Кляйн услышал, как защелкнулись замки. Взял шоколадку, начал снимать упаковку. Это движение чуть не лишило его последних сил. Мужчины впереди стягивали куртки и шляпы, сваливали их между сиденьями. Рамси отсоединил искусственную руку вместе с перчаткой и бросил в общую кучу. Басовитый поступил так же, заметив:
– Другое дело.
Кляйн откусил батончик. Шоколадный, с чем-то хрустящим. Пожевал. Рамси тем временем поднял целую руку ко второму человеку и попросил:
– Гус?
– Что? А, точно, – сказал Гус. – Прости.
И одной рукой открутил вторую ладонь Рамси. Кляйн смотрел, как та вращается и отваливается. Рамси потер культями друг о друга. Гус взял Рамси за ухо и оторвал его. Оно отошло, оставив зияющую дырку без шрамов.
– Ну вот. Другое дело, – Рамси взглянул на Кляйна в зеркало заднего вида, поднял оба обрубка и с улыбкой сказал: – Как вы. Даже еще больше.
Они поехали – город вокруг медленно растворялся, превращался в поля и деревья. Гус продолжал рыться в бардачке, передавать назад еду. Еще одна шоколадка, пачка с раскрошенными крендельками, консервная банка с сардинами. Кляйн попробовал всё по чуть-чуть, остатки складывал на сиденье рядом. Он понемногу приходил в себя. Снаружи высоко светило солнце; даже сквозь тонированное стекло казалось, что на улице жарко. Они свернули направо, поднялись по въезду и выехали на шоссе, быстро набирая скорость.
– Где мы? – спросил Кляйн.
– Погнали, – сказал Гус, не обращая на него внимания.
– Теперь полетим быстро, – сказал Рамси. – По крайней мере пока.
– Но, – сказал Кляйн, – куда, я же не…
– Мистер Кляйн, – сказал Гус. – Пожалуйста, откиньтесь на сиденье и наслаждайтесь поездкой.
– А что еще? – спросил Кляйн.
– Что еще? – переспросил Гус.
– Что значит – что еще? – спросил Рамси.
– Что еще снимается.
– Кроме рук и уха? – уточнил Рамси. – Несколько пальцев на ногах, но их и так нет. Три на одной ноге, два на другой.
– Что случилось? – спросил Кляйн.
– Что значит – что случилось, мистер Кляйн? Ничего не случилось.
– Мы не принимаем несчастные случаи, – сказал Гус. – Несчастные случаи и форс-мажоры ничего не значат, если только за ними не последуют осознанные действия. Хотите крендель?
– Конкретно ваше дело горячо обсуждали, – сказал Рамси. – Одни настаивали, что это несчастный случай.
– Но это не несчастный случай, – добавил Гус.
– Нет, – сказал Рамси. – Другие возражали, что это не несчастный случай, а осознанный поступок. Но последовал вопрос: «Поступок с чьей стороны?» Со стороны джентльмена с топором – разумеется, спору нет, но ведь ответственность лежит не только на нем, верно, мистер Кляйн? – с этими словами Рамси слегка повернулся, направив отсутствующее ухо к Кляйну. – Вам ведь всего лишь надо было сказать ему одну мелочь, мистер Кляйн, всего лишь соврать, и вы бы сохранили руку. Но вы ничего не сказали. Сознательный выбор, мистер Кляйн. Решение потерять руку перевесило желание сохранить ее.
Шоссе снаружи сузилось до двухполосной дороги, рассекающей иссушенный, редкий лес, обочина была занесена песком.
– А вы? – спросил Кляйн Гуса.
– Я? – переспросил Гус, покраснев. – Только рука. Я еще новичок.
– С чего-то надо начинать, – сказал Рамси. – Его прислали, так как власти предержащие решили, что вам будет проще с кем-то похожим на вас.
– Он не похож на меня.
– У вас одна ампутация – у него одна ампутация, – сказал Рамси. – У вас – рука, у него – рука. В этом смысле он похож. А если приглядеться – то, что ж…
– Я был под наркозом, – сказал Гус.
– А вы, мистер Кляйн, не были под наркозом. Вам не дали такого выбора.
– Наркоз осуждается, – добавил Гус, – но не запрещается.
– И более-менее ожидаем в случае первых ампутаций, – сказал Рамси. – Поэтому вы исключение, мистер Кляйн.
Кляйн взглянул на сиденье рядом, на открытую банку сардин, блестящее в масле филе.
– Я тоже исключение, – сказал Рамси. – Никогда не был под наркозом.
– Он пример для всех нас, – поддакнул Гус.
– Но то, как вы сами прижгли рану, мистер Кляйн, – продолжил Рамси, – вот это делает вас поистине исключительным.
– Я хочу немедленно выйти из машины, – тихо сказал Кляйн.
– Не говорите глупостей, мистер Кляйн, – ухмыльнулся Гус. – Мы же не пойми где.
– Людей, которые прижигали раны сами, я могу пересчитать по пальцам одной руки, – сказал Рамси.
– Если бы у него была рука, – сказал Гус.
– Если бы у меня была рука, – сказал Рамси.
Какое-то время они ехали молча. Кляйн сидел на заднем сиденье как можно тише. Солнце скользнуло к горизонту. Вскоре пропало. Банка с сардинами скользнула по обивке и накренилась, медленно вытекало масло. Он поправил ее, потом вытер пальцы насухо о коврик на полу. Трудно было не пялиться на отсутствующее ухо Рамси. Тогда Кляйн перевел взгляд на собственную культю, затем на культю Гуса, которую тот положил на спинку сиденья. Подумал, насколько сильно они отличались. У Гуса культя на конце была сморщена. У Кляйна тоже, но еще на ней виднелись шрамы из-за импровизированного прижигания; врач после произошедшего отрезал чуть повыше и сгладил, стесал. Деревья снаружи, и без того редкие, исчезли почти окончательно – отчасти из-за сгущающейся темноты, но и потому, что пейзаж менялся. Рамси ткнул культей в приборную панель и включил фары.
– Восемь, – Рамси еле заметно качнул головой назад.
– Восемь? – переспросил Кляйн. – Чего восемь?
– Ампутаций, – объяснил Рамси.
Кляйн упорно смотрел ему в затылок.
– Конечно, само по себе это ничего не значит, – продолжил Рамси. – Может быть восемь пальцев ног, и все под наркозом, и чтобы остались большие пальцы для равновесия. Такое за восемь считать трудно.
Рядом кивнул Гус. Он поднял культю, посмотрел через плечо:
– Это считается за одну. Но я мог бы оставить руку и отрезать пальцы – тогда было бы четыре. Пять, если вместе с большим.
Они подождали, что скажет Кляйн.
– Да, похоже, это нечестно, – предположил тот.
– Но от чего шок сильнее? – спросил Рамси. – Когда теряешь пальцы или когда теряешь руку?
Кляйн не знал, что от него хотят услышать, и сказал:
– Я хочу выйти из машины.
– Вот и получается, – ответил Рамси, – что есть восемь, а есть восемь. – Они подъехали к повороту. Кляйн наблюдал за тем, как Рамси кладет на руль вторую руку для равновесия, поворачивая его обрубком в чашкодержателе. – Лично я предпочитаю систему «большие/малые» ампутации, согласно которой у меня 2/3.
– Я предпочитаю считать по весу, – сказал Гус. – Взвесь отсеченную плоть – так я говорю.
– Но вот в чем вопрос, – сказал Рамси, – с кровью или без? И разве это не дает определенное преимущество тучным людям?
– Надо разрабатывать стандарты. Штрафы и гандикапы.
– Зачем я вам нужен? – спросил Кляйн.
– Прошу прощения? – осведомился Рамси.
– Он хочет знать, зачем он нам нужен, – объяснил Гус.
– Все просто, – ответил Рамси. – Совершено преступление.
– Почему я? – спросил Кляйн.
– У вас есть определенный опыт в расследованиях, – ответил Гус.
– Не в расследованиях, а в работе под прикрытием, – сказал Рамси.
– И вы не дрогнете, мистер Кляйн, – сказал Гус.
– Нет. Он не дрогнет.
– Но… – начал Кляйн.
– Вам всё объяснят, – сказал Рамси. – Вам скажут, что делать.
– Но полиция…
– Никакой полиции. Мы с трудом уговорили других привлечь вас.
– Если бы не рука, – пояснил Гус.
– Если бы не рука, – сказал Рамси, – вас бы здесь не было. Но нравится вам или нет – вы один из нас.
Он проснулся, когда машина остановилась перед железными воротами. За окном было совсем темно.
– Почти на месте, – сказал спереди Рамси.
Ворота приоткрылись, и вышел маленький человечек, побледневший и побелевший в ослепительном свете галогеновых фар. Он подошел к машине со стороны водителя. Кляйн видел, что у него нет глаза: закрытое веко казалось плоским и сдутым. На нем была форма. Рамси опустил окно, и человек заглянул внутрь:
– Мистер Рамси. И мистер Гус. А кто сзади?
– Это мистер Кляйн, – ответил Рамси. – Поднимите руку, мистер Кляйн.
Кляйн поднял руку.
– Нет, другую, – поправил Рамси.
Кляйн показал культю, охранник кивнул:
– Однушка?
– Да, – ответил Рамси. – Но с самоприжиганием.
Охранник присвистнул. Отодвинулся от окна и вернулся к воротам, которые раздвинул так, чтобы могла пройти машина, но не больше. Через заднее окно Кляйн наблюдал, как он запирает створки за ними.
– Добро пожаловать домой, мистер Кляйн, – сказал Рамси.
Кляйн ничего не ответил.
Они проехали мимо ряда строений, свернули на дорожку поменьше, где дома стояли дальше друг от друга, а потом на третью, еще меньше, – аллею между деревьев, которая упиралась в небольшое двухэтажное здание. Рамси остановил машину. Все трое вышли.
– Вы будете жить здесь, мистер Кляйн, – сказал Рамси. – Первый этаж, вторая дверь слева от входа. До рассвета остался еще часок-другой. Мы увидимся утром. А пока почему бы вам не постараться поспать?
Когда Кляйн зашел внутрь, то так и не понял, где включается свет в коридоре, потому побрел в темноте, касаясь рукой стены, нащупывая косяки. Пальцы задели первый. Он оторвал их от стены и поднес к лицу. От них пахло пылью. Он пошел дальше, пока не нашел второй косяк, пошарил в поисках ручки.
Внутри нашел выключатель. Комната была маленькая, без окон, с узкой одноместной кроватью под тонким жалким одеялом. В углу стоял металлический шкафчик. На полу лежал линолеум в синюю полоску. Свет шел от голой лампочки, висящей посреди потолка. Краска на стенах потрескалась.
«Добро пожаловать домой», – подумал Кляйн.
Он закрыл дверь. Замка не было. Открыл шкафчик. В нем лежали стопки календарей: на каждом месяце – женщина разной степени обнаженности, с яростной улыбкой. Кляйн не сразу заметил, что на первой фотографии у девушки нет большого пальца. С каждым месяцем ампутации становились всё заметнее и многочисленнее: у мартовской модели не хватало одной груди, у июльской – обеих грудей, ладони и предплечья. У декабрьской остался лишь торс со срезанными грудями, и на ней не было ничего, кроме тонкой белой ленты от плеча до противоположного бедра с надписью: «Мисс „Меньше значит Больше“».
Кляйн вернул календарь на место и закрыл шкафчик. Выключив свет, полежал в кровати, но перед глазами стояло искаженное восторгом лицо мисс «Меньше значит Больше». И лицо Рамси, с изувеченным ухом над спинкой кресла. Собственная культя зудела. Кляйн встал и включил свет, попытался уснуть так.
Ему приснилось, что он опять сидит за столом, перед ним стоит джентльмен с секачом, секач опускается. Но во сне Кляйн был не только тем, кому отрубают руку, но и тем, кто держит нож. Он смотрел за тем, как рубит сам себя, как отваливается ладонь, как пульсируют пальцы. Плоская поверхность запястья побледнела и вдруг раздулась, толчками брызнула кровь. Целой рукой он снял ремень и быстро затянул его на предплечье, кровотечение замедлилось и почти прекратилось. Он наблюдал за всем этим со стороны, сжимая секач в кулаке. Потом увидел, как, побледнев и придерживая ремень, подходит к плите и включает ее, ждет, когда спирали задымятся и начнут светиться. Он воткнул туда культю, и услышал шипение, и почувствовал запах горящей плоти, и когда поднял обрубок, тот дымился. На конфорке остались обрывки кожи и кровь, теперь они тлели.
Потом левой рукой, с помертвевшим от боли лицом, он выхватил пистолет и выстрелил себе в глаз. За этим было страшно наблюдать, это было страшно чувствовать. А как только все кончилось, сон начался заново и повторялся раз за разом, пока Кляйн не заставил себя проснуться.
В комнате находились Гус и Рамси: первый стоял у открытого шкафчика и пролистывал календарь, поглаживая пах культей, второй застыл у кровати и смотрел на Кляйна.
– Проснитесь и пойте, – сказал Рамси.
Кляйн сел на край, неуклюже натянул штаны обрубком и рукой. Рамси наблюдал за ним. И как только Кляйн закончил – сказал:
– Для вас есть новая одежда.
– Где? – спросил Кляйн.
– У Гуса. Гус? – повторил он погромче.
– Что? – спросил тот, резко отворачиваясь от календаря, с красным лицом – то ли от стыда, то ли от возбуждения, или от того и другого вместе.
– Одежда, Гус, – сказал Рамси.
– А, точно. – Гус, подобрав стопку одежды у ног, бросил ее Кляйну.
Кляйн снял все то, что надел на глазах у Рамси. Среди новой одежды оказались серые брюки, белая рубашка, красный пристежной галстук. Одной рукой с пуговицами управиться было непросто, особенно потому, что рубашку накрахмалили, но после первых трех дело пошло быстрее. Он хотел было оставить галстук на кровати, но Рамси его остановил:
– Наденьте.
– Зачем?
– Я ношу такой, Гус тоже, – сказал Рамси.
И в самом деле – Кляйн не обратил внимания на то, что у них были точно такие же костюмы, как у него: белые рубашки, серые брюки, красный пристежной галстук. Он поймал себя на мысли о том, как Рамси сумел самостоятельно надеть рубашку. Может, ему кто-то помог.
– Идемте, – сказал Гус, когда Кляйн закончил с галстуком, и подтолкнул его к выходу.
– Слушайте, – начал Рамси, когда они вышли из дверей и зашагали по дорожке. – Здесь особые порядки. Надеемся, вы их будете уважать.
– Ладно, – сказал Кляйн.
– И еще, – продолжил Рамси. – Расследование.
– Он ведет вас к Борхерту, – пояснил Гус.
– Я веду вас к Борхерту, – сказал Рамси. – Он расскажет о расследовании.
– Кто такой Борхерт?
– Важно, не кто такой Борхерт, – ответил Рамси, – а сколько у него. И у него двенадцать.
– Двенадцать?
– Вот именно, – Гус затарабанил как школьник. – Нога, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, левая рука, палец руки, палец руки, ухо, глаз, ухо.
– Двенадцать, – повторил Рамси. – Конечно, в число входит много пальцев, но если добавить две отсеченных конечности, то это впечатляет.
– Он второй по старшинству, – сказал Гус. – После Элайна.
– Ясно, – протянул Кляйн. – А что за расследование?
– Мы не знаем, – ответил Гус.
– Вам расскажет Борхерт, – сказал Рамси.
– Вы не знаете? – спросил Кляйн.
– Кое-что я знаю. А должен знать больше, – обиженно произнес Рамси. – Я восьмерка. Незачем от меня что-то скрывать. С Гусом-то все ясно.
– Я всего лишь однушка, – признал Гус.
– Он всего лишь однушка, – улыбнулся Рамси. – По крайней мере пока.
– Я тоже однушка, – заметил Кляйн.
– И в самом деле. – Гус обернулся к Рамси. – Он однушка, а все узна́ет.
– Он исключение, – объяснил тот. – Он исключение, которое подтверждает правило.
– Почему? – спросил Кляйн. Они подошли к уходящей от дороги тропинке, выложенной дробленой белой ракушкой. Рамси и Гус вступили на нее, Кляйн последовал за ними.
– Да, почему? – спросил Гус.
– А мне откуда знать? – воскликнул Рамси. – Я восьмерка. Со мной не всем делятся. Может, потому что он самоприжигатель.
– Так, – встрял Кляйн. – Я поговорю с вашим Борхертом, но на этом всё. Оставаться мне неинтересно.
– Борхерт умеет убеждать, – сказал Рамси.
– Не оскорбляйте Борхерта, – сказал Гус. – Будьте с ним вежливы, слушайте, что он говорит, не перебивайте.
– У него двенадцать, – напомнил Рамси. – Плюс нога ампутирована у бедра. Вот это приверженность, а?
– И он оставался в сознании в течение всей операции, – сказал Гус.
– Но под наркозом, – добавил Рамси.
– И все-таки, – настаивал Гус.
– А как насчет прижигания? – спросил Кляйн.
– Прижигания? – переспросил Гус. – Не знаю. Рамси, прижигал он тоже под наркозом?
– Не знаю. Наверно. В любом случае он не занимался самоприжиганием.
– Почти никто им не занимается, – сказал Гус.
– Вообще никто, кроме вас, – добавил Рамси.
Тропинка уходила в деревья, спускалась в низину. Кляйн увидел прикрепленную на древнем дубе камеру слежения. Потом дорожка резко вильнула и снова начала подниматься. Расширилась до обсаженной деревьями аллеи, в конце которой стояло здание из серого камня, напоминающее старинный особняк или интернат. Кляйн насчитал по шесть окон на каждом из трех этажей.