Сказка про кораблик и его приключения так понравилась ребятишкам, что они каждый вечер требовали ее продолжения. Приходилось подхлестывать воображение и разнообразить приключения кораблика в океанах планеты.
Я постепенно привык к своему видению человеческой ауры. Она была хорошо видна ночью и в сумерках, хуже при электрическом свете и почти незаметна на улице днем, при свете солнца. Потом я стал замечать, что могу видеть не только саму ауру, но и ее малозаметные следы, остающиеся в пространстве после того, как человек ушел с этого места. Постепенно, научившись концентрировать свое внимание, я стал различать следы человеческой ауры через несколько дней. Внешне мое видение выглядело как вид ночной улицы, снятой при помощи фотоаппарата с очень большой выдержкой.
Помните снимки, которые иногда помещали в журналах? Улица. Дома. И сложное переплетение светящихся линий, оставленное на пленке фарами проезжавших по улице автомашин. Для меня следы чужих аур выглядели переплетением слабо светящихся прозрачных труб, имеющих в сечении контуры фигуры оставившего след человека.
Призрачные контуры фигур были строго индивидуальны. Иногда я с иронией ловил себя на мысли, что подобное умение различать следы чужих аур пригодилось бы человеку, имеющему профессию следователя. Ему не нужны будут услуги лабораторий криминалистики и розыскные собаки. Он сможет зафиксировать в памяти след ауры преступника и через несколько суток обнаружить его, куда бы тот не спрятался, спасаясь от правосудия. Единственная трудность для такого следователя заключалась бы в невозможности объяснить коллегам, как он это проделывает.
Меня не привлекала карьера интеллектуальной собаки. Семья, дети, работа полевого геодезиста – вот моя колея, которая мне нравится, и которую я буду продолжать, пока есть силы и здоровье.
Под утро юго-западный ветер принес с собой непогоду. Сначала небо, остававшееся ясным больше двух недель, покрылось тучами, с западного направления вдруг рванул сильный ветер, зашумел листьями под окном, застучал в стену пятиэтажки ветками растущего рядом с домом тополя. Стук веток заставил меня проснуться на несколько секунд и в ленивой полудреме оценить по многолетней привычке погоду. Отметив про себя, что поднявшийся ветер может означать приход грозы, я поправил легкое одеяло на разметавшемся во сне Володе, пододвинул ближе к стене спавшую со мной Юлю и снова уснул.
Через несколько минут я был безжалостно разбужен ярчайшей световой вспышкой, больно ударившей по глазам. Я подскочил и сел на постели, пытаясь сообразить – что случилось. Перед глазами, постепенно бледнея, плавали разноцветные пятна. В комнате было тихо, ребятишки продолжали спать. Откуда вспышка? – не мог понять я. – Может быть короткое замыкание? Ничего путного не придумав, я поднялся и пошел на кухню.
Новая световая вспышка настигла меня в коридоре. Зигзагообразная, раскаленная до бела, линия заплясала перед глазами. Затылок пронзила острая боль. Чертовщина какая-то! Я прижал раскалывающийся от боли затылок рукой и, почти ничего не различая за световыми зигзагами, ощупью пробрался на кухню.
Что происходит? Откуда берутся вспышки и головная боль? – билась в сознании паническая мысль. – Новый сюрприз мозга? – я услышал за окном далекое рокотание грома. – Гроза? Ну конечно – гроза! – понял я.
Вновь световая вспышка и всплеск боли в затылке. Далекий раскат грома пришел секунды через четыре. Молнии рвали небо все ближе и ближе к Уяру и нашему дому. Вместе с приближением грозы все больше нарастала интенсивность вспышек в моем сознании и становилась нестерпимой боль.
Вспомнив о когда-то прочитанном способе избавляться от чужого воздействия и почти не надеясь на удачу, я стал мысленно бинтовать голову плотным слоем стальной ленты. Фантастический способ защиты подействовал. Световые вспышки потускнели и быстро сошли на нет, вместе с ними ушла головная боль. Несмотря на то, что гроза успела порядком вымотать нервы, я был доволен. Очередной сюрприз приобретенных с травмой странностей, я отбил. Кроме того – нашел действенный способ защиты, который наверняка пригодится на будущее.
Глава 3
Утром я ушел с бабушкой и детьми на дачу, протяпал по картошке вновь начавшие поднимать головы сорняки, а после полудня отправился в город. В районной библиотеке, находящейся в здании Дома Культуры, я обратился за помощью к маленькой пожилой женщине, в огромных, на пол-лица, очках. Та выслушала меня с откровенным недоверием, пока я мямлил что-то о своем желании побольше узнать об экстрасенсах и методах нетрадиционного лечения. Но, стоило мне рассказать историю с сыном, а так же ее благополучный конец, как библиотекарша преобразилась.
В библиотеке не было нужных книг, но женщина попросила меня подождать и исчезла на полчаса. Вернувшись, она подала мне пачку тонких брошюр и кипу вырезок из газет различных издательств. Так что домой я отправился с сумкой, как я раньше считал, макулатуры.
Вырезок из газет мне хватило до вечера. В статьях описывались феномены Джуны, болгарской ясновидицы Ванги и многих других людей, обладающих паранормальными способностями. Читать было трудно. Приходилось постоянно преодолевать свое внутреннее сопротивление прочитанному. То, что я раньше отметал прочь как несущественное, к сожалению, теперь гнездилось где-то в моей голове.
Поздним вечером я перешел на тонкие брошюрки и стал тонуть в непривычной терминологии: астрология, спиритизм, демонология, алхимия, хиромантия, физиогномика, френология, гомеопатия. Мне понадобилась целая ночь, чтобы понять – слово «тауматургия» означает не что иное, как волшебство или наука о волшебстве. Оккультизм – теория волшебства, а магия – практика. Были еще такие понятия, как астральное тело, астральный двойник, кабалистика (не имеет ли это слово отношение к святыне мусульман – Каабе?).
Добытый мною у соседа энциклопедический словарь не смог расшифровать и половины встречающихся в текстах слов и терминов. Главное заключалось в том, что во многое я просто не мог поверить. Единого бога и божественное начало я отмел сразу. Возможность общения с демонами потустороннего мира (в том числе сатану с его чертями и адом) – тоже. Не мог я признать идею потустороннего мира (кстати, что он такое и что подразумевается под этим термином?) и идею человеческой души, не умирающей после смерти. И тем более не смог поверить в возможность общения с душами давно умерших людей.
Единственное, что мне удалось уяснить после ночного бдения, так это то, что мои странности относятся к категории сверхчувственного восприятия окружающего мира или колдовства. Современные колдуны и ведьмы скромно именовали себя экстрасенсами, стараясь не употреблять компрометирующих себя старых названий.
Наверное, я так бы и продолжал жить со своими неожиданно приобретенными странностями, считал бы себя в чем-то ущербным человеком, если бы жизнь не поднесла очередной сюрприз, после которого о моих странностях узнала мать.
Моя мать во многих отношениях была странным человеком. Если она, например, садилась утром шить себе или соседке платье, то обязательно старалась закончить платье к вечеру. Берясь за какую-нибудь работу, она не разгибала спины до тех пор, пока работа не будет сделана. Она не умела отдыхать и работала, как бы плохо ей не было.
В этот день она с раннего утра полола грядки, и делала это не разгибая спины. Расплата наступила под вечер. Я только что успел приехать из Ноя, куда отвозил сшитое матерью платье для Капитолины Егоровны, и поставить машину возле дачи, как из калитки выбежала испуганная дочка.
–Папа! – закричала она. – Ой! Папочка, скорей! Бабушке плохо!
Мать сидела по дворе, тяжело привалясь к стенке сарая. Я подскочил к матери и наклонился, чтобы взять ее на руки. Лицо мамы было серым, губы закушены от боли, аура сплошь подернута красными сполохами.
–
Что с вами, мама?
–
Не шевели меня, Юра. Сердце давит, – прошептала мать. – Может, так отсижусь и пройдет.
Она попыталась улыбнуться, чтобы успокоить меня. Потом ее голова опустилась на грудь и она боком стала оседать возле стены. Из груди матери вырвалось сдавленное хрипение, в котором я едва разобрал: – Сы-но-о-ок!
Я схватил мать в охапку, бегом поднялся на крылечко и положил ее на кровать в комнате нашей развалюхи. Попытался нащупать пульс, но его не было. Это напугало меня больше всего. Мать хрипела, лицо на глазах стало принимать синюшный оттенок, глаза закатились.
Мать уходила – я знал это точно. Уходила в мир, из которого нет возврата и в который я не верил. Страшно видеть, как уходит в небытие самый дорогой для тебя человек, а ты не можешь ничем помочь. И вдруг мое отчаяние и желание спасти жизнь матери любой ценой переродились во что-то новое.
Я застыл. Окружающий мир потускнел и перестал существовать. Остались только я и мать. Уже зная, как нужно поступать, я протянул руки к телу матери и не удивился, когда мои пальцы стали полупрозрачными, засветились странным голубым пламенем. Пламя коснулось исчезающей ауры матери, окутало ее тело голубым сиянием. Потом я закрыл глаза, но, странное дело, продолжал видеть мать новым зрением.
Я видел изношенное, работающее в длительными остановками, сердце, чувствовал угасающее сознание и ловил последние, тоже угасающие, мысли. Осторожно, едва касаясь, я стал подталкивать усталое сердце, мысленно подсоединив к нему свое в качестве донора. Я убирал сгустки крови из коронарных артерий, заставлял раствориться и исчезнуть известковый налет в артериях и гнал в тело матери свою энергию. Я будил угасающий мозг, массировал энергетическими волнами весь организм и его изношенные органы. Странно удлинившиеся пальцы нежно массировали оживающее сердце, устраняли наросты в кровеносных сосудах, восстанавливали эластичность стенок. Мое новое «Я» действовало в сотнях, а может быть миллионах мест, рассеянных по всему телу. Каким образом это у меня получалось- я не знал. Я был одновременно самим собой и другим, погруженным в тело матери, и работал с полной уверенностью в успехе.
Внезапно передо мной вновь возник окружающий мир. Я обнаружил, что стою на коленях возле кровати, а мать спит. Спит спокойно, как будто просто прилегла отдохнуть и уснула. Синюшный цвет кожи исчез, пульс был нормальным.
Мать спала спокойным глубоким сном, зато я чувствовал себя так, как будто сутки ворочал бревна без отдыха. Будь я один, тут же упал на вторую кровать, но рядом со мной стояли испуганные ребятишки, о которых я совсем забыл.
–
Баба больше не будет болеть? Она спит, да, папа? – спросил меня сын.
Я ответил утвердительно, но дети продолжали глядеть на меня удивленными глазами.
–
А почему ты так долго молчал и только светился весь, как елочка?
–
Какая еще елочка? – не понял я.
–
Как елочка в Новый Год, баба тоже светилась.
–
Вы оба светились с бабой. – уточнила дочь. – А еще по тебе бегали золотые искорки и из пальцев летело голубое пламя и окутывало бабушку!
Пришлось забыть о своей усталости. Пока дети делились со мной своими впечатлениями, я пытался сообразить, что мне теперь делать. Стоит узнать о свечении соседям и маме, тут такое начнется, что жить не захочешь! Вопросы и допросы, намеки разные. Но врать ребятишкам и того хуже.
–
Видите ли, цыплятки, бабушка была больна и мне нужно было ее лечить. – осторожно начал я. – Пришлось лечить светом, потому что бабушке было очень плохо.
–
Мама нас всегда лечила таблетками, когда мы с Вовой болели, а не светом. – резонно возразила дочка. – Разве можно лечить светом?
–
Иногда можно. Только, цыплята, об этом никому не нужно рассказывать.
–
Почему? – раздалось дружным хором.
Что тут скажешь? Я постарался отвлечь внимание ребятишек от щекотливых обстоятельств, но неудачно. Дети были слишком настойчивы. Пришлось прикрикнуть, чтобы они не болтали и сидели тихо, пока баба спит. А еще лучше, чтобы они шли играть во двор.
Я надеялся, что ребятишки забудут о светящихся пальцах и прочей чепухе, пока мать спит, но ничего не вышло. Когда бабушка проснулась и вышла во двор, дети сразу выложили ей все подробности.
–
Не слушай болтунишек, мама! – взмолился я. – Просто вам стало плохо и я унес вас на кровать. Вот и все!
Ребятишки бурно протестовали. Мать смотрела на меня недоверчиво и стала задавать неприятные вопросы. Оказалось, что она тоже смогла многое запомнить. Я сдался и рассказал правду. Сознавшись в одном, пришлось вечером рассказать правду обо всем, начиная с ушиба головы при падении с лестницы.
Я взял слово с матери, что она будет молчать, но опять не учел особенность женской натуры. В первую нашу поездку в Ной мать рассказала все Екатерине Ивановне. Когда я вечером ненадолго задержался у бабы Кати и вернулся обратно, сразу почувствовал повисшую в маленькой кухоньке Екатерины Ивановны напряженность. Я посмотрел матери в глаза, и все стало ясно.
–
Рассказала-таки! – с досадой вырвалось у меня.
–
Не жалей об этом, Юра, и не сердись. – вместо матери ответила мне Екатерина Ивановна. – В данном случае твоя мать поступила, я думаю, правильно. Я уже подозревала, что ты обладаешь магическим даром.
–
Никаким даром я не обладаю. – хмуро ответил я. – Просто с недавних пор со мною какая-то чертовщина творится! Тут мать права.
–
Именно это я имею в виду. Странности, о которых мне рассказала Розалия Адамовна. – спокойно продолжала Екатерина Ивановна. – Ты вот что, Юрий. Завтра приезжай ко мне один, есть у меня для тебя дело. Договорились?
–
Договорились, Екатерина Ивановна. – вздохнул я.
По дороге домой я не смог сдержать своего раздражения и бурчал всю дорогу. Мать, к моему удивлению, упорно отмалчивалась, что было для нее очень необычно.
Светлана звонила из Дудинки часто. В голосе жены я легко различал тоску и тревогу. Она торопливо сообщала мне новости и тут же просила дать трубку детям. Светлана была готова слушать ребячий лепет часами, хотя телефонные разговоры, длящиеся столько времени, влетали в копеечку. Я хорошо понимал жену, первый раз в жизни надолго расставшуюся с ребятишками.
Светлана не любила писать письма, старалась заменить их телефонными разговорами. Зато дети постоянно рисовали для мамы немудрящие картинки каждый день, а потом приставали ко мне, просили запечатать в конверт и отослать маме. Ради мамы у них хватало терпения старательно перерисовывать на лист в клеточку, написанные мною печатным шрифтом простые фразы: «Здравствуй, мама! Я, Вова (или Юля). Мы очень тебя любим!». Отправив первые письма, ребятишки стали ждать маминого ответа и постоянно донимали меня вопросом: почему от мамы нет писем?
Пришлось на очередных телефонных разговорах разъяснить Светлане ситуацию и пригрозить, что до получения ответов больше ей ни писать, ни посылать рисунки не будем. Странное дело, но в Уяре дети стали относиться ко мне гораздо лучше, чем в Дудинке. Там Вовка был маминым сынком. Таскался за Светланой хвостиком, помогал мыть посуду, лепить пельмени. Мешал всячески. У Светланы хватало терпения сносить его капризы и выходки. У нее он искал спасения, когда от меня грозило справедливое наказание.
Юля – наоборот, была папиной дочкой. Когда я был в Дудинке, она храбро отрывала меня от взрослых дел. Настойчиво требовала к себе внимания – помочь отремонтировать кукольный диванчик, правильно нарисовать зайчика, разобраться с несправедливыми претензиями настырного Вовки, забравшего ее любимую игрушку, прочитать перед обедом сказку.
В первые дни после приезда в Уяр Вовка часто вспоминал маму, отчаянно скучал, постоянно требовал слетать с ним в Дудинку «хоть на минуточку!». Через две недели сын стал вспоминать о маме значительно реже.
С дочкой получилось наоборот. Чем больше проходило времени, тем чаще она вспоминала о маме. Однажды я проснулся ночью от тихих всхлипываний. Мгновенно поднялся, провел рукой по мокрой от слез щечке.