Но едва Никита завёл с Виром разговор о поездке, суля золотые горы по её окончанию, когда ему удастся восстановить паспорт, банковские карточки и вообще всю свою прежнюю жизнь, Вир только цокнул языком и развёл руками – извини, мол, брат, никак невозможно.
– Почему? – не понял Никита. – У вас в деревне машин нет?
– Машины есть! – обиделся Вир. – Много машин. Одиннадцать! – и он принялся перечислять, загибая смуглые пальцы: – Шесть «тойот», три «исузу», один «форд» и ещё у старого Сомбуна есть такой же старый, как он сам, «шевроле».
– А почему столько «тойот»? – удивился Никита.
– Японцы у нас завод построили. Теперь машину можно брать без денег, – простодушно объяснил Вир.
– То есть как это – «без денег»? – не понял Никита.
– А это хитрый иностранный способ, – Вир захихикал. – Берёшь машину без денег, а деньги отдаёшь потом. Маленькими порциями. У нас раньше так не было. А потом пришли фаранги и придумали такую красоту.
– Это называется «кредит», – пояснил Никита. – И ничего в нём красивого нет. Ты платишь больше, потому что с процентами…
– Какая разница? – беспечно отмахнулся Вир. – Машина же есть. А деньги… Знаешь, как говорят: «Будда даст день – даст и еду»! Древняя тайская поговорка!
Никита кивнул. Не менее древнюю русскую поговорку «Господь даст день, даст и пищу» он помнил с детства.
– Хорошо, – сказал он и кивнул на деревья за баром. – Если столько машин, почему мы не можем поехать в Бангкок?
– Перевал закрыт, – охотно и со свойственной ему беспечностью объяснил Вир.
– Какой перевал? – Никита начал озираться, словно над верхушками деревьев вдруг ниоткуда появились горы. – Что ещё за перевал? Мы вообще… где?
Вир засмеялся, открыл ящик стола и вытащил яркую, как крыло бабочки, туристическую карту Таиланда. Расстелив её прямо на полу, он сел на корточки и некоторое время изучал местность к северо-востоку от Чианграя. Наконец, торжествующе вскрикнув, Вир ткнул мизинцем куда-то в точку, где сходились границы Таиланда, Лаоса и страны со смешным названием Мьянма.
– Вот тут! Мы живём в этом месте, да!
Никита посмотрел в указанную точку и тихо безнадёжно выматерился.
День катился к вечеру. Было, как всегда в Таиланде, тепло, влажно и душно. Вир, утомившись от разговора с Никитой, сообщил, что у него много важных дел, и ушёл за занавеску в дом спать. Из-за тонкой деревянной стены то и дело доносились его похрапывания. Никита сидел на диване, смотрел немое телевидение – там теперь шёл волейбольный матч между двумя тайскими командами – и размышлял. Мысли в его голову приходили в массе своей невесёлые. Главными были, естественно, две: «Кто виноват?» и «Что делать?» Впрочем, именно на эти два вечных вопроса Никита, как водится, ответить не мог, и от этого ему становилось ещё тоскливее.
Похмелье потихоньку отпускало, и организм начал требовать простого: еды, воды, отдыха.
«Этот Вир сказал, что перевал откроется через неделю или даже десять дней, не раньше, – думал Никита. – Всё это время мне нужно будет что-то есть, где-то спать… Денег нет. Значит, их придётся заработать».
– Слышишь, Вир, – чуть повысив голос, сказал Никита и постучал в стенку костяшками пальцев. – У меня деловое предложение!
– Слушаю тебя внимательно, мой белокожий друг, – немедленно отозвался таец с такой интонацией, словно он вообще не спал, а всё это время сидел и ждал, когда Никита соблаговолит к нему обратиться.
– Тебе работник не нужен? – издалека начал Никита.
– Нет, – отрезал Вир. – Тут нечего работничать. Сиди себе и собирай деньги за пиво и ром. Я сам справляюсь.
– Тогда, – Никита принялся развивать свою мысль, – может быть, кому-то в деревне нужен помощник?
– А что ты умеешь делать?
– Могу… – Никита задумался. – Копать. Носить что-то. Что-то тяжёлое… О, могу кран починить или там выключатель. Муж на час, короче.
Вир замолчал. Никита сообразил, что фраза «муж на час», да ещё в английском варианте, произвела на тайца сильное впечатление.
– Наши мужчины сами справляются с супружескими обязанностями, – наконец произнёс Вир несколько напряжённым голосом. – Но за предложение спасибо. На том конце деревни живёт госпожа Буппа. У неё пять лет назад погиб муж. Может быть, она захочет, чтобы ты починил выключатель в её доме?
Никита вздохнул.
– Вир, дружище, ты меня не так понял. Я могу починить выключатель как электрик, а не как…
– Я всё правильно понял, – возразил Вир, и Никита услышал, как заскрипела кровать. Мгновение спустя таец вышел из дома и встал напротив. – Электрик – это очень уважаемая профессия. Электрика не выбрасывают на дороге в одном носке, даже если он фаранг. Иди по улице, дойдёшь до дома моей матери и увидишь дальше дом госпожи Буппы – у него красная крыша и антенна.
– И что я ей скажу? – Никита уже понял, что его инициатива с поиском работы принесла совсем не те плоды, на которые он рассчитывал. – Она вообще говорит по-английски?
– Нет, – покачал головой Вир. – Но ты же не болтать с ней будешь, правда? Иди-иди, у меня тут появились кое-какие дела…
Никита в ответ только вздохнул.
Вообще назвать улицей поросшую травой тропинку между хижинами было очень смело. Никита, шаркая вьетнамками, брёл по тропинке, вертел головой и удивлялся.
Тайская деревня совсем не походила на русскую. Никита, особенно в детстве, постоянно ездил к бабушке с дедушкой в село Рогожино под Стерлитамаком и хорошо помнил здоровые дома под шиферными крышами, высоченные заборы разных видов – от сетчатых, из рабицы, до глухих, больше похожих на средневековые частоколы; лай мохнатых псов за мощными воротами и ржавый трактор «К-700» на окраине села, превращённый в лазательный аттракцион для местной детворы.
Ничего подобного здесь, в Таиланде, Никита не увидел. Заборов не было вообще. Никаких. Ни низеньких, ни сетчатых, ни решетчатых. Тайцы, видимо, плевать хотели на то, где проходят границы их участков.
Хижины, больше похожие на сараи, торчали из травы, возвышаясь на столбиках, словно избушки на курьих ножках. Сходство с избушками на этом заканчивалось – большинство стен в тайских домах было из реечек, циновок и листов оцинкованного железа. Примерно так же дело обстояло и с крышами – они были либо из какой-то пожухлой местной соломы, либо из вполне современной металлочерепицы. Окон в домах практически не существовало – видимо, за ненадобностью. Зачем вам окна, если в любой момент можно снять и отложить в сторону весь простенок?
Пока Никита шёл, он не встретил ни одного человека – вероятно, взрослые работали на каких-нибудь плантациях, а дети пребывали в школе, либо в деревне шла вечная сиеста. Так или иначе, но единственными живыми существами, попавшимися ему по дороге, оказались собаки. Пегие, пятнистые, рыжие или песчаной масти псы валялись в тени под хижинами, и когда Никита проходил мимо, лениво поднимали головы, следя за ним печальными глазами. Никакого интереса Никита у собак не вызывал, и, проводив незнакомца взглядом, собаки снова засыпали.
Всего в деревне оказалось около трёх десятков домов, и примерно половина из них была с красными железными крышами, на которых торчали решётки и тарелки телевизионных антенн. Очень скоро Никита понял, что дом вдовы он не найдёт, и просто шёл, решив, что совершит променад и вернётся в бар к Виру.
С каждым пройденным шагом он всё отчётливее понимал, насколько тут всё иначе. Всё, буквально всё вокруг было непривычным, чужим, странным и даже страшноватым. Зелень, кусты, трава и деревья заполняли собой всё свободное пространство. Листья, цветы, плоды всевозможных размеров висели над головой Никиты, но если он даже ради любопытства протягивал руку, чтобы коснуться какого-нибудь понравившегося цветочка, тут же приходилось эту самую руку отдёргивать, потому что на ветке рядом с цветком немедленно обнаруживалась изумрудно-зелёная ящерица, жук или паук размером с пятерню взрослого мужчины. А змея, обвившая собой стволик усыпанного жёлтыми, похожими на груши плодами деревца, напугала Никиту так, что он перешёл на мелкую рысь, едва не потеряв тапочки.
Отдышавшись после встречи со змеёй, он уже было решил закругляться с прогулкой, но тут раздался пронзительный визг, и из зарослей возле соседней хижины прямо под ноги Никите вылетело нечто.
Нечто было волосатым, стремительным и дико громким. Больше всего оно напоминало небольшую живую торпеду, для чего-то оснащённую ещё и генератором звуковых импульсов. «Наверное, такой штукой хорошо разгонять несанкционированные митинги и демонстрации», – подумал Никита, едва увернувшись от волосатой торпеды.
А вот от пожилой тайки, выскочившей из хижины, увернуться не получилось. Маленькая подвижная старуха налетела на Никитку, словно боец муайтай, и сбила его с ног, при этом ухитрившись не упасть.
– Твою мать! – с чувством выругался Никита, глядя на старуху снизу вверх.
– Куантяй! – прочирикала старушка, сложила перед собой руки и поклонилась. – Сават дии… Сабаай диии май?
«Чёрт, – подумал Никита. – Она решила, что меня зовут Твою мать».
Он поднялся на ноги, поклонился в ответ и, тыча пальцем в грудь, по слогам произнёс:
– Ни-ки-та.
Но старуха не слушала его и смотрела куда-то за спину Никите. Обернувшись, он увидел в паре шагов от себя небольшого поросёнка, покрытого густой чёрной шерстью. Перестав быть живой торпедой, он выглядел вполне симпатично, и было странно, как такое небольшое существо могло так быстро передвигаться и издавать такие громкие звуки.
Мелкими аккуратными шажками обойдя Никиту, словно он был столбом или деревом, старушка двинулась к поросёнку, тоненько подманивая его странными словами:
– Ми-ми-ми…
Поросёнок покосился на старуху лиловым глазом и медленно попятился. Никита с интересом наблюдал за этой своеобразной поросячьей корридой.
– Ми-ми-ми… – напевала старуха.
– У-и-и-и! – взвизгнул поросёнок и обежал Никиту по кругу, спрятавшись за ним, опять же словно Никита был не живым существом, а столбом или деревом.
Старуха остановилась, выпрямилась, насколько смогла, и с ледяным презрением произнесла тоненьким голосом длинную и, видимо, ругательную тираду, закончив её фразой:
– Твою мать!
Никита едва не подпрыгнул от возмущения, но старуха уже шла к своей хижине, напоследок плюнув в сторону поросёнка.
Наступила тишина. Поросёнок сидел в траве и смотрел на Никитку влюблёнными глазами. Солнце зашло за верхушки деревьев. Сразу стало сумрачно и неуютно.
– Иди домой! – сказал Никита поросёнку, повернулся и пошёл в бар к Виру.
Через некоторое время он услышал за спиной какие-то звуки, обернулся и обнаружил, что поросёнок следует за ним.
– Иди! Домой! – закричал он на живую торпеду и для убедительности замахал руками.
Поросёнок немедленно уселся и уставился на Никиту. Определённо этот большой и громкий фаранг ему нравился. Почему-то Никите вспомнилась история про преданность. У одного мужика была змея, он с ней играл, кормил, а потом она укусила его за палец, очень легонько, практически царапину оставила. Мужик, тем не менее, на змею обиделся, потом смотрит: а она так на него преданно и грустно смотрит, ползает за ним по всему дому, даже в ванную заползает и в глаза заглядывает: «Прости, мол, хозяин». С утра мужик просыпается, а змея рядом с ним сидит, смотрит грустно. Он аж расчувствовался – какая тонко чувствующая зверюга! А говорят, что только собаки на преданность хозяину способны… Но укушенная рука при этом у него слегка опухла. Тогда он сгрёб змею в охапку – и к доктору. Там и выяснилось, что этот вид змей ядовит, только яд у них очень слабенький, поэтому они кусают, а потом тупо две недели таскаются за жертвой, ждут, пока она подохнет.
Вот и во взгляде поросёнка читалось что-то такое… змеиное.
– Дурень ты. Дурень, – сказал Никита и махнул рукой. В конце концов, поросёнок – это лучше, чем змея. – Иди куда хочешь.
Так они и добрались до бара – Никита и поросёнок.
В баре обнаружились посетители – человек пять. Прокалённые солнцем тайцы в разноцветных футболках сидели за столиком и что-то клевали из мисок, негромко переговариваясь. Когда Никита и поросёнок появились в их поле зрения, мужики одновременно, как по команде, перестали есть и уставились на них, как пассажиры машины, едущей утром из ночного клуба, на автоинспектора.
Вир, заметив Никиту, показал ему большой палец, а потом увидел поросёнка, плетущегося следом, и засмеялся.
– Что смешного? – мрачно спросил Никита. Он устал, хотелось есть, опять – пить, да и похмелье всё же не прошло.
– Это поросёнок моей матери, – сказал Вир, улыбаясь. – Он всё время убегает, и его никто не может поймать. Мать уже три раза хотела сделать из него пок чан, но для этого нужно поймать поросёнка, а такое пока ещё никому не удавалось. Мы решили, когда приедет полицейский из соседней деревни, попросим его пристрелить поросёнка из автомата. Но теперь нет. Теперь он выбрал тебя, и прирезать поросёнка придётся тебе. Завтра будет пок чан.
– Не буду я никого резать! – возмутился Никита. – Что это вообще значит «поросёнок выбрал тебя»? Куда выбрал?..
– В проводники! Ты отведёшь его душу в мир духов, – очень серьёзно сказал Вир. Мужики за столиком смотрели на Никитку и прислушивались к разговору с таким видом, словно перед ними священник принимал исповедь тяжелобольного. – Сейчас душа поросёнка мается в нашем мире и ждёт, уже много недель ждёт, когда появится тот, кто освободит её. И вот такой человек нашёлся. Духи джунглей прислали тебя.
Видимо, у Никиты в этот момент был настолько ошарашенный вид, что Вир не сумел сдержаться – отвернулся и захихикал. Хихикая, он бросил мужикам за столиком пару фраз, и те вдруг, как по команде, захохотали, размахивая руками и демонстрируя в провалах ртов пеньки редких зубов.
Никита растеряно обернулся на поросёнка, не зная, как себя вести. Поросёнок лежал в тени, отбрасываемой домом, и притворялся мёртвым.
– Я пошутил! – сквозь смех воскликнул Вир и стал серьёзным. – Расслабься, кхон фаранг. Нет никаких духов джунглей. Там же темно и страшно. Духи всегда живут рядом с людьми. Но они ждут душу свиньи сегодня на закате…
Видимо, Никита опять изобразил на лице какую-то эмоцию, которая вновь заставила Вира засмеяться. И тут Никиту, что называется, прорвало. Он пробежался между столиками, поднял один из пластиковых стульев и с грохотом шарахнул им об пол.
– Ты что, мать твою?! – заорал он, тщетно стараясь наковырять в имеющемся запасе английских слов ругательства поразнообразнее. – Что, мать твою, тут вообще происходит? Джунгли, духи… Поросёнок этот долбаный, мать его! Ни позвонить, ни уехать! Двадцать первый век! Двадцать первый долбаный, мать его, век! Всё, хватит!!
Мужики взирали на беснующегося Никиту как на жреца неведомого культа – с благоговейным почтением. Вир кривил губы, видимо, не зная, как реагировать. Никита чуть подуспокоился и продолжил:
– Значит, так! Давай, как положено во всём цивилизованном мире, открывай мне кредит, предоставь меню, я сделаю заказ, а потом, когда доберусь до своих, оплачу. Ты понял меня, Вири… Как там тебя? Вир, короче. И налей мне пива. Большую кружку! И прогони этого чёртового поросёнка…
Тут Никита осёкся и замолчал в глубоком изумлении. Дело в том, что за время его отсутствия стену бара украсила новая картинка. Это была распечатанная на принтере фотография Никиты с бокалом пива, которую накануне сделал Вир. Подпись по-тайски Никита, естественно, не понял, но сам факт появления картинки его насторожил, расстроил и обескуражил.
А ещё больше насторожило, что мужики за столиком нет-нет, да и бросали странные взгляды на распечатку. И многозначительно переглядывались.
– Это что ещё за хрень? – тихо и угрожающе спросил Никита, делая шаг к Виру и тыча в фотографию. – Это тут на фига?
Вир, видимо, был прирождённым торгашом – он сразу почувствовал, что безобидная истерика странного фаранга закончилась и наступило время серьёзных слов и поступков. Несколькими быстрыми и короткими фразами он «вымел» из бара мужиков – причём каждый, уходя, персонально поклонился Никите, открыл дверь в заднюю комнату и поманил его за собой.