– Клавдий Митрофанович…так это, значит, я его прощаю? Он меня в спину…на землю…а я его прощаю? Но это выше моих сил, я могу сорваться!
–Да-да, ты его прощаешь. В этом весь смысл этой мизансцены. Зрители оценивают твое благородство, они многократно усиливают твою немую мольбу к Судие. И Судия внимает твоему призыву достойно наказать за содеянное.
Еще раз пройдем этот кусок. Итак, первая фаза– падение. Затем игра исключительно скупыми средствами выразительности: только одно страдающее лицо. Но какое лицо?! Полное физической и душевной муки. Переходы чувств от простого желания вскочить и дать в морду до полного отрицания себя, как такового, до всепрощения. Только игра мимики, она должна быть предельно богатой, как стол на свадьбе засидевшейся дочери. Вот тогда и я, а со мной и зритель вам поверит. И главное, Судия воздаст нарушителю по делам его. Грех будет наказан, а правда– правда художественная восторжествует. Афонькин, на сцену.
Афонькин нехотя выходит.
–Хочешь играть?
–Естественно.
– Тогда занимайся аутогенной тренировкой. По Станиславскому. «Маску гнева» тренируй, «маску страдания», «маску удивления». Расслабление мышц лица очень важно. Это и в жизни поможет. А сейчас пока набивайте шишки на этом пути, и пусть никакие доски вас не страшат. Афонькин, падай…Для первого раза неплохо. Но я просил бы не вскакивать сразу. Сделать паузу. Я же рассказывал вам, что значит пауза в спектакле. Это все. Кто овладел искусством паузы, тот овладел актерским мастерством. Ни больше, ни меньше– вот в чем фокус. И еще: не совать ни руками, ни ногами, ни тем более кричать, ругаться, спорить, В центре внимания только лицо. На нем написано: « Я умираю». Но умираю, как воин, честно исполнивший свой долг. А убийцам моим да воздастся. Все приготовились. Отрабатываем первую фазу. Полчаса. Старайтесь довести падение до автоматизма. Тогда придет и эффектность. И не лениться, не бояться ушибов и шишек. Тяжело в учении– легко в бою.
…Закончили? На сегодня все. У кого синяки– советую приложить медные пластинки. Это в наше время большой дефицит, но при желании достать можно. И отдыхать. Завтра у нас очень ответственный матч.
Сплошные комплименты
Здравствуйте, Мария Алексеевна! Как вы сегодня великолепно выглядите. Прямо не узнать– почти совсем, как нормальная женщина. И где делись эти тяжелые мешки под глазами, словно вы из запоя никогда не выходили. Вот что значит умелый макияж. Теперь и ваша вечно дряблая кожа выглядит как-то свежее, вам уже можно дать ваши пятьдесят два года.
Сорок три?– какая разница, говорю же свежее, хотя и ненамного. А волосы, волосы-то какие! Оказывается, у вас приличные волосы, если мыть их даже раз в месяц. Два раза в неделю? – ни за что бы не подумала; значит, носили как-то не так– вечно они у вас жирные, салистые, растрепанные, как у старухи Шапокляк, смотреть противно. А сегодня они у вас– прелесть с вами уже можно рядом сидеть.
Сережки в ушах, небось, прабабушкины? Вчера из магазина? Надо же! Они мне показались верхом безвкусицы, но по сравнению с обычной вашей безвкусицей– просто чудо. И так гармонируют с вашей верхней заячьей губой и двумя стальными зубами. С остальным ничем не гармонируют, а с этими двумя клыками– отлично.
Признайтесь, Мария Алексеевна, платьице в секонд-хенде отхватили?
Или в том, что торгует отечественным барахлом? Из Парижа родственники привезли? Очень-очень мило. Вы прямо барышня, Мария Алексеевна. А походка– это же походка совсем другой женщины. Легкость, стремительность– ни дать ни взять светская львица, эдакая девица легкого поведения.
За вами, Мария Алексеевна, скоро начнут ухаживать. Не хмурьтесь, не хмурьтесь, не превращайтесь в обычную жабу, какой вы всегда бываете. Дайте на вас наглядеться, запомнить вас нормальным человеком, хоть и с этой дикой розой на груди, и в этих башмаках, в которых разве что по сказкам ходить за тридевять земель, пока не изотрутся.
И вот что, Мария Алексеевна. Раз уж вы так вырядились ни к селу ни к городу, так уж выкиньте свой ридикюль образца двадцатых годов прошлого столетия, вам же не на фронт, на дворе новая эпоха, а он у вас весь в звездах. Последний писк? Гм. Ну может, тогда я отстала, и теперь опять в моде женщины а ля Фаина Раневская в худших ее проявлениях и со всеми ее причандалами, или, как теперь говорят, прибамбасами. Не знаю, не знаю, вполне может быть, но вот, что у вас одна бровь дугой, а вторая стрелой– это уже ваша фантазия, это вполне в вашем стиле. Это, любезная наша Мария Алексеевна, надо немедленно поправить, пока остальные сотрудники не видели. Это уже, как говорится, нон пассаран– не пройдет.
А в общем, очень недурно. По крайней мере, Мария Алексеевна, теперь за обедом все будут обсуждать, как дурно вы одеваетесь, раньше не о чем было даже говорить. Будьте здоровы, успехов вам, Мария Алексеевна. Думаю, вас наконец заметят. Столько комплиментов вам наговорила – сама удивляюсь.
Приемные экзамены.
Коридор. Дверь одного из кабинетов. Висит табличка: «Тихо. Идут приемные экзамены». Сотрудники учреждения на цыпочках проходят мимо. Однако молодежи не видно, возле двери группа солидных мужчин и женщин с красными от волнения лицами. Все ждут вызова. Наконец ленивый молодой голос изнутри:
– Следующий.
Очередник, помолясь, осторожно входит. В кабинете за широким дубовым столом, развалясь, сидит юный повеса и скептически смотрит на вошедшего:
–Должность?
– Проректор по учебной части физико-химического университета Самохин И. В.
– Почему не на должном уровне?
– Видите ли, наш ректор на приемных экзаменах у сына президента компании «Соловкинефть». Уважительная причина.
Юнец хмурится, долго молчит, потом все же роняет вопрос:
– Что я из этого поимею, если поступлю в ваше заведение?
–Извините, я от волнения не понял, что что?
– Гражданин, вы понимаете, куда вы пришли?
– Ну на экзамены, на тендер.
–Пожалуйста, без «ну»– гвозди гну. Если пришли на экзамен, на тендер, тогда внятно и понятно докладывайте тендерные возможности. Или вы не знаете, что такое тендер. Судя по вашему возрасту и поведению, можете и не знать.
– Что вы, что вы…ну как же…мы тоже не стоим на месте…в курсе…
– Ну так выкладывайте ваш курс. Уже две минуты прошло, а вы ничего путного еще не сказали. Время– деньги.
– Хорошо. Если вы к нам соизволите поступить, то у нас традиционный крепкий университет. Надежная материальная база, сплоченный профессорско-преподавательский коллектив. Мы даем надежные, основательные знания, у нас много докторов и кандидатов, дисциплина лекций..
–Ну и зачем я тогда вам нужен, если у вас так все хорошо?
– Ну…ну недостаточное финансирование…есть проблемы с новым оборудованием…
– Опять «ну». Баранки гну. А еще проректор. М– да, мне все ясно. Следующий.
– Я представляю частный 436-й университет на Абрикосовой.
– Ну и …
– Значит так: есть профессор 1915 года, можно водить за нос; кроме того два кандидата в кандидаты и три кандидата в кандидаты в кандидаты, остальные– крепкие специалисты народного хозяйства, попавшие под сокращение.
–Я не понял: профессор ваш 1915 года или с 1915 года?
– Весьма остроумно с вашей стороны. Старенький, конечно, но еще кое-что слышит и говорить умеет, не разучился. Очень либеральный к студенту, учиться будет легко.
– Ладно, это я так– к слову. Дальше.
– Свободный график посещения. В аудиториях тепло с апреля и по самый октябрь включительно. И наоборот, прохладно с ноября по апрель. Регулярно выплачивается стипендия, если плата за обучение…
– Спасибо, вы свободны. Следующий.
–Филиал Курской академии экстремальных ситуаций.
– Слушаю вас внимательно.
– Оплата всего на год вперед. Свободное посещение занятий. Экзамены со всеми имеющимися у вас шпаргалками, учебниками и конспектами. Дипломная практика в Чечне и в среде итальянской мафии. При выживании– диплом с отличием. Гарантированное направление в одну из фирм с льготным налогообложением и высокой смертностью персонала. Быстрое продвижение по служебной лестнице обеспечено.
– Я не из робкого десятка, меня этим не испугаешь.
–Вот-вот, поэтому вы должны учиться у нас.
– Следующий!
– Филиал Воронежского института обхода налогов слева и справа.
– Очень приятно. Что вы можете предложить?
– Буду предельно краток, как и все у нас. Никаких лекций, курсовых работ, зачетов и прочей муры. Работа с адвокатами и в судах. И несколько тестов по физической подготовке.
– Интересно, каких именно?
–Например, задержка дыхания на три минуты?
– Это зачем же?
– Это на случай если вас будут топить за долги. Три минуты вы должны выдержать, а потом притвориться утонутым, тогда появится шанс на спасение. Головой в ванну шмяк-шмяк, а вы уже к этому готовы. Потом еще существует тест на десятидневное голодание.
– А это зачем?
– Гм…ну если в долговую яму. Но это бывает не очень часто. Но мы и к этому готовим.
– Увлекательная перспектива. Спасибо. Зовите следующего.
–Академия окультных наук. Международная сертификация, диплом действителен в Арктике и в Антарктиде, а также в бассейне реки Амазонки со всеми ее притоками. Наши выпускники являются лауреатами Международных премий графа Калиостро и товарища Остапа Бендера, турецкоподданного.
– Ваши условия?
– Наше условие одно– деньги вперед.
– А без денег никак нельзя?
– Исключено. Деньги– это наше самое тайное и магическое слово. С его помощью открываются все замки и двери, проходят сквозь стены. Тайное становится явным, некрасивые– красавицами и красавцами, глупцы– умниками, бездари– гениями. Мы учим оперировать с этим словом, деньги– это наш амулет, без него никакие заклинания не действуют.
– Благодарствую. С деньгами мы и без образования можем обойтись. Следующий.
– Консерватория на хуторе близ Диканьки.
– И что там у вас?
– О, у нас выше крыши. Никакой платы за обучение. Все бесплатно. По вечерам концерты в корчме со всякими приключениями в стиле Хичхока. Конечно, раз в год– безвозмездная помощь в размере пяти тысяч зелени– всего-то. И опять гуляй, рванина от рубля и выше. После окончания консерватории– преподавание в институте культуры или приготовление консервации на дому.
– Хорошо, Учтем. Вы свободны.
Через некоторое время соискателей пригласили в кабинет. Народу набилось до отказу.
– Господа,– обратился к собравшимся кандидат в студенты,– Я устал. И где вас столько набралось! Но, слава богу, экзамены или тендерные торги, если говорить научно, закончились. Результаты я объявлю через неделю. Мне необходимо еще проверить уровень жилищно-коммунальных услуг, оценить культуру общения преподавателей, выяснить наличие культурной программы в свободное время в учебных заведениях, которые участвуют в тендере на право зачисление меня своим студентом. После этого я сообщу своему отцу окончательное решение. До встречи. Кому-то из вас крупно повезет.
Дождался
Однажды в студеный январский день, когда хороший хозяин не выгонит собаку на улицу, в дверь Власа Исаевича Ветчинкина постучали. Дряхлый старик, кряхтя, встал с постели, на которой он готовился умереть, и шаркая истоптанными туфлями, пошел открывать. На пороге стояли двое молодых людей с мотками телефонного кабеля на плечах и сумками с инструментом.
– Ветчинкин Влас Исаевич?– спросил один из них.
– Да, это все еще я,– ответил старик.
– Мы пришли устанавливать вам телефон согласно вашего заявления,– сказал другой.
– Я не помню такого заявления,– прошамкал дед.
– Ну как же? Улица Столетова 121, квартира 65.
– Все правильно,– подтвердил Ветчинкин, тяжело дыша,– только мне уже не до телефонов, ребята. Бывайте здоровы,– и захлопнул дверь.
Через два дня позвонили опять. На этот раз с парнями пришла сердитая женщина с папкой в руках, одна из тех, кто строго придерживается буквы закона. Швондер в юбке. Видимо, это была тяжелая артиллерия телефонистов. Она взяла сразу с места в карьер:
– Гражданин Ветчинкин, вы мешаете нам работать, создаете дополнительные трудности и помехи. Если у вас память ненадежная, так вот ваше заявление от 12.01. 1979 года. Черным по белому.
– Хм,– вяло усмехнулся Влас Исаевич,– ну дайте мне мое заявление, почитаю, как я писал, будучи в средних годах.
Женщина нетерпеливо подала два листа бумаги, уже пожелтевших от времени.
– Еще и написали целое послание,– сухо добавила она,– а теперь нам голову морочите.
Дидуган бережно взял в руки послание давно минувших лет, нацепил очки и прочитал:
«Начальнику городской телефонной станции
Тов. Друзякину А. В.
Уважаемый Архип Виссарионович! Не знаю почему, но у меня со школьной скамьи осталось огромное почтение к Вашему учреждению. Мудрые учителя внушили мне, что это– цитадель неподкупности, где работают исключительно Альцесты и прочие святые нашего судьбоносного времени. Вот уже сорок пять лет они плодотворно работают над обеспечением инвалидов гражданской и отечественной войн, и есть перспектива того, что лет эдак через двадцать этот подвижнический труд с помощью всевышнего будет закончен. Ну это так, к слову.
Так вот, в 1960 году полный доверия и пиетета к телефонной сети, я подал заявление на установку мне телефона. Прошли годы. Мои знакомые хитро улыбались, давали мне свои телефонные адреса, а я все ждал, потому что очень хорошо усвоил насчет цитадели. Опять текли неспешно годы, а вы, Архип Виссарионович, жаловались на судьбу, на инвалидов, ветеранов, интернационалистов, что их так много, и потихоньку тоже старели, а ваше предприятие процветало и по-прежнему напоминало цитадель добра и справедливости. По очереди, только по очереди, ничего, кроме очереди–этот лозунг, казалось, трепетал над зданием управления связи, как флаг, как знамя, как стяг.
С годами я начал робко сомневаться насчет наличия Робеспьеров и Цурюп в штате телефонной станции, но когда соседям установили телефон, молча миновав мою дверь, меня вдруг осенило: а может, это вовсе не цитадель, говоря высоким слогом, а просто дырявое решето, через которое просеивают червонцы, или электрическая сеть, которую замыкает опять же звонкая монета, имеющая значительно большую электропроводность и телефоннопроводность, чем мои романтические ожидания.
Итак, уважаемые товарищи, докладываю результаты социального эксперимента: если вы не обладаете высокой должностью или скрываете ее, не инвалид, не ветеран и не участник боевых действий, способный дорваться до кабинетов с дубовыми дверями, то услугами домашнего телефона будете пользоваться в третьем тысячелетии от рождества Христова.
Я думаю, этими результатами воспользуется сессия городского совета народных депутатов нового созыва при решении вопроса о переводе товарища Друзякина А. В.на более легкий участок деятельности, потому что уж очень тяжелая, обременительная работа выпала на долю указанного Друзякина. Говорить одно, а делать совсем другое– это архитрудно, это попахивает раздвоением личности и попаданием в психдиспансер.
Уважаемый Архип Виссарионович! Знаю, что в вашем аппарате продолжают работать исключительно честные и стерильно белые и пушистые люди. Как-то неловко говорить о возможных ошибках, пристрастиях, дарах и других негативных явлениях нашей производственной жизни. Но все-таки, возможно…невероятный случай…случайная оплошность…описка…вероятность служебных правонарушений, исчисляемая в бесконечно малых величинах…и почему-то заявление, датированное 1968 годом пошло в дело раньше заявления, зарегистрированного в 1960 году. Проверьте, пожалуйста!
Ветчинкин В. И. 12.01. 1979 года»
Мафусаил, на котором уже лежал пепел вечности, наконец дочитал свое заявление, аккуратно сложил и передал неподкупной женщине.
– А неплохо написано,– сказал он,– я его накатал в приступе злости и негодования. Видимо, Архип Виссарионович так и не усмотрел недостатков в действиях своих подчиненных. Прошло всего тридцать четыре года, и вы пришли мне устанавливать телефон. Спасибо, но мне уже не надо. Правнуки научили меня пользоваться мобилкой, самой простой, какая только есть. Я звоню внукам, а также в госпиталь, когда особенно прижмет стенокардия. Я рад, что исполнилось мое пророчество насчет третьего тысячелетия, и скрипучая телега телефонной бюрократии все-таки дотащилась до моей двери, за что я не заплатил ни рубля, ни гривны и чем могу гордиться.