1
Дождь моросил не переставая. Еще вчера белый и пушистый, сегодня снег потемнел и уплотнился. Могильные холмики обрели свои обычные формы.
Когда небольшая похоронная процессия вступила на территорию кладбища, Светлана еще теснее прижалась к мужу. Глаза ее, воспаленные от слез, выражали несвойственную покорность.
Катюшка то и дело порывалась выдернуть свою крохотную ладошку в варежке из большой руки отца. Девочка беспрестанно вертела головой и про себя, чуть шевеля губами, читала фамилии на мраморных досках и табличках. Смерть бабушки ее не испугала, тяжесть и боль утраты не сдавливали сердечка.
Киму казалось, что потеря, к которой он был готов, зная о безнадежном состоянии давно болевшей тещи, вызовет в нем тяжелые переживания. Но все оказалось проще, как-то буднично и спокойней. Теща умерла ночью, во сне. А утром он уже обзванивал родственников и близких знакомых.
Гроб опустили в могилу тихо и быстро. Застучали по крышке комья глины и смолкли. Вырос холмик. Его подровняли. Грубо, лопатой обрубили стебли цветов и кое-как воткнули их между комьев мерзлой земли. Ким обнял одной рукой жену, другой – дочку и повел их к выходу. Они проходили мимо старых могил. Вокруг одних высились подобия склепов, сваренные из полос или прутьев металла и старательно выкрашенные, другие стояли даже без оград, всеми забытые, едва угадываемые под осевшим снегом.
Ким шел уверенно. Он хорошо знал городское кладбище. Часто, особенно осенью, приходил сюда на этюды. Тишина и покой помогали ему одновременно отдохнуть и сосредоточиться. Именно здесь догадки и предположения выстраивались стройными рядами, разрозненные, а порой и противоречивые факты занимали свое место…
У выхода, будто очнувшись, Светлана отстранилась от мужа, мельком глянув в зеркало, поправила на голове сбившийся черный платок, отряхнула варежки дочери, оглядела Кима и грустно улыбнулась. Даже сейчас она не могла отказать себе в невинном удовольствии полюбоваться мужем. Высокий, широкоплечий, иногда резкий в движениях, он всегда внушал ей спокойствие и уверенность в себе. На обрамленном каштановыми волосами смугловатом лице его с широко поставленными серыми глазами несколько маленьких коричневых родинок казались естественным украшением. Светлана знала, что, нравясь женщинам, сам Ким относится к своей внешности пренебрежительно, хотя по долгу службы всегда был предельно аккуратен.
У ворот кладбища их ждал служебный автобус, который Киму выделили в связи с похоронами тещи. Здесь же, неподалеку, на стоянке среди забрызганных уличной грязью разноцветных иномарок оказалась черная и блестящая, будто только что выкатившаяся из мойки, «Волга» отдела по борьбе с преступлениями против личности управления уголовного розыска. Ким надел шапку и подошел к машине. Федор Семенович, как всегда, внимательно изучал журнал «За рулем». Они у него не переводились: то ли старые перечитывал, то ли новые штудировал по месяцу.
– Ты чего? – заглянул Ким в открытое окно.
Водитель, не отрывая взгляда от журнала, мотнул головой в сторону.
Они уже виделись сегодня утром, когда Ким забегал на работу перед похоронами. Тогда молчаливый Семеныч вылез ему навстречу из машины, что делал исключительно редко и очень неохотно, подошел вплотную и глухо сказал:
– Ты это, держись. Вот. Что же тут… – и пожал Киму руку.
Сейчас же он даже не удостоил его взглядом. Повернувшись в ту сторону, куда кивнул Семеныч, Ким увидел подходившего к ним Вадима. Сычев спрятал подбородок в толстый, домашней вязки шарф, воротник пальто из бежевой плащевой ткани с теплой подстежкой был поднят. Он непрестанно шмыгал носом, смущался от этого, но ничего не мог поделать со своим насморком, допекавшим его ранней весной и поздней осенью.
– Извини, – поздоровавшись, прогундосил Сычев. – Смолянинов за тобой прислал.
Вадим отвернулся и облегченно вздохнул, выполнив свою неприятную миссию.
– Ладно, не вздыхай, – тронул его за плечо Ким. – Я же понимаю.
На самом деле он ничего не понимал. Начальник отдела предоставил ему три дня по семейным обстоятельствам – не каждый же день такое случается. И вот опять дергает, никого в отделе что ли больше нет?
Досада давала о себе знать, хотя Ким и не хотел признаваться в этом даже самому себе: «В такой день… Да и Светку жалко».
Она стояла у автобуса, удерживая за руку дочку, которой хотелось подойти не столько к отцу, сколько к большой черной и такой блестящей от дождя машине.
– Давай ко мне заедем, – не предложил, а скорее заявил Ким. – Оттуда – в управление. А? – Он махнул рукой дочке.
Вадим пожал плечами: мол, как знаешь, я свое дело сделал, и открыл дверцу. Ким подхватил на руки подбежавшую к нему Катюшку и посадил ее рядом с Вадимом на заднее сиденье, а сам пошел к автобусу.
– Грустный месяц март, – сказала Светлана, когда они подъехали к дому. Помолчала и потом добавила: – Как бы Катюшка не простудилась.
Ким молчал. Он держал руку жены, затянутую в тонкую кожаную перчатку, и смотрел на выходящих из автобуса родственников. Ему вдруг стало обидно за своих девчонок. Обидно оставлять их одних. Конечно, это реакция на смерть близкого человека: и паршивое настроение, и сентиментальность эта, невесть откуда взявшаяся. Он любил тещу, хотя и старался не подавать виду, но любил нежно, как-то по-домашнему. И любовь его проявлялась не в праздничных подарках, о которых Ким никогда не забывал, не в терпимом отношении к ее старческим нотациям, а скорее в тактичном умении сгладить острые углы совместного быта.
Когда девять лет назад Ким пришел в этот дом, на него повеяло воспоминаниями детства. Раньше они с матерью и отцом жили в пригороде, почти в таком же двухэтажном кирпичном доме, в комнатушке на втором этаже. Отец, умерший, когда Киму едва исполнилось восемь, мечтал видеть сына на тепловозостроительном заводе, где проработал всю свою жизнь, начав подсобником и закончив главным инженером. Это он, Клим Логвинов, как обещал своему отцу, назвал единственного сына в честь Коммунистического интернационала молодежи. Имя странное, но между тем созвучное собственному. Еще в школе Ким с гордостью объяснял товарищам его происхождение. Сейчас это мало кого интересовало, а если кто и спрашивал, Ким отшучивался или намекал на свои якобы корейские корни. Скажи он, как было на самом деле, пришлось бы объяснять, что значит само слово интернационал, которое уже вышло из повседневного оборота.
– Ты иди, – Светлана поправила и без того безукоризненно лежащий на его груди шарф. – Мы сами. Тетя Саша, наверное, уже все приготовила. Позвони, если сможешь.
Ким наклонился, поцеловал жену куда-то в висок и пошел к стоящей у соседнего подъезда «Волге». Поднял на руки надувшую губы дочку, прижал к себе и шепнул на ухо:
– Не шали, слушайся маму. Ей сегодня очень плохо.
Катюшка кивнула, выскользнула из рук отца и медленно, то и дело оглядываясь, пошла к своему подъезду.
Едва Ким сел рядом с водителем, машина резко рванула с места. Семеныч удовлетворенно крякнул, усаживаясь поудобнее. Под колесами вместо спекшегося за зиму льда уже шуршал асфальт. «Волга» хорошо держала дорогу.
– Может, скажешь, в чем дело? – спросил Ким, обернувшись к Вадиму. Подъезд и автобус с черной полосой уже скрылись за поворотом, и он с удивлением почувствовал, что ему стало легче. Словно дома, мимо которых они проезжали, отгородили печальное событие сегодняшнего дня и все, что было с ним связано. Ким переключался на работу.
Вадим нарочито равнодушно произнес:
– Труп. В Петропавловском, дом семь. Похоже на убийство. Смолянинов сказал, чтобы ты подъехал, посмотрел. А потом – сразу в прокуратуру. Там получишь задание. По плану следственных действий и оперативных мероприятий, – последнее предложение он произнес наставительным тоном, внушительно подчеркивая каждое слово – подражая Смолянинову.
Начальник отдела не давал Сычеву сложных и ответственных поручений, хотя оба они с Кимом были в звании капитанов милиции, держал его на «мелочёвке». Почему? Логвинов как-то спросил об этом полковника, но тот вместо ответа как-то странно посмотрел на него и снисходительно улыбнулся. Вадим всегда работал не то чтобы уж очень хорошо, но без «проколов» – стабильно и добросовестно. Но на каком-то этапе он терял нить поиска, утрачивал инициативу и без посторонней помощи уже не мог обойтись. В последнее время Сычев и сам, похоже, стал увиливать от сложных заданий. Это произошло после того, как он, получив от своего осведомителя информацию о том, что приезжие кавказцы устроили в подвале одного из домов неподалеку от рынка склад сахарного песка, не доложил никому и отправился сам задерживать террористов. Кончилось это тем, что полковнику Смолянинову пришлось объясняться в прокуратуре и областной администрации: вместо гексогена в мешках, которые Сычев вспорол, не удосужившись составить акта, действительно оказался сахарный песок. Хорошо еще, торговцы не подали в суд. Собрали с пола рассыпанный продукт и продали его подешевле на том же рынке.
– А ты чего же? – как бы между прочим спросил Ким. – Мог бы попроситься, чтобы послали тебя.
– Меня и послали, – ухмыльнулся Вадим. – Только не на место происшествия, а на поиски незаменимого сыщика капитана милиции товарища Логвинова К. К. Вот так-то, брат. Извини.
– Бог простит. Только ведь под лежачий камень… сам знаешь.
– Знаю, знаю. Я и то знаю, что всяк сверчок должен знать свой шесток. А потому не обижаюсь.
– Не ври, обижаешься, – вдруг прогудел Семеныч. – Ты, Вадька, брось это. Я вашего брата столько перевидал… В нашем деле соображать надо, а потом уж руками-ногами работать. А не наоборот. Вот.
От кладбища они повернули направо. Можно было бы проехать и прямо. Так быстрее, но водитель вовремя заметил появившуюся из-за поворота траурную процессию. Это были уже пятые похороны за это утро. Люди шли пешком от церкви мимо выбеленных вчерашним снегопадом сосен и невысоких елей прямо по проезжей части. Но ни автомобильных сигналов, ни недовольных выкриков не было слышно. «Перед лицом неминуемого смиряются даже самые буйные», – подумал мимолетно Ким. Он давно обратил внимание на такую особенность своих сограждан, на необыкновенно мирную и спокойную атмосферу этих мест. И все же…
Если бы на месте Семеныча был кто другой, Ким, не раздумывая, заставил бы его прикусить язык. Но Федор Семенович был легендой областного уголовного розыска, человеком, одно имя которого лет двадцать назад нагоняло страх на тех, кто так или иначе конфликтовал с законом. Из его тела за годы работы в милиции врачи извлекли две пули, ему трижды вливали донорскую кровь после ножевых ранений. Семеныч обычно в чужие разговоры не встревал, но уж если что-то говорил, то к нему было принято прислушиваться.
– Приехали, – водитель резко затормозил у крайнего подъезда пятиэтажного серого здания, протянувшегося чуть ли не на весь переулок. Впереди, на противоположной стороне улицы стоял дежурный ПАЗик управления, а перед ним машина «Скорой помощи». Редкие прохожие, шедшие по переулку, замедляли шаги, пытаясь разглядеть, что происходит в темной глубине за распахнутыми настежь дверями подъезда. Человек десять наблюдали с противоположного тротуара.
У подъезда стоял невысокий сухощавый сержант. Ладно сидящая на нем, перетянутая портупеей шинель была местами слегка потерта. Шапка тоже не блистала новизной. Чувствовалось, что в отличие от сотрудников уголовного розыска он постоянно ходит в форме.
– Сержант Стрельников, охраняю место происшествия, – отдав честь, представился он. – Сюда, пожалуйста.
Они вошли в подъезд. Ким невольно улыбнулся: «Надо же, «пожалуйста»! Где только слов таких старомодных набрался»?
По тому, как сержант доложил, зачем он здесь находится, Ким догадался, что, Стрельников, хотя и не новичок в милиции, ему впервые довелось иметь дело с подобным преступлением. «Хорошо бы и в последний», – подумал Логвинов.
– Вот здесь произошло убийство, – показал сержант на дверь на лестничной площадке первого этажа. – Там еще эксперт-криминалист. И врач.
– Как вас зовут? – спросил сержанта Ким. Он всегда ощущал неудобство, разговаривая с человеком и не зная его имени.
– Витя, – растерянно произнес, не ожидая такого простого вопроса. Он смутился и тут же поправился:
– То есть Виктор, сержант Стрельников.
– И что же будем делать, сержант Виктор Стрельников?
– Я… – он посмотрел на хмурого человека, стоящего рядом с Кимом, и окончательно смутился. – Не знаю.
– Как это «не знаю»? – придав лицу выражение крайней строгости, спросил Ким. – Надо для начала проверить у нас документы. Мало ли кто зайдет.
Он предъявил сержанту удостоверение и задал очередной вопрос:
– Кто из районного отдела здесь был?
Беседуя с сержантом, Ким тем временем внимательно осматривался и прислушивался. На лестничную площадку выходили четыре двери. Одна, на которую указал сержант, была чуть приоткрыта, другие закрыты. За одной из них, под четвертым номером, в какой-то момент он различил легкий шорох.
– Все были, – подумав, ответил Стрельников. – Начальник отдела, оперуполномоченный уголовного розыска, участковый.
– Я спрашиваю, кто первый?
Сержант опять смутился, почувствовав раздражение в голосе Кима.
– Участковый, старший лейтенант Карзанян. Он и в прокуратуру звонил, и в райотдел. Карзанян прямо отсюда поехал в райотдел.
– Ясно, – коротко ответил Логвинов.
В прихожей, головой к двери, уткнувшись лицом в пол, лежал человек в старомодном пиджаке и желтых ботинках с галошами. На правом виске темнело пятно запекшейся крови. Рядом стоял эксперт из криминалистического отдела управления Карамышев.
– Я закончил, Ким Климыч, – поздоровавшись с Логвиновым и Сычевым, бодро, будто каждый день выезжал на трупы, заявил он. – Версия такая: ударили его сзади чем-то вроде металлического прута, когда он открывал дверь. Втолкнули в прихожую. Дверь захлопнули.
– Это ты следователю расскажи, когда приедет. Ему нужнее.
– А она уже была. Составила протокол осмотра места происшествия и укатила. Велела тебе к ней ехать, как появишься.
– У меня тоже все, – выходя из кухни, где он мыл руки, добавил судмедэксперт. – Можно забирать тело?
– Когда произошла смерть?
– Часов двадцать—двадцать пять назад. Точнее скажу после вскрытия. К вечеру дам заключение. Думаю, ничего нового не добавлю.
– Вадь, ты в отдел или со мной? – спросил Ким.
– Куда нам убийства раскрывать! – ответил Сычев. – Нам бы чего попроще. Поеду в район, за семь верст киселя хлебать. В Костине корова пропала. Вот это происшествие. Уголовный розыск района с ног сбился, помощи просят. Кстати, этот пулеглот твой, Семеныч, советовал мозгами работать. Вот ты и подумай, как старика в правый висок саданули, если замок с правой стороны двери, а рядом стена. Я про…
Он вдруг замолчал, увидев из кухни, куда они с Кимом вышли, чтобы не мешать установить носилки, как санитары перевернули тело на спину и, уложив, накрыли простыней. Вадим покачнулся, зубы сжались от резкой боли в затылке, будто голова его попала в тиски, а сердце на долю секунду остановилось. К горлу подступила тошнота. При взгляде на товарища у Кима мелькнула мысль, что у врача должен быть нашатырный спирт. Но Сычев уже справился с собой, и Логвинов быстро отвернулся, делая вид, что не заметил его минутной слабости. Стоявший неподалеку сержант Стрельников с каменным выражением на лице проводил взглядом санитаров. По его внешнему виду нельзя было понять, как он относится к происходящему. «Ну и выдержка у парня! – восхитился Ким. – Держится так будто каждый день с трупами общается. А, ведь, сказал, что в первый раз».
Оставив Стрельникова в прихожей, Ким вошел в комнату старика, которому, как он успел заметить, было не меньше восьмидесяти пяти. Судя по всему, был он не только стар и дряхл, но и одинок. Время тут словно остановилось с полсотни лет тому назад. Некогда просторное помещение было так плотно заставлено тяжеловесной, темного дуба мебелью, что между отдельными предметами вряд ли удалось бы просунуть даже лист бумаги. Все свободное пространство над придвинутыми к стенам буфетом, шкафом, столом, кроватью, какими-то этажерками и тумбочками занимали самодельные полки с книгами.
В неуютной комнате с обоями, давно утратившими и цвет, и рисунок, было сумрачно. Из-за зашторенного окна, выходящего на улицу, хорошо слышался шум проезжавших мимо машин. Гнетущее впечатление усиливал запах бумажной пыли и еще чего-то такого, чем обычно пахнет жилье старых людей.
Над дверью комнаты Ким с трудом разобрал позеленевшую от времени надпись на черной доске, исполненную, видимо, медной проволокой:
Молчат гробницы, мумии и кости,
Лишь слову жизнь дана;
Из древней тьмы, на мировом погосте