Трехколесный велик, весь проржавевший от неправильного хранения, но все еще выполняющий свою основную функцию. Левая педаль постоянно слетает, заставляя седока соскакивать на землю и неумелыми руками прилаживать «непослушницу» на место. А ноги крутят, а колеса бегут, и клаксон гудит так громко! И снова широкая улыбка растягивает губы над теперь уже беззубым ртом. Мышка в этом году поживилась, что есть, то есть. Сразу восемь зубов ей отнес. Расставаться с зубами оказалось слегка грустно. Привык к ним, что ли? Наверное, привык. Без зубов неудобно, но весело. Особенно плеваться.
Дальше идет резкий скачок. На кадрах, существующих лишь в голове, карапуз превращается в худого, изможденного подростка. Не подростка, а как называют этот возраст? Отрочество? Может, и нет, но слово ему нравится. И думать о себе как об отроке прикольно. Детство немного потускнело, теперь кайф приходит вроде как урывками. Но все еще приходит.
Тарзанка над обрывом. Качаться на ней восхитительно и страшно одновременно. Это доставляет особое удовольствие. До колик в животе, до боли в паху. Прыжок в темную глубину – отдельная песня. Адреналин зашкаливает, как только руки отрываются от круглой, отполированной сотней таких же потных ладоней перекладины. Пока летишь вниз, в голове ни одной мысли. И это тоже замечательно. Как будто в космосе.
Арбузы на бахче. Круглые полосатые бока солнце нагрело так, что пальцы жжет. Катишь его к придорожной канаве, а сам ждешь: вот сейчас выскочит сторож, и мягкое место взорвется жуткой, но сладкой болью. Тут главное – не останавливаться. Уж если получил заряд соли в зад, так хоть арбузом заешь. Маскировочный головной убор, сделанный из арбузной корки, съезжает на глаза, сок от оставшейся мякоти рисует борозды на щеках. Черные от пыли, как траншеи…
Рыбалка на самодельную удочку. Первый карп, выловленный собственноручно. Руки изранены колючими плавниками, а на губах – улыбка. Ладони окрашены красным. Это кровь. Таков уж карп, без боя не сдается. Капли собираются в продолговатые полосы, рука сама тянется ко рту. Язык слизывает первую каплю. Она соленая и какая-то терпкая на вкус. И снова по телу мурашки, и снова спазм в животе. И это кайф! Неизмеримый кайф, до судорог в ногах, до рези в паху.
Острая боль вырывает из облака воспоминаний. Реальная, не воображаемая. Веки открываются. Черт! Снова это. Почему, ну почему все хорошее всегда заканчивается так плохо?! Теперь уже наяву он подносит ладонь к лицу. В тусклом свете карманного фонаря на ладонях видны тонкие кровавые полосы. Капли начинают капать на земляной пол, он машинально слизывает их, морщится, сплевывает. Волшебство закончилось, пришла реальность.
Он поднимается во весь рост, шагает к ступеням. Фонарь остается на гвозде. Зачем он ему? Это здесь тьма и сырость, а он идет туда, где солнце и позитив. Спустя три минуты он стоит возле белоснежной раковины. Красные капли с глухим звуком падают на эмалированную поверхность и превращаются в бесформенные кляксы. Он меланхолично открывает кран, смывает кровь сперва с ладоней, затем и с эмали. Сверху щедро поливает перекисью. С некоторых пор пол-литровая бутыль всегда стоит на полке возле мыла. Вместо мыла. Бесцветная жидкость пенится на ранах, затягивая травмированные участки. Двумя пальцами завинтить крышку, промокнуть ладони одноразовым полотенцем, и на этом все. До следующего сеанса.
Лотошинский участковый инспектор сидел на поваленном дереве и лениво жевал травинку. А что еще оставалось делать? Место происшествия он сигнальной лентой огородил еще в первый день, как только прибыл туда. Никанорыч, гордо именуемый местными властями «бригадой экспертов-криминалистов», управился за час и, загрузив вместе с санитаром морга тело в будку «труповозки», уехал. Да и сам он надолго не задержался. И вдруг, спустя три дня, высокое начальство обязало его охранять закрытый объект от несанкционированного вторжения. Так и сказали: ваша задача – воспрепятствовать несанкционированному вторжению. Как будто инопланетян ждут!
А что тут охранять? Три былинки, две тростинки и один булыжник? Все, что было можно, ретивые школьники, как только обнаружили труп, затоптали и на камеры наснимали. А потом еще всей деревне раззвонили, что у Хамова пруда мертвяк лежит. Толпа любопытных ломанула к пруду, и только потом весть дошла до полицейского отдела. Никанорыч так и сказал: похерили все улики, безмозглые ротозеи. Ну, или что-то близкое к этому, если исключить из пространной речи бранные слова.
Ругаться Никанорыч умеет. Можно сказать, виртуоз ненормативной лексики. Из соседних деревень молодые парни как на научно-практическую конференцию в Лотошино ездят. Перенимают опыт, так сказать. Да только для такого дела особый талант требуется. Не у каждого получится. У Никанорыча получается. Он, старший лейтенант полиции Сергей Щипачев, тоже учился, но потом бросил, не потянул.
Сегодня, услышав про новый приказ, Никанорыч эмоции не сдерживал. Проматерившись, выразил сочувствие и пошел по своим делам. Сочувствие Никанорыча оказалось к месту. Похоже, ему здесь куковать и куковать. Когда еще гонцы из Москвы прибудут? Может, и не сегодня даже. И ладно бы еще в первый день, когда труп нашли, а то два дня ни о какой охране не думали, а как узнали, что москвичи едут, так опомнились. Рисовщики хреновы!
Но сидеть придется, иначе начальник отдела его с потрохами сожрет. Хорошо, хоть пацаны прискакали, хотели видео с места преступления отснять, чтобы было что в Ютюб выкладывать. Видео снимать он запретил, но воды и харч из деревни ему все равно приволокли, сам как-то не озаботился. Для деревни такая забота дело привычное. Все знают: Земля круглая, когда-нибудь и он пригодится.
Мужика жалко, не старик еще, жить бы да жить. Интересно, что его погнало в их края? Работы в Лотошине своим не хватает, баб симпатичных по пальцам пересчитать, картины писать и ближе к Москве места красивые найти можно. Непонятно. Хотя, возможно, он и не к ним вовсе ехал. Это хорошо, что родственники чухнулись вовремя, а то бы в неопознанных мужик остался. Невостребованным трупом быть плохо. Валяешься, как кусок мяса некондиционного, и выкинуть жалко, и продать некому.
Сам он от такой участи застрахован. С его многочисленной родней в невостребованных надолго не задержишься. Пятый ребенок в семье, у отца три брата, у матери четверо. Да у каждого детей от трех до пяти, а у этих детей мужья-жены и свои дети. Кровной родни под сотню набегает, а ведь есть еще друзья, приятели, знакомые и сослуживцы. Хотя на сослуживцев, как оказалось, надежда слабая. Вот мужика этого напарник и не думал искать. Так дядька представительный, что в морг на опознание приезжал, сказал. Нет, говорит, человека на работе, а они и в ус не дуют. Хреново!
Хотя его-то коллеги в теме, может, и забили бы тревогу, а по своим каналам проще пробить. Вот, к примеру, года два назад у них в Лотошине комбайнер пропал, так его на следующий день в розыск объявили. Правда, там самая страда для комбайнеров была, может, этот фактор решающую роль сыграл. Но думать приятнее, что люди в Лотошине заботливые и до чужой беды отзывчивые. А комбайнер нашелся. За сто километров от Лотошина, но нашелся. Спьяну на попутке вместо Лотошина в Клушино укатил. Видать, выговорить название толком не смог, вот его и увезли.
Тогда все смехом обошлось, а ведь могло случиться, как с этим мужиком. Деньгами бы соблазнились, или просто на отморозков нарвался бы. Прибили бы по дороге и в канаву выкинули. Такое сплошь и рядом случается. Этот мужик вон тоже из простых, сразу видно. Одежонка дешевенькая, стрижка «бобрик», только ногти на руках чистые и ботинки добротные, кожаные, на высоком протекторе и не из дешевых. В прошлом году он себе хотел такие купить, чтобы на охоту с деверем гонять, но по зарплате не потянул. Накосячил, премии лишился, а матери постыдился признаться. Пришлось часть зарплаты как премию ей отдать. У них с матерью три года как уговор действует. С получки он ей на хозяйство половину отстегивает, и каждая премия – ее. На автомобиль копит. Мечтает, чтобы он по деревне не ногами ходил, а на колесах разъезжал. Ему по барабану, хоть пешком, хоть ползком, а ей приятно.
Ход мысли прервал шум приближающегося автомобиля. Щипачев вскочил с бревна, одернул форменные брюки и начал вглядываться в даль. Проскочит, значит, на Ивановское пошла, а ему снова жди. Но машина не проскочила, притормозила точно напротив заградительной ленты. Водитель вышел и сразу к ленте направился. «Вот, блин, кричать, что ли, придется, – озабоченно подумал Щипачев. – Сейчас под ленту полезет». Приезжий под ленту не полез. Увидел бегущего лейтенанта, остановился.
– Здравия желаю! – на ходу выкрикнул Щипачев, а, подбежав ближе, уточнил: – Вас из Москвы прислали?
– Заждался? – протянул руку приезжий. – Полковник Гуров, Московский уголовный.
– Старший лейтенант полиции Щипачев, – в свою очередь, представился лейтенант. Полковник ему сразу понравился. Деловитый, сосредоточенный, столичная «шишка», а гляди, с лейтенантиком ручкается, заботу проявляет. – Да не особо. Погода хорошая, отчего не подождать.
– Твоя хорошая погода завтра о себе напомнит, – улыбнулся полковник. – Рекомендую мазь против ожогов в аптеке прикупить.
– Лоб обгорел? – догадался Щипачев. – Вот ведь, засада, всегда про него забываю!
– Часто обгорает?
– До пяти раз за сезон. Кожа чувствительная.
– Тогда не привыкать. Показывай хозяйство. – Гуров приподнял край ленты, поднырнул под нее и остановился: – Где тело нашли?
– Вон под тем кустом, – ткнул пальцем в отдельно стоящий куст Щипачев. – Видать, он его и задержал. Катился с насыпи, пока на куст не наткнулся.
– С чего решил, что тело с насыпи катилось? – спросил Гуров, приступая к осмотру куста и дороги.
– Чего там думать, все же видно, – удивленно поднял брови Щипачев. – Вон по насыпи полоса широкая идет, и в одежде щебенка застряла. Пуговицу от пиджака оторвало, ее Никанорыч метра за три от тела нашел. Не добровольно же он по насыпи катался?
– Наблюдательный, значит? – довольно улыбнулся Лев.
– Есть такое дело, – без ложной скромности ответил Щипачев. – Мамка в детстве натаскала. Игра есть такая – «Что изменилось?», может, знаете? Это когда разные мелкие предметы сперва на столе раскладывают, дают время запомнить, как лежат, а потом переставляют.
– Играл когда-то. Выходит, не забыли еще старых игр.
– Когда пятерых оболтусов усмирить нужно, и не такое вспомнишь. Мать нас посадит, вывалит кучу из шкатулки, а сама в огород или у скотины убраться. Это пока мы мелкими были. Потом сами управлялись, а она только покрикивала да команды раздавала.
– Из многодетных?
– Ага. Вернее, так точно, – спохватился Щипачев. – Виноват, товарищ полковник!
– Да ладно, расшаркиваться перед своим начальством будешь. Давай, докладывай обстановку, – отмахнулся от извинений Гуров. – Хоть что-то на месте происшествия удалось обнаружить?
– Так, по мелочи, – вздохнул Щипачев. – Тут до нас «Золотая Орда» прошла.
– Это как?
– Да пацанва местная на всю деревню про труп растрезвонила, те и набежали. Никанорычу, нашему эксперту, только обрат и остался, как от молока сепарированного.
– Как от молока, говоришь? – Сравнение Льва позабавило. – И все же что-нибудь есть, за что зацепиться можно?
– Выкинули его наверняка из легковушки, так Никанорыч сказал. Если бы с большей высоты летел, синяки бы остались. Гематомы то есть. А бока у трупа чистые. Следов насильственных действий вообще никаких. Нет, вру, кисть левой руки травмирована. Три пальца сломаны, и кожа с них слезла. Никанорыч сказал, дверцей прищемить могло, причем еще до смерти. Я вот думаю, может, за порог цеплялся, когда из машины летел?
– Возможно. Еще что?
– Карманы куртки пустые. В брюках рекламные проспекты рыболовных принадлежностей и крючок рыболовный. Шикарный крючок, такие только на заказ привозят. Дорогущий, я в прошлом году приценялся. Сперва я подумал, надо же, какой заядлый рыбак, на снасти денег не жалеет, а потом узнал, что в рыболовном магазине торгует, и все встало на свои места.
– С Никанорычем вы в друзьях? – поинтересовался Лев.
– Вроде того. Никанорычу под шестьдесят, мне двадцать шесть, про дружбу речи не идет, но друг другу симпатизируем.
– Значит, результатами вскрытия он с тобой должен был поделиться.
– Так это ж не секрет, – пожал плечами Щипачев. – В одной команде работаем.
– Ну, докладывай, чего время тянуть, – потребовал Гуров.
– Смерть наступила в результате асфиксии, произошедшей ввиду врожденного или приобретенного аллергического синдрома. Отек гортани произошел при принятии аллергена. Какого именно, Никанорыч еще выясняет. Аллерген введен в организм не насильственным путем, а путем обмана, так сказал Никанорыч. Если говорить проще, то мужику дали что-то съесть или, скорее, выпить, не сообщив состав угощения. Тот поел-выпил, а спустя некоторое время начал задыхаться. Тогда-то его из автомобиля и выкинули. Может, сами не ожидали такой реакции.
– Возможно, и так, – согласился Гуров, – хотя могли бы противоаллергенное средство дать или в больницу отвезти. Почему этого не сделали?
– Под рукой не оказалось? Вообще-то Никанорыч что-то такое про гистамины говорил. Только что, не помню. А до больницы побоялись не довезти.
– У аллергиков, как правило, лекарство всегда с собой. Насчет больницы возможно, но могли же и у порога высадить. Там бы хоть кто-то помог.
– Значит, не были заинтересованы в том, чтобы человек выжил, – сделал единственно возможный вывод Сергей. – Хотели, чтобы умер.
– Как одна из версий пойдет, – кивнул Лев. – Будем разбираться.
– Я же еще про один нюанс не сказал, – спохватился Щипачев. – В крови пострадавшего также обнаружены остатки снотворного средства, медицинское название не воспроизведу, но точно не растительного происхождения. Концентрация в крови убойная. Об этом лучше сам Никанорыч доложит, я в деталях не силен.
– Шансы на версию о насильственной смерти повышаются, – задумчиво проговорил Лев. – Что ж, почитаем отчет и после этого выводы делать будем. Ты в машине пока посиди, я тут похожу, местность осмотрю. Потом вместе в Лотошино поедем.
Щипачев направился к машине весьма довольный, так как сидеть на солнцепеке ему порядком надоело. На осмотр места происшествия времени Гуров потратил немного, быстро понял, что ловить здесь нечего, и они уехали.
До Лотошина домчали за десять минут. В отделе Гурова встретил начальник Щипачева, предложил проводить в кабинет, отведенный специально для столичного гостя, но Лев отказался. Сославшись на «особые распоряжения» относительно оперативности расследования, он выяснил, где располагается морг, и получил «зеленый свет» на любые действия. В последний момент решив, что помощник ему не помешает, вытребовал себе в напарники лейтенанта. Начальник выбору Гурова удивился, но возражать не посмел. Раз нужен Щипачев, так тому и быть.
В морг к Никанорычу пришли вместе. Эксперт-криминалист и патологоанатом в одном лице сидел в малюсенькой каморке при здании морга. Седовласый мужчина, на вид почти старик, но с крепкими мышцами и острым взглядом, встретил Гурова как родного, только что не облобызал троекратно. Кресло почетное освободил, бумаги для ознакомления выложил, чай из термоса в чистый стакан налил.
– Я ведь про вас, товарищ полковник, весьма наслышан. Серега Юрков, мой сокурсник по институту, вроде как с вами дружен, верно? Он на Кантемировке в Москве промышляет. Ну, мы с ним, стало быть, тоже корешаемся. Видимся, само собой разумеется, редко, но созваниваемся систематически. Так он про вас такие истории рассказывает, никаких фильмов не надо. Стало быть, я ваш давний и преданный поклонник, что ли?
Сергея Юркова, патологоанатома из Царицынского морга, Гуров знал хорошо. Как и в случае с Никанорычем, виделись они всего пару-тройку раз за год, да и то все больше по рабочим вопросам, и все же отношения между ними сложились ближе, чем просто приятельские. Года четыре назад Юрков даже дело Гурову подкинул, заковыристое, выходящее за привычные для угрозыска рамки.
Благодаря наблюдательности Юркова Гуров разоблачил некоего профессора, преподавателя медицинского университета, который, проявив неуместное рвение, взялся испытывать экспериментальный сердечный препарат на своих студентках. Громкое тогда дело вышло. И все же не стоило Сереге расписывать его, Гурова, заслуги так, будто он – Наполеон. Признание Никанорыча создало определенную неловкость, а ведь им предстояло работать вместе не один день.