Чувство какой-то возвышенной нежности наполняло его мальчишескую душу, когда он видел Люду. Ему хотелось от чего-то её защитить, предстать перед ней отчаянным и смелым.
…Когда ему становилось очень одиноко и грустно, Костя перелезал через забор в конце сада на заброшенный участок, доставал из-под веранды ветхого дома найденную им ёлочную игрушку – синий стеклянный колокол – и тихо с ним разговаривал. Только ему мальчик мог доверить свою печаль. И колокол утешал его тихим мелодичным звоном. Поведав колоколу сокровенное, Костя убирал его в коробку, предварительно завернув в махровое полотенце, заранее похищенное у бабушки, и прятал коробку на прежнее место. Теперь мальчик чувствовал, что всё то, о чём говорил с колоколом, он может доверить этой женщине.
Он думал о Люде каждый день. Косте казалось, что она может говорить с ним «на равных», «как со взрослым», как та медсестра из детской больницы… Люда была человеком из той, «другой» жизни, за забором, куда более интересной, чем жизнь на даче. Но не только поэтому она представлялась мальчику какой-то совершенно особенной…
Как здорово было бы пройтись с ней по Комитетскому лесу от остановки «Баня» по асфальтированной дороге, выложенной по краям жёлтыми кирпичами. Каждый раз проходя по ней, Костя представлял, что эта дорога ведёт в Изумрудный Город к всесильному волшебнику Гудвину. Он непременно сказал бы об этом Люде, и вместе они бы придумывали, что попросить у всемогущего волшебника. И он, кажется, знает уже, что попросил бы…
Этой дорогой по лесу они прошлись бы до турника, устроенного между двух сосен. Его найти не так-то легко, а он, Костя, показал бы ей, где в мохнатой зелени замаскирован турник, буквально «вдавленный» в смолистые стволы. Он мог бы сводить её и к старому пруду, чтобы она послушала, как громко там квакают вечерами лягушки. А если пойти туда рано утром, можно тихонечко подсмотреть, как из камышей выплывает серая утка со стайкой пушистых маленьких утят… Есть ещё одно заманчивое место, куда можно прогуляться, – кожная больница. Он знает, как через потайную дырку в заборе проникнуть на её территорию. Там можно погулять под соснами по асфальтированной дорожке мимо деревянных больничных домиков, и, если повезёт, есть шанс даже увидеть больных в белых пижамах. Бабушка говорила, что они болеют какой-то странной болезнью с необычным названием, от которой проваливается нос…
А ещё… с ней можно поговорить о сериале «Шансы», а может даже вместе посмотреть какую-нибудь серию?.. Интересно, кто б ей понравился из героев?..
Косте так хотелось поделиться с этой женщиной своими тайнами, тем, что он дорожил и берёг, никому не открывая, что он готов был даже сводить её на заброшенный участок и показать ей спрятанный под домом синий стеклянный колокол, с которым он разговаривал, когда ему становилось грустно… Только бы она пошла с ним, только бы согласилась!..
Но на двенадцатилетнего мальчугана женщина не обращала особенного внимания, ей было неведомо то, что творилось в его душе. Однажды у них в гостях Люда рассказала о красивом озере во Фрязино, на которое она с семьёй ездила купаться. Костя стал расспрашивать Люду об этом озере. Она отвечала и не видела, что это – предлог для разговора.
– Может быть, как-нибудь вместе… – загорелся он мечтой.
– Так, это ваша чёрная собака, что прибегала к нам, лает по ночам? – перебила его бабушка.
– Моя. Это Динка. Она очень умная. Я люблю собак. Она приблудилась к нам. Сперва мы её подкармливали. А потом она у нас прижилась, да так и осталась. У неё появился щенок Кузя. Такой красавец! Пожалели их. Так и живут с нами.
– Любят они порезвиться на наших грядках! – покачала головой мать.
– А где вы берёте лозу для абажуров? – осведомилась бабушка.
– Выдёргиваем из хозяйского дома!
– Как?!
Выяснилось, что отношения с хозяйкой у них сложные, что было неудивительно: все в дачном посёлке знали о её дурном характере.
– Я-то, ладно, потерплю. А у дочери, Оксаны, уже глаз от неё дёргается. Мы бы хотели сменить жильё, – пожаловалась Люда и, зная, что Костины родные сдавали на зиму дом, попросила их сдать его им до лета. Хозяева были согласны.
Приближалось время отъезда в Москву.
– Мама, можно мы возьмём с собой Барсика! – уговаривал Костя мать.
– Он уничтожит всю мебель, побьёт вазы, хрусталь, издерёт ковры… Нет, кот не сможет жить с нами, – безапелляционным тоном заключила она.
– Не волнуйся, мы будем смотреть за твоим кошаком, будем его кормить, – пообещала Люда.
– А как же собаки? – испугался он.
– Наши собаки его не тронут: они знают твоего кошака, – заверила его Люда и с этими словами вдруг подошла к Косте и нежно обняла его. Её тонкие руки оказались сильными и ласковыми. Костя замер… Ноги приросли к полу. Голова закружилась. Острое чувство восторга, словно ему брызнули в глаза ослепляюще яркой краской всех цветов радуги, пронзило его, наполнило и взорвалось мгновенным испугом человека, ступившего за грань чего-то запретного…
– Обещаете? – прошептал Костя.
– Обещаю.
Потрясённый, он убежал на заброшенный участок. Забравшись на крышу старого дома, Костя думал о Люде, вспоминал её руки и то блаженное чувство, которое испытал, когда она обняла его. Вспоминал её запах: лаванды, мяты, сигарет и чего-то ещё сладковато-острого… «Только бы она ни о чём не догадалась…» – вертелось в голове. Смешанное чувство стыда и восторга переполняло душу. Бессознательно Косте хотелось куда-то бежать, что-то делать, причём неважно что: забивать ли гвозди, таскать ли доски или штукатурить стены… Он испытывал счастье.
А на следующий день случилось непоправимое. Молодая бездетная пара, прочитав объявление о том, что «сдаётся недорого дом на зимне-весенний сезон», прикреплённое у магазина ещё до разговора с Людой, появилась на бабушкиной даче.
– Очень хорошо. Вы нам подходите! – обрадовалась бабушка.
– А как же они?!
Он прорыдал всю ночь… Чувствовал, что совершается что-то непоправимое… Где от него ничего не зависит. Он НИЧЕГО не мог сделать – только наблюдать. Такое же горькое чувство отчаяния и безнадёжности его посетит много лет спустя, когда умрёт любимый кот, когда будет умирать бабушка, когда он будет понимать, что навсегда кого-то теряет…
– Пожалуйста, опомнитесь! Это вам так не пройдёт! – тщетно умолял он домашних.
– Что с тобой?! Успокойся! Пойми: мы не можем им сдать дачу – их четыре человека! Но главное: у них две собаки. И эти собаки непременно вытопчут наши гряды! Столько труда вложено! – сказала бабушка. Спорить с ней было бесполезно. Костя знал, что если бабушка что-то решила, её уже не переубедить. С тех пор он возненавидел «гряды».
– Иди ты, мама, одна, я не пойду, – сказала мать, когда подошло время им отказывать.
Когда бабушка собралась идти на Сосновую аллею, Костя мог пойти с нею; он чувствовал, что это последний раз, последняя его возможность увидеть Люду. Он знал это. Но было слишком больно и стыдно. И он не пошёл.
– Ну что, она расстроилась? – спросила бабушку мать, когда та вернулась.
– Расстроилась, но не до слёз, – ответила бабушка с явной иронией. – Долго звать пришлось. Лежала она. Сказала, что ноги в кровь стёрла сегодня.
Костя не находил себе места, но этого никто не замечал.
– Он ведь как в воду глядел, – скажет бабушка через месяц, когда начнутся проблемы с квартирантами, которые, как оказалось, сняли дачу под склад стройматериалов, так как новый жилец, наряду с воинской службой, занимался строительным бизнесом. В доме чуть не лопнули трубы: водяное отопление требовало постоянной эксплуатации. Хозяева попросили квартирантов съехать. Разозлившись, квартирант ударил ногой Костиного кота, и кот вскоре умер.
Найти новых жильцов в межсезонье оказалось непросто. Костины родители ходили даже на Сосновую аллею, но выяснилось, что Люда с семьёй уехала, не оставив адреса.
Много позже Костя пытался найти Люду. Он прикладывал невероятные усилия, но что-то всё время вставало у него на пути, будто какой-то рок отрезал все дороги. Узнать её точную фамилию ему не удавалось – подруга Люды, которая могла бы помочь, покончила с собой на почве необоснованной ревности, ударив себя ножом в сердце, когда детей не было дома; хозяйка соседского дома, у которой семья Люды снимала жильё, умерла, не оставив никаких записей. Рабочий телефон Люды не отвечал. С огромным трудом Костя удалось выяснить, что там было много всяких организаций. Он даже написал в «Жди меня», но ответа не пришло.
Костя пытался разыскать эту женщину только для того, чтобы посидеть с ней однажды за столиком в каком-нибудь кафе, чтобы её увидеть, извиниться за своих домочадцев и спросить, как сложилась её жизнь. Сколько раз он представлял себе их встречу…
Дефолт, путч, телепередачи о ГКЧП, которых ждали с нетерпением и содроганием взрослые, цыкая друг на друга: «Тише вы!», чтение Анатолия Рыбакова вслух, а затем книги Ельцина, – всё это происходило там же, на старой бабушкиной даче. Но ничто из этих событий так глубоко и больно не запало в его память и не оставило такой след в душе, как эта женщина по имени Люда…
Спустя годы Костя написал большое стихотворение:
Учительница рисования
Новую учительницу рисования звали Ольга Герасимовна. Она была лет сорока с небольшим, высокого роста, заметная фигурой, выделявшейся своими формами, круглолицая, черноглазая, с длинными смоляными волосами, которые либо забирала в пучок, либо собирала в хвост. Одевалась она довольно ярко, но со вкусом, обычно предпочитая вязаные свитера и широкие клетчатые юбки; умеренно красилась и носила бусы.
От детей трудно что-то утаить, и в Костином классе все скоро узнали, что от новой учительницы недавно ушёл муж и она с дочкой-старшеклассницей, прыщавой и вредной, переехала из другого района Москвы и устроилась в их школу на место недавно уволившегося учителя.
На первом же уроке Коновалова начала командовать громким зычным голосом, будто преподавала не рисование, а военную подготовку: «Так, все сели по местам! Руки на парты! Закрыли рты! Что за разговоры! Мальчики на третьей парте, я вас сейчас рассажу! Так, тема нашего урока – зимний пейзаж. Я сказала: мальчики! Приступаем к работе… А кто разрешил ходить по классу?»
– Антон Вячеславович, прежний учитель, всегда разрешал, – сказал Костя. – Я за водой.
– Сейчас нет Антона Вячеславовича. Сейчас вы должны слушаться меня, – на слове «меня» она сделала акцент. – Зачем тебе вода, если ты ещё не нарисовал карандашом?
– Вода мне необходима. Я так рисую, по-своему, – ответил Костя и взглянул на учительницу в упор.
Их взгляды встретились. Коновалова хотела возразить, но, секунду подумав, уступила с нескрываемой иронией:
– Ну, хорошо, посмотрим, что у тебя получится.
В конце урока учительница с удивлением рассматривала его рисунок.
– Живописно, – сказала она и в нижнем углу альбомного листа поставила размашистую «пятёрку». – Ты где-то учился?
Школьник помотал головой:
– Нигде. Я сам.
На следующем уроке Ольга Герасимовна уже ничего не говорила Косте: он мог ходить по классу, точить карандаши, наливать воду и чувствовал себя свободно, но к другим ученикам это не относилось.
– Ходить без разрешения можно только Косте: он хорошо рисует, лучше вас всех. А ты, Петров, куда направился?
– Я только дать Васе ластик… – смущённо оправдывался полный веснушчатый мальчик, остановившись в растерянности возле своей парты.
– Ластик надо носить свой. Сядь на место и продолжай работу.
– Только дам ему ластик…
– А ты спросил разрешения?
– Ольга Герасимовна, разрешите, пожалуйста, одолжить Васе резинку? – запинаясь, проговорил школьник.
– Какую ещё резинку?
На задних партах послышались смешки.
– Он имел в виду жевательную! А вы что подумали? – крикнул Костя.
Класс грохнул.
Учительница многозначительно молчала, демонстративно пытаясь одним своим взглядом удержать дисциплину, и вдруг изменилась в лице:
– Лазарев! Я сказала: Лазарев! Что за самовольничанье?! – закричала она на Костю, увидев, что он встал, подошёл к парте одноклассника и положил на её край свой ластик. – Немедленно забери назад то, что ты положил, и марш на место!
– Ольга Герасимовна, время идёт: скоро урок закончится! Как он будет рисовать без ластика? Не всё ли вам равно, где он его взял? – хрипловатым ломающимся голосом выдал Костя.
– Ах так, Лазарев, ты мне дерзишь? – Коновалова выдержала паузу, глядя на него из-под густых бровей своими большими чёрными глазами. На её лице обозначились морщины, а тёмный мысик волос, выделявшийся посередине лба, стал ещё более заметным.
– Хватит командовать, Ольга Герасимовна! Что вы на нас свою власть испытываете?
– Что? Что ты сказал?! – опешила учительница.
Класс замер.
– То, что вам не хватает коммуникабельности!
– Что-о?
– Кабельности! Кабельного телика! – закричали школьники и дружно загоготали. Лицо учительницы сделалось пунцовым.
– Покинь класс, Лазарев! – приказала она.
Костя молчал, не двигаясь с места.
– Если вы не уйдёте, Лазарев, то уйду я, – сказала учительница.
– Ну и пусть уходит, – раздалось с задней парты.
– Это кто сказал? – Коновалова обводила взглядом учеников.
– Это неважно… – сказал Костя и вышел из класса.
Урок был сорван.
Нетривиальность Коноваловой Костя уловил на первом же её занятии. Во-первых, она говорила в классе отрывисто и нервно, как будто пытаясь скрыть внутреннюю неуверенность и скорее упорядочить себя, нежели учеников; во-вторых, Ольга Герасимовна, обращалась со школьниками, как со взрослыми, в отличие от других учителей, и таким образом выстраивала свою линию поведения, внешне схожую, по сути же – прямо противоположную всем основным правилам педагогической этики. Она пыталась манипулировать подростками с помощью интонаций, жестов, взглядов, периодически обращаясь то на «ты», то на «вы» к тому или иному ученику, заставляя их домысливать то, что другие учителя им давали понять более простыми способами.