– Ну ладно.
– Правда.
– И не просыпаешься?
– Нет.
– А как ты узнала, что ты ходишь?
– Два дня назад был один очень странный случай.
– Какой?
Лиза облизывает губы. Нам жарко. Прежде я любил лето и не любил зиму, а теперь, кажется, лето мне тоже становится не по нраву. Я многое разлюбил за последние годы. Подозреваю, что изменчивая любовь и нелюбовь к разным временам года – всего лишь свидетельство каких-то разрушительных перемен внутри меня. И бесплодие, наверное, тоже где-то в этой череде неочевидных закономерностей.
– Только никому не говори.
– Что ты!
С каждым годом лето – будто всё жарче. И вокруг только и разговоров об этом. Большинство находит, что да, климат меняется, я и сам не припомню, когда так потел и страдал. Мне тоже с возрастом начинает казаться, что я ещё не заставал ни такого жаркого лета, ни такой холодной зимы, ни такой одинокой осени.
– Я лунатик, – снова говорит Лиза. У неё легкий пушок на верхней губе. Наверное, с годами он потемнеет. Во что она вообще превратится, когда доживёт до моих лет? Будут ли у неё дети?
Мы доходим до конца аллеи, разворачиваемся и идём в обратную сторону. Кажется, я нашёл в ней недостаток. Теперь всё время буду думать про этот пушок, когда станем целоваться. И в трусах у неё жесткие юные волосы. Но это даже хорошо. Вот у моей жены там нет никаких волос, и я не особо от этого в восторге. Меня возбуждает в женщинах животное начало. До известного предела, конечно. Правда, этот предел я устанавливаю себе сам.
– Мне приснился сон, будто я очень хочу в туалет и никак не могу найти место. Ни присесть, ни юбку задрать.
– Какой интересный сон, – говорю я.
– Погоди, дело не в этом. Сон внезапно меняется. И я оказываюсь в ванне с какой-то девушкой.
– Какой интересный сон, – повторяю я.
– Она ложится на дно ванны, а я сажусь над ней и начинаю ссать прямо на неё. Так приятно ещё стало во сне. Я чуть не кончила. А потом получается так, что это ванная в нашей с мамой квартире. И я просто выхожу, иду к себе в комнату и ложусь спать.
– А девушка?
– Ну, она куда-то делась. Наверное. Не знаю. Не в этом же дело.
– В чём дело?
– В лунатизме. В общем, я проснулась рано. В пять утра, может. Солнце уже светило, как сумасшедшее. И я встала. Пошла в коридор, а там шкаф – дверцы настежь, половина вещей на полу. И посреди них моя сумка. Открытая. Полная моей мочи.
– Ого, – говорю я.
– Ого-го! И по полу тоже растеклось. Сумка вся раскисла. Это я сделала. Встала во сне, дошла до шкафа, вытащила оттуда сумку и нассала в неё. А потом опять легла.
– Напиши песню об этом, – я пытаюсь иронизировать. На самом деле я возбудился. Я тут же представил, как всё это происходит – всё, что было в её сне.
– Прикалываешься? При чём тут песня? Это же страшно. А вдруг я так с ума схожу? Если я вот так ночью встану и убью кого-нибудь?
– Кажется, был такой фильм…
– Я теперь всё время об этом думаю.
– Я теперь тоже.
– Нашёл о чём думать.
– А зачем ты мне такое рассказала?
– Потому что я боюсь.
А я думаю, чтобы произвести на меня впечатление. Но вслух этого, конечно же, не говорю. Пусть не знает, что я её раскусил. Я же в два раза старше, в десять раз опытнее, мне это не трудно. Мне и промолчать лишний раз не сложно. Мне бы, наоборот, собраться со словами, найти их.
– Если это было один раз, то ещё ничего не значит, – успокаиваю я, – может, ты просто так взрослеешь.
– Я и так взрослая, – говорит Лиза.
Какая она вульгарная, думаю я про себя. Молодая, хочет казаться раскованной и опытной. Вот взяла и запросто рассказала, как обмочилась во сне. Моя жена никогда мне ничего такого не рассказывала. Интересно, она мне изменяет? И если изменяет, то в разговорах с другим мужчиной она употребляет такое слово, как «ссать»?
– Конечно, мы оба взрослые.
– А почему ты развёлся?
– Жена полюбила другого.
– Ты её до сих пор любишь?
– Нет.
– Хочешь вернуть?
– Нет.
Меня злят эти вопросы. Дурацкие. Девчачьи. Я уже не в том возрасте, чтобы отвечать на такие вещи всерьёз. Я уже всерьёз ни в чём не уверен. Откуда я знаю, какую жизнь хотел бы прожить, и с кем? Сначала я хотел вернуть первую жену. Потом я хотел вернуть сына. Да кто мне его вернёт? Что упало, то пропало. У мужчин нет никаких прав на детей. Если у тебя отберут ребёнка или просто встанут между ним и тобой, тебе не поможет ни любовь, ни жертва.
– У тебя парень есть? – вдруг спрашиваю я, перехватывая инициативу.
– А я не знаю, – ухмыляется Лиза.
– Как это?
– Вот так. Пока не знаю.
Ах, вот оно что. Это намёк. Мол, сложится у нас что-то серьёзное или нет. Ох уж эти двусмысленные слова, приподнимающие тайну, как юбку. Впрочем, тут и тайны-то никакой нет. Для меня эта девчонка вся как на ладони. Со всеми её надуманными причудами. Для меня пока тайна, что у неё в трусах. Я бы там разобрался подробнее, в другой раз.
– А говоришь, взрослая, – разочарованно тяну я, – вот подрастёшь и всё узнаешь про парней.
– Думаешь, я девочка? Боишься?
Я снова её целую. Я уже это делал, знаю. Мужчины и женщины только воображают, что они совершают что-то особенное в любви и в постели. А на самом деле всякий раз одно и то же. Все на один лад. Женщина одна, лица разные.
Когда-то я думал, что никогда не избавлюсь от привычки постоянно влюбляться. Но всё проходит, прошло и это. Вот, надо же: такая возможность, чтобы влюбиться сейчас, – и не могу! Не хочу. Скучно. Лень. Даже не верится, что когда-то я мог навязчиво целыми днями думать об одной и той же девушке. Мысленно с ней разговаривать. Мечтать о ней. Словно моё бедное сердце взяло и отказалось от функций, которые ему больше не нужны. Без возможности всё восстановить. Но я-то, конечно, приспособился жить и с таким сердцем. Просто иногда боюсь, что мой творческий кризис как раз из-за этого. Из-за этой пустоты, которую я ничем не хочу заполнить.
– Хочешь прийти к нам на репетицию? – спрашивает Лиза.
– Хочу, – вру я. Меня её репетиция мало интересует. И вообще, не хотелось бы видеться с ней при свидетелях. Она начнёт со мной обниматься. Все всё поймут. Решат, что мы встречаемся. А это уже измена, скандал. Я, откровенно говоря, боюсь таких скандалов. И репутации неверного мужа тоже боюсь. Я привык думать о себе совершенно иначе. В своих сексуальных фантазиях я всегда представляю собственную жену даже тогда, когда с ней трахаюсь. Верный муж, так это называется? Пожалуй, да.
– У тебя наверняка появятся какие-то идеи, – размечталась она. – Ты нас послушаешь и что-нибудь подскажешь. Ты же писатель? Ещё и старый к тому же.
– Не называй меня старым.
– Был бы не старым, всё было бы по-другому.
– Как?
– А я не знаю.
И всё же интересно, изменяет ли мне Люся? Наверное, нет. Точно нет. Я уверен, что не изменяет. Но совсем не понимаю, почему. Что такое её верность мне? Страх? Лень? Благодарность? Или нерешительность?
– Ты странная, – говорю я.
– Угу, – кивает она. Я ей польстил. Это лучший комплимент, то самое, что она от меня хочет слышать. Она воображает себя особенной, ищет этому подтверждения в других людях, как в живых зеркалах. Но я кручусь ужом, не хочу, чтобы она в меня смотрелась. Лучше бы сам на неё попялился.
– Ты странная, но красивая, – добавляю я.
– Не такая уж и красивая, – неубедительно сомневается она, – в детстве вообще была страшненькой. У меня ещё и один зуб кривой.
И пушок растёт над верхней губой.
– В детстве все девочки так себе.
– Не все! Красивые вырастают в красавиц. Некрасивые становятся страшилами.
Я решаю, что она права. Кто-то пытается следить за собой и ходит в спортзал. Кто-то старается произвести впечатление умением шутить и заставлять смеяться. Кто-то даже пишет песни, чтобы другие люди считали его привлекательным. И каждый хочет быть красивым, зачем себя обманывать. Просто женщины это меньше скрывают. Их желание красоты всегда на виду. Они все только о ней и мечтают. Надуманной и настоящей. Естественной и искусственной. Какой угодно. Но знаете, что я думаю? Красивой можно только родиться. Вот и всё.
– Мне пора, – говорит Лиза, – через пятнадцать минут мама будет ждать. Мы пойдём покупать новый телефон. Она обещала.
– За хорошую учёбу?
– Ну да.
Аллея заканчивается. Мы сворачиваем на проспект. Люди ходят туда-сюда, не обращая на нас внимания. Но всё равно, пожалуй, не стоит её целовать здесь, у всех на виду. Я просто беру Лизу за тонкую руку с малахитовым колечком на большом пальце.
– Ты всё выдумала про свой лунатизм, да?
Она пожимает плечами. Мы расходимся, договорившись встретиться снова. А я запоминаю её рассказ, её дыхание, которое пахнет сексом, и покрытый жёсткими волосами лобок.
15
Девочка с далёкою судьбою,
До тебя семнадцать зим лететь,
Может, молча посидим с тобою?
Даже если незачем сидеть?
Но она вдруг перестала улыбаться,
Закричала, закатив глаза:
– Почему тебе не восемнадцать?!
Почему ты сразу не сказал?!
– Что теперь, мне попросить прощенья?
Хорошо… Ну, будет… Извини…
У меня совсем другое время,
У меня совсем другие дни.
– Знаешь, можешь сильно не стараться,
И не быть ни братом, ни отцом,
Почему тебе не восемнадцать…
…И заплакала, закрыв лицо.
16
– Я вчера написал стихотворение.
– Правда?
– Да… и такое странное чувство. Я думал, что стихов больше писать не буду. Но было настроение… И пришло это…
– Вдохновение?
– Да. Точно. Настоящее вдохновение. Как раньше.
Мы снова сидим с моим издателем в кафе, в горячей тени каштанов. Мы пьём пиво, хотя врач не рекомендовал мне этого делать. Врачи мне многого теперь не рекомендуют, да что с того. Где они были раньше, когда мои тестикулы производили достаточное количество сперматозоидов, чтобы зачать ребёнка? Лучше я буду пить и жить так, как жил прежде. Лучше я вообще не буду иметь никаких надежд, чем без конца разочаровываться в своей состоятельности.
– У тебя любовница?
– П-почему? – я ошарашен таким предположением. Разве у меня на лице написано?
– Раз на стихи потянуло.
– Я их и раньше сочинял.
– То раньше, – говорит издатель. У него есть имя, конечно же. Немного странное, на мой вкус. Руслан. И фамилия тоже странная – Корф. Но мне приятнее думать о нём как об издателе. Точно так же, как льстит считать себя писателем. Кроме того, мне часто неловко обращаться в разговоре к человеку по имени. Сам не знаю почему. Да и зачем, если можно просто сказать «ты»? Или вовсе обойтись без имён и местоимений. Если вас всего двое, то и так понятно, к кому именно ты обращаешься.
– У меня на этот счёт есть одна теория, – говорит он. – В юности почти у каждого без исключения человека есть некий лирический заряд. Который, так или иначе, хочется использовать. Он не даёт покоя. Ждёт повода. И повод обязательно находится, например влюблённость. Человек пишет стихи. Одно, второе, третье, постепенно расходуя свой запас лирики. Который не восстанавливается, как не восстанавливаются нервные клетки. Особенно после коньяка.
Конец ознакомительного фрагмента.