.
Молодая девушка, вульгарно сидящая на стуле, находящаяся на восьмом или девятом месяце беременности. Рука ее сжимает рукоять ножа, вонзенного в живот, напоминающий большой мыльный пузырь. Нож проделал глубокий разрез от пупка до солнечного сплетения, распоров живот. Из кровоточащей раны выглядывает маленькая ножка не успевшего еще родиться ребенка.
Встав в круг и взявшись за руки, шестилетние дети водят хоровод на огромном ворохе соломы. Черная струйка дыма поднимается вверх, сигнализируя о начинающем зарождаться пламени, которое вскоре поглотит маленьких, играющих, детей. Кожа на их телах вздуется и пойдет пузырями, а детские крики будут звучать музыкой в ушах палачей.
В ванне, до краев наполненной водой и мягкой, пушистой пеной плещется маленькая девочка, наслаждаясь своим последним купанием. Пузыри, поднимающиеся со дна ванны, лопаются на поверхности воды. Большой костер полыхает под ванной. Говорят, что когда варят раков, то можно слышать их крик. Не знаю, правда это или нет, но детские крики будут отчетливо разноситься в горячем, влажном воздухе.
Говорят, что сны являются отражением реальности – реакция мозга на произошедшие за день события, наши опасения и страхи выражаются в снах, которые мы видим. Если верить ученым, по снам можно проследить и оценить эмоциональное и психическое состояние человека. Я никогда не задумывался о значении снов, которые видел, по большей части от того, что практически никогда не помнил их, а те, что помнил, никогда не вызывали такого ужаса, как тот, в котором я находился. Насколько больным должно было быть мое сознание, чтобы нарисовать для меня подобную картину? Я боялся подумать об этом, я боялся узнать ответ на этот вопрос…
Я положил руки на ворота, пришлось приложить неслабое усилие, чтобы их отворить. Извилистая дорожка вела на вершину холма, где возвышался обветшавший старинный особняк. Ни время, ни ветер не пощадили его. Окна на первом и втором этажах заколочены. Сквозь тяжелые шторы на окнах третьего этажа пробивался свет, отчего они напоминали прикрытые в злом намерении глаза, озирающиеся по сторонам, следящие за своими владениями. Башни, возвышающиеся на каждом углу особняка, угрожающе нависали над окружающей территорией. Дом напоминал четырехрукое чудовище, готовое в любой момент схватить нарушителя. В твердом намерении я направился прямиком к входной двери, в любую секунду ожидая, что чудище откроет глаза, руки-башни протянутся ко мне, а дверь превратится в зияющую пасть, которая с наслаждением проглотит меня.
Вокруг не было ни души. Гробовая тишина окутала все своим покрывалом. Лишь мои шаги и мое учащенное дыхание нарушали тишину. Руки тряслись, холодный пот стекал по спине, ноги дрожали. От любого шороха, от любого скрипа или писка я готов был закричать, что есть мочи, и помчаться прочь, не оглядываясь. Подкашивающиеся ноги донесли меня, наконец, до входа. Я подергал ручку. Дверь была заперта, как я и ожидал.
Я обошел дом по периметру. Дверь в подвал оказалась не заперта. Я потянул на себя массивные деревянные двери. Потрескавшиеся ступени уводили меня вниз навстречу темноте. Воздух внизу был затхлый, пахло пылью и чем-то еще, неприятным, вызывающим тошноту. Я пошарил рукой по стене, нащупал выключатель. Лампочка заморгала, будто боялась гореть в полную силу, боялась развеять мрак, окутывавший здесь все, словно в темноте пряталось невообразимое чудовище.
В детстве я побывал на экскурсии в музее, посвященном орудиям пытки и казни. Но то была всего лишь детская комната, полная игрушек, по сравнению с этим помещением. Клетка, подвешенная под потолком; трон для допросов, усеянный шипами, под которым можно развести огонь, чтобы пытка приобрела более изощренный вид. На дыбе, стоящей у дальней стены лежало детское, наполовину разложившееся тело, с оторванными руками, а под дыбой лужа давно засохшей крови. На столе в углу были свалены в кучу всевозможные колющие, режущие, пилящие орудия, пояса с шипами, стальные ошейники. Пол был покрыт темными пятнами тут и там, которые ничем не смыть. Кровь навсегда въелась в пол. Было видно, что этими предметами часто пользовались. Я будто очутился в средневековье и угодил в лапы безжалостных инквизиторов. Я представил, как люди в масках усаживают ни в чем не повинных людей на шипастый трон. Или их растягивали на дыбе, разрывая с жутким треском сухожилия и мышцы. Тошнота подкатила к горлу. Рот наполнился неприятной жидкостью. Я выбежал наружу, чтобы хоть как-то справиться тошнотой, но не успел и забрызгал лестницу. Надеюсь, тот, кто будет спускаться по этой лестнице в будущем, поскользнется и свернет себе шею и больше не сможет причинить никому вреда.
Я вернулся к входу и забарабанил кулаком в дверь. Я был уверен, что тяжелые удары были слышны в каждом углу этого черного дома, но никто не ответил. Ни звука из-за закрытых дверей. Сильный удар ноги пришелся точно в то место, где по моим соображениям находился замок. Дверь затряслась, но не поддалась. Я ударил еще и еще и еще. Хруст дерева подсказывал, что я приближаюсь к цели. Мозоли, натертые на ногах во время моего бесконечного путешествия, лопнули. Острая боль отдавалась во всем теле при каждом ударе, но я не мог остановиться, я все бил и бил, не останавливаясь, словно это был не я, словно кто-то управлял мной. Это было какое-то наваждение, завладевшее моим сознанием, контролирующее меня. Когда дверь распахнулась, я снова обрел себя. Контроль вернулся ко мне. У меня было чувство, что кто-то направляет меня. Я не случайно пришел в это место, или оно не случайно приснилось мне. Это было уже не важно. Может, это Бог указывает мне путь, которому я должен следовать?
Я вошел внутрь. Толстый слой пыли покрывал пол, стены, мебель. Уборку здесь не проводили уже несколько месяцев, если не лет. В углах свисала паутина, размерами больше напоминавшая рыбацкие сети. Мыши и пауки уже давно стали хозяевами здесь. По крайней мере, на этом этаже. Я надеялся найти кого-либо здесь, я был уверен, что кто-то здесь еще есть. Ведь на верхнем этаже я видел свет.
Я стоял в холле, широкая лестница уходила на второй этаж. Туда я отправлюсь чуть позже. Сначала первый этаж. Комнаты были завалены всяческим хламом. Под толстым, непроницаемым слоем пыли было трудно даже определить, что было в тех помещениях. Я порылся в паре куч с мусором, обнаружил лишь старые детские игрушки. Порванный резиновый мяч, куклы без рук и ног, треснутые пластиковые ведерки с лопатками, деревянные кубики со следами детских зубов на них, сломанная железная дорога, забытые или потерянные детали конструктора, даже кукольный домик со следами сажи на нем, словно пострадавший от пожара. Каких только игрушек здесь не было. Но здесь в них уже давно никто не играет. Раньше, вероятно, это заведение было детским домом, со временем, превратившимся в то, чем он являлся сейчас.
В северной части особняка я наткнулся на просторную, пустую комнату. Она была относительно чистой, только красные, синие, зеленые разводы на полу тут и там. В центре комнаты с потолка, подвешенный за правую ногу, свисал человек. Я подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть. Кожа вздулась в нескольких местах; глаза, нос и рот зашиты; на шее отчетливый след старого пореза, неаккуратно зашитого толстыми нитками. Пустые глаза смотрели на меня. Я ждал, что он моргнет, или поздоровается, скажет «привет» и протянет руку, чтобы я пожал ее. Но он был давно мертв.
Неожиданно, я услышал детский беззаботный голос, с каждой секундой все ближе и ближе, напевающий старую детскую песенку, которую я помнил еще с детства:
Лаз, два, тли, четыле, пять,
Негде зайчику скакать;
Всюду ходит волк, волк,
Он зубами – щелк, щелк!
Открылась дверь в комнату. Пение сразу прекратилось. В дверном проеме стояла девочка, лет пяти-шести, одетая в белое платьице, на голове два хвостика, смотрящие в разные стороны, перевязанные двумя бантами. Один хвостик красным бантом, второй – желтым. Она замерла, рассматривая меня не то с интересом, не то с испугом.
– Привет, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более дружелюбно.
Глаза ее вдвое увеличились в размерах. Она бросилась прочь, я побежал за ней. Я догнал ее в коридоре, по всей видимости, она свернула не там, где хотела, и оказалась в тупике. Упершись спиной в стену, прижавшись как можно сильнее, почти слившись со стеной, она со страхом изучала меня.
– Привет, – повторил я, – кто ты?
– Мне нельзя лазговаивать с незнакомыми. – Ответила она дрожащим, но решительным голосом.
– Меня зовут Оскар, – представился я. – Вот видишь, – продолжил я ласковым голосом, – теперь я не незнакомец, теперь ты знаешь меня. А кто ты?
– Я?
– Да, как твое имя?
– Меня зовут Ева. – Представившись, она, кажется, стала бояться чуть меньше, ее голос перестал дрожать, и она отошла от стены на пару шагов.
– Сколько тебе лет, Ева?
Она вытянула вперед обе руки. На правой руке она растопырила все пять пальцев, на левой оттопырила только указательный. Шесть лет.
– Ты здесь живешь? Одна?
– Нет. У меня много длузей. Но они куда-то плопали. – Ева говорила спокойно, ничуть не стесняясь, не выдавая более признаков страха.
– И ты не знаешь куда?
– Пелвым плопал Том, потом Алиса. Они все оставили меня… – из глаз девочки потекли слезы. Обняв меня, она всхлипывала у меня на плече. Похоже, она уже давно одна, без друзей, без кого бы то ни было еще. Бедное дитя. Я вспомнил орудия пыток, находящиеся в подвале. Вероятно, там дети и провели последние минуты, часы или дни. Что за чудовищное место?
Когда она успокоилась, я спросил:
– И никто не заботится о тебе сейчас?
– Тетя Сильвия. Она живет навелху. Она плидумывает лазные иглы и дает кушать, если я себя холошо веду и если не попадаюсь ей на глаза. Она так говоит.
– Игры? – Спросил я.
– Подем, я покажу.
Она взяла меня за руку и повела в комнату, где мы впервые с ней встретились несколькими минутами ранее. Труп все так же свисал с потолка. В отличие от меня, на Еву это зрелище никак не подействовало, как будто это привычно для нее, словно труп под потолком – неотъемлемая часть интерьера. Она отпустила мою руку. В углу комнаты лежала длинная деревянная палка и темный широкий шарф.
– Вот, – сказала она, – ты умеешь в это иглать?
– Нет, – честно ответил я. Я был в полном недоумении. Что-то смутное, какое-то подозрение зародилось у меня в голове, но я еще не понимал до конца, во что Ева собирается играть.
– Я тебя научу, – сказала Ева и протянула мне шарф. – Завяжи мне глаза, пожалуйста. – Я подчинился и набросил шарф ей на глаза и не туго завязал.
– Так нормально? – Спросил я.
– Ага, – кивнула девочка и размахнулась палкой. Она со свистом рассекла воздух, чуть не задев меня. Я отпрыгнул со вскриком. Она засмеялась звонким детским смехом. Ева сделала шаг вперед и взмахнула палкой еще раз. Потом еще и еще, делая шаг вперед после каждого взмаха.
– Где он? – спросила она грустным голосом, будто собиралась снова заплакать. Я стоял в растерянности и не мог ничего ответить. Она медленно шагала вперед, водя палкой из стороны в сторону. Палка коснулась висящего вниз головой тела. Девочка радостно вскрикнула:
– Нашла тебя!
Палка рассекла воздух сверху вниз и прошла в нескольких сантиметрах от новой игрушки Евы. Она подошла на несколько маленьких шагов вперед и размахнулась. Палка с хрустом врезалась в тело. Затем еще и еще. Девочка с азартом била беднягу снова и снова, на лице у нее появилась странная улыбка. Палка, описывая полукруг, впивалась в тело, раскачивая его. Губы на лице трупа растянулись в злобной и довольной улыбке, словно он все чувствовал и ему нравилось то, что происходило. Последний удар пришелся в шею. Голова оторвалась, пролетела несколько метров и ударилась о стену. Из трупа посыпались сотни и тысячи разноцветных, синих, зеленых, желтых, красных, оранжевых конфет, различных форм и размеров. Под телом образовалась большая кучка сладостей, а от человека осталась только пустая оболочка. Он стал похож на кожаный мешок. Мягкий и бесформенный футляр для человеческого тела.
– У-у-ул-ла-а – Ева ликовала, прыгая на месте и активно хлопая в ладоши. Ева подбежала к куче, порылась в ней и протянула мне небольшую горсть конфет.
– На, – сказала она, улыбаясь. Я взял, мне ничего не оставалось, как принять ее дар. Я положил конфеты в карман, я не мог заставить себя съесть хоть одну.
Ева же наоборот не испытывала никаких негативных чувств. Она сидела на полу, скрестив под собой ноги и обложившись конфетами. С огромной скоростью она отправляла в рот конфеты одну за другой. Казалось, что она глотает их, даже не пережевывая. Утолив первичный голод, она с видом эксперта перебирала конфеты, раскладывая их в несколько кучек поменьше, и что-то бормотала себе под нос, то ли какую-то детскую песенку, то ли считалочку.
– Эта не вкусная, – вдруг сказала она громко и бросила конфету через плечо, – эти тоже, – продолжила она, выбросив еще пригоршню конфет. Через некоторое время куча позади Евы увеличилась в размерах вчетверо. Закончив с сортировкой, девочка принялась снова поглощать конфеты, но уже медленнее, тщательно разжевывая каждую.
– Ева, – позвал я осторожно.
– Не мешай, я кушаю. Когда я ем, я глух и нем, – резко сказала она, даже не повернув головы и не прекратив аппетитно жевать. Мне ничего другого не оставалось, как сидеть покорно и ждать, пока она не насытится. Наконец, она закончила пиршество. Еще оставалось небольшое количество сладкого. Она загнула подол платья и положила туда остатки конфет. – Все, я сытая, – с довольным видом заключила она и подошла ко мне. – Угощайся, – сказала Ева, взглядом показывая на угощение. Мне пришлось протянуть руку и взять у нее несколько конфет. Она пристально смотрела на меня, ожидая, когда я попробую одну из них. Под ее взглядом я почувствовал себя неуютно.