Промежутки между ссорами отличались ровными отношениями, интересными вылазками за город, мелкими уступками друг другу и обилием планов на будущую, более счастливую и интересную жизнь. И здесь Виктор Щербунько, как старший, допускал новую непростительную ошибку: он совершенно упускал из вида, что планы должны подкрепляться действием, тем более – семейные планы. Попробуйте представить, что вам каждый день обещают подарить какую-нибудь соблазнительную штукенцию, но все не дарят, все откладывают, и вы поймете то раздражение, которое постепенно копилось в Любочке Дикиной. Копилось, может быть, незаметно даже для нее самой.
А уже вплотную подходила та пора, когда продолжительные ссоры стали не удовлетворять, и только шаг оставался до жестокой необходимости – делать больно друг другу. И в это время обнаружилось, что Любочка Дикина ждет ребенка.
Два последующих месяца привели их в совершеннейшее заблуждение. Это были месяцы счастья, любви, прощения, покаяний, догадок и клятв. Виктор Щербунько великодушно отказывался от аспирантуры, Любочка Дикина уговаривала его не делать этого. Виктор Щербунько стал через день ходить в кино с супругой, Любочка Дикина – читать книги. Казалось, все у них утряслось, все пришло в давно ожидаемую норму семейных отношений. Но через два месяца случился ужасный скандал, в котором Любочка открылась Виктору Щербунько с совершенно неожиданной стороны. А все вышло из-за пустяка.
– Витя, кроватку мы поставим сюда? – спросила вечером Любочка, сосредоточенно рассматривая комнату.
– Конечно, – невнимательно ответил он.
– Почему «конечно»?
– Но ведь ты ее хочешь поставить сюда?
– Пока я только советуюсь с тобой…
– Мне кажется, здесь ей самое место, – Виктор Щербунько и в самом деле одобрял выбор Любочки.
– А мне кажется, – Любочка остановилась напротив сидящего на диване Щербунько и побледнела, – тебе это все равно…
– Ты ошибаешься, Люба.
– Нет, тебе все равно!
– Господи, Люба, да ведь еще и кроватки-то нет, – Щербунько через силу улыбнулся. – Мы как в том анекдоте, когда цыган отлупил сына за то, что тот хотел покататься на несуществующем жеребенке.
– Так тебе, значит, смешно? – голос Любочки задрожал. – Ты еще издеваться изволишь?
– Люба…
– Ты подло обманываешь меня. Ты… ты… постоянно думаешь о своей Марине…
Любочка заплакала, потом повалилась на диван, и закончилось все это дикой истерикой, которой Виктор Щербунько никак не ожидал, а потому растерялся и долго не мог сообразить, что надо делать.
Все это он мог бы тут же простить и забыть, если бы Любочка не затронула имя Марины. Это был недозволенный прием, который не могла оправдать даже расстроенная психика беременной женщины Значительно позже Виктор Щербунько понял, что он с самого начала недооценил женскую интуицию, в порыве откровенности рассказав молодой жене о Марине в юмористических тонах и тем самым полагая, что скрывает истинное положение вещей… Конечно же, этого ему делать не стоило.
V
III
– Вот видите – я вас узнал.
– Лена испуганно подняла голову и, увидев парня из самолета, нелепо спросила:
– Да?
– Конечно! – Парень весело улыбнулся и протянул руку. – Володя.
Лена, ничего не понимая, машинально дала пожать свою руку и смущенно ответила:
– Лена.
– А я вас уже месяц ищу, – с обезоруживающей простотой сообщил парень, – с того самого дня.
Они стояли у прилавка магазина, куда Лена забежала после работы купить стиральный порошок, и теперь она с тревогой оглянулась, боясь встретить знакомых. Но, кроме двух старушек, оживленно обсуждавших какие-то новости, в магазине никого не было, и она немного успокоилась. А успокоившись, уже несколько иронично спросила Володю:
– И зачем же вы меня искали?
– Не знаю… Я вас почему-то запомнил.
– У вас хорошая память.
– Не обижаюсь.
– И часто вы так запоминаете?
– Случается, – Володя засмеялся, и Лена тут же почувствовала, как смущенная растерянность вновь возвращается к ней. Она быстро взяла первый попавшийся порошок и пошла к кассе. Но сразу испугалась своей решительности, того, что могла обидеть этим незнакомого человека, и, оглянувшись, слегка улыбнулась ему.
– Но на месяц поисков меня никогда не хватало, – сказал Володя уже на улице.
– Что же с вами случилось теперь?
– А шут его знает. Я просто запомнил вас, и помнил все время, и все время хотел увидеть. А почему… Да я и сам не знаю – почему. С вами такое никогда не случалось?
– Нет.
– Тогда вы счастливый человек.
– Почему? – улыбнулась Лена.
– Довольно-таки тошное занятие искать незнакомого человека, не зная, зачем это делаешь.
Они пошли по центральному проспекту, под лучами медленно увядающего солнца, и каждую минуту мог встретиться кто-то из знакомых, и уже давно пора было распрощаться с невольным попутчиком, но Лена никак не могла найти для этого предлог. Близость парня, его уверенная походка, его манера говорить волновали Лену, обезоруживали, и ей стоило больших усилий остановиться и наконец сказать:
– Ну, вот мы и пришли. Мне сюда.
– Вы работаете в детском садике?
– Нет. В детском садике у меня дочка.
– Интересно было бы на нее взглянуть. – Володя пристально посмотрел на Лену и неожиданно спросил: – Мне не надо было вас искать?
– Я замужем… У меня, как видите, дочка…
– Мне не надо было вас искать? – упрямо повторил Володя и легонько тронул ее за руку, пытаясь заглянуть в глаза.
Первый раз в жизни Лена почувствовала, что теряет над собой власть, что чужая воля значительно сильнее ее воли и что этой воле легко и страшно подчиниться. А Володя пристально смотрел на нее, и его рука все еще лежала на ее руке, и Лена невольно отступила на шаг, боясь, что они могут наделать глупостей.
– Нет, – тихо сказала она и отвела взгляд.
– Это вы говорите искренне? – задумчиво спросил Володя, и Лена поняла, что, если она сейчас ответит утвердительно, он уйдет и уже никогда более не вернется. Она беспомощно взглянула на него и еще тише ответила:
– Нет…
Вечер мягко заходил над городом. На фоне увядающего солнца над высокими трубами комбината поднимались красные столбы дыма. Из-за острова показался белый нос пассажирского теплохода, и над Амуром поплыл длинный низкий гудок – с теплохода запрашивали стоянку у дебаркадера.
– Вот и хорошо, – глубоко вздохнул Володя и отпустил руку Лены. – Вот и славно…
I
X
После патрульного облета тайги, после двух часов утомительного, изматывающего сидения у иллюминатора самолета Володя Огоньков (Огонек, как давно уже звали его в отряде) с великим удовольствием выпрыгнул на землю, жадно вдохнул свежий воздух, потянулся и с блаженством сказал:
– Красота! Какая же красота на земле!
– Красота – ночью на два виража, – нарочито лениво обронил Венька, тоже потягиваясь, тоже блаженно щурясь на солнце и жадно раздувая широкие ноздри.
– Охальник! – весело рассмеялся Огонек. – Только бы поохальничать, бесстыдник.
Шутка, видимо, была старая, так как они еще лениво посмеялись и неторопливо пошли по зеленому полю к подсобке, отведенной для них начальником аэропорта. «Аннушка», успевшая за это время дозаправиться, вырулила на взлетную полосу, чтобы облететь еще один квадрат тайги и вымучить за два часа еще одну группу парней из дежурного звена.
Перекусив в буфете аэропорта, Огонек и Венька улеглись на поляне, закурили и стали наблюдать за разморенными пассажирами, бесцельно кружившими по бетонным дорожкам.
– Дурацкая работа, – лениво сердится Венька, – то сутками дурака валяешь, то сутками вкалываешь. Не нравится мне это…
– Иди в пожарную часть, – посоветовал Огонек, – там будешь только загорать.
– А уж это – шиш! Это не по мне. Парашютист-пожарник куда ни шло, а чтобы просто пожарник… Не-ет, не по мне это. – Венька сощурился и далеко отшвырнул окурок. – А вот сейчас бы на пляж, к девочкам, а еще лучше – к пивной бочке.
– Губа не дура… Давай вздремнем?
– Давай, – Венька вздохнул, – может, сон хороший приснится.
– Счастливо посмотреть.
– Спасибо.
Они проснулись, лишь только «Ан-2» коснулся шасси бетонной полосы. Отработанным чутьем, с первого взгляда поняли, что все нормально, пожаров нет и пока не предвидится и что на самом деле можно мотануться на городской пляж.
– Славно, – обрадовался Венька.
– Ничего, – поддержал Огонек.
И в это время из динамика послышался хрипловатый голос Виктора Петровича Скворцова.
– Звено Огонькова – на тренировочный прыжок!
– Глупо, – покачал лохматой головой Венька.
– Примитивно, – согласился Огонек.
Они поднялись с мягкой, пряно пахнущей земли, всем своим существом ощутили ее под ногами, вспомнили, как выглядит она с километровой высоты, порадовались предстоящему чувству свободного падения над нею и неторопливо направились к своей подсобке…
Что-то подсказывало в этот день Огоньку, что сегодня он должен встретить Лену. Это чувство он испытывал утром, во время патрулирования тайги, тренировочного прыжка, не покидало оно его и сейчас. И даже более того, весь день он переживал такое ощущение, словно бы Лена где-то рядом, видит его, наблюдает за ним, и он невольно подтягивался, невольно озирался, ожидая увидеть ее внезапно, как это случилось в прошлый раз в магазине хозяйственных товаров…
Был седьмой час вечера, когда они пришли на пляж, разделись и бросились в воду так поспешно, словно бы река через мгновение могла пересохнуть. Размашистыми саженками они вымахали далеко от берега, в полосу течения и понеслись к утесу, в опасный волнолом. Они оба хорошо знали и ценили риск и теперь шли на него сознательно, рассчитывая на свои силы и умение. Кипящие волны – споткнувшееся о подводные камни течение – они пролетели столь стремительно, что страх появился только за ними, в полосе мертвой зыби, образующейся за утесом. Здесь, в этой стоячей воде, они неожиданно ослабли, размякли от миновавшей опасности и с трудом погребли к берегу, где уже толпились многочисленные зеваки. Что и говорить – такое можно было увидеть не каждый день.
– Дураки, – переводя дыхание, проворчал Венька, как только они выбрались на берег и растянулись на песке. – Выпендрились!
– Умными не назовешь, – тоже ворчливо откликнулся Огонек.
– Вот бы Петрович увидел… Представляю…
Огонек огляделся. Он впервые попал на так называемый малый пляж, где купались и загорали в основном дети. И теперь здесь моржами лежали десятка полтора стариков да примерно столько же мамаш, бдительно приглядывающих за своими чадами. Старики, видно было по всему, недружелюбно отнеслись к их «подвигу», делавшему как бы вызов их немощи, покою и царствованию на этом пляже. Мамаши же поглядывали более благосклонно, с грустью припоминая свои несбывшиеся девичьи мечты. Что касается ребятишек – они были покорены беспрекословно. И вот в это время, оглядывая малый пляж, Огонек увидел Лену. Не раздумывая ни секунды, он вскочил и пошел к ней. Перешагивая через ноги какого-то «моржа», услышал брюзгливый тенорок:
– Отвести бы и сдать на спасательную станцию…
Огонек усмехнулся, хорошо представив, как берет их с Венькой этот обладатель тенорка под руки и ведет на станцию. Венька, привычно топавший следом, поощрительно предложил:
– А ты отведи. Мы не против.
Тенорок презрительно промолчал.
– Наживут пенсию и портят людям нервы, – торжественно добавил Венька.
Они подошли к Лене и не сговариваясь легли рядом с двух сторон.
– Здравствуйте.
– Вы ставите меня в неловкое положение, – нахмурилась Лена, – нельзя же так, в самом-то деле…
– Здравствуйте, Лена.
– Здравствуйте.
– Что мы натворили?
– Не понимаете? – Лена с упреком взглянула на Огонька, и только теперь он вспомнил, что она замужем. Вот эта женщина, лежащая рядом на песке, читающая какую-то книгу, была замужем. Огонек в это верил с трудом. Лена и образ замужней женщины, с которыми он раньше никогда не сталкивался, не укладывались в его голове. Казалось, она шутит, играет в семейную жизнь и вот-вот признается в этом.
– Огонек, – предупреждающе окликнул Венька, – ты выбрал не тот парашют… С этим можно и не приземлиться.
– А ты мог бы и погулять пока, – огрызнулся Огонек, – не подслушивать чужие разговоры.
– Пожалуйста, – Венька поднялся.
– Знаете, я как-то не представляю вас замужней женщиной, – признался Огонек, – не могу.
– Вам придется с этим смириться, – усмехнулась Лена. – Ваш друг в этом отношении гораздо сообразительнее.
– Может быть, – рассеянно согласился Огонек.
– И что это вам в голову взбрело? – Лена села на песке и с любопытством взглянула на Огонька.
– Что именно?
– Мимо утеса…
– А-а, вы об этом… Просто так. От нечего делать.
– Это заметно
– Да?
– Очень…
– Знаете, Лена, – Огонек тоже сел и задумчиво посмотрел на Амур, – у меня такое чувство, что вы будете моей женой…
– Вот как! – изумленно взглянула на него Лена. – Однако…
– Я верю в предчувствие, Лена, – перебил Огонек, – уже сегодня утром я знал, что встречу вас. Как видите – встретил.
X
В этом месте сопки расступились словно бы для того, чтобы пропустить между собой удивительно светлоструйную речку с не менее удивительным названием – Грустинка. Кто, когда дал ей такое имя – трудно было предположить, но более удачного названия для нее и представить невозможно. Между елово-пихтовыми берегами с тихими плесами и потайными рукавами струила свои воды Грустинка, насквозь пропитанная горными снегами, таежной хвоей и дикими просторами. Кипела Грустинка на перекатах, тревожно и угрюмо рокотала под высоченными заломами, светлопенными струями бросалась на голые гранитные утесы, и так от далеких верховий и до самого устья.
Леденево, поселок лесорубов и охотников-промысловиков, людей суровых и немногословных, был самым приветливым поселком, какие только встречал Славик Сергеев за свою жизнь. Разбросанные вдоль высокого берега дома из прочного кругляка с высокими просторными крылечками, белыми шиферными крышами, многочисленными окнами с резными наличниками, удивительно располагали к себе. Рядом с домами стояли прочные амбары на сваях, ладные баньки по-над Грустинкой, подвесной мост через речку и множество необыкновенно прогонистых моторных лодок на берегу. И речка, и сам поселок с первого взгляда заворожила Славика, и вот уже месяц прошел, а он все не уставал ими любоваться.
– Эвон, милай, дивишься ты чему, – говорила Славику хозяйка, Степанида Петровна, – это ли диво? А вот как в верховья-то попадешь, за Синий Камень, вот там и дивуйся на здоровьечко. Там— то уже есть на что подивоваться.
– Так ведь и здесь красота какая! – не соглашался Славик.
– А ничего не скажу – красота, – кивала узенькой седой головою Степанида Петровна, – мы-то уже пообвыкли, присмотрелись. А только за Синим Камнем все одно краше…
– Да что это такое – Синий Камень?
– Дак камень, и все тут.
– В самом деле, синий?
– Я уже стара, милок, чтобы тебе тут байки сказывать, – осердилась Степанида Петровна.
– Извините, – смутился Славик, – я ведь не в том смысле, что вы… А только Синий Камень… Странно как-то.
– И что это ты, милок, на каждом слове звиненья кладешь. У нас мужика прощения спросить заставить – легче убить… А ты вот заладил одно: звините да звините. Мне твои звинения знаешь как нужны…
– Из… это так, нечаянно.
– Эк, мутно-то как вы живете в городе, – попрекала Степанида Петровна, – вот и даве мимо прошел – звиняешься. А я головой свихнулась в догадках: чего такого случилось?
В первые дни Славик совершенно терялся от строгости и ворчания Степаниды Петровны. Одно время он даже подумывал перебраться в больницу и там дождаться окончания ремонта своей квартиры. Но как-то за ужином, словно угадав его мысли, Степанида Петровна строго сказала:
– Ты вот что, Сергеевич, ворчания мои близко к сердцу не бери. Я-от с детства такая. Вот покойный мой мужик, Семен Арсеньич, переделать не мог, а теперь и подавно не переделаюсь. Горбатого только могила выправит, так и меня вот.