– Нет, – Славик невольно засмеялся.
– У нас женитесь, – уверенно заявил Охотников и неожиданно весело подмигнул, – у нас такие крали – вмиг окрутят. – Охотников обвел взглядом кабинет и, переходя на серьезный тон, спросил: – Как устроились?
– Прекрасно, Николай Константинович.
– Ну-ну, это хорошо… Если что надо будет – обращайтесь. Что в наших силах – сделаем.
– Знаете, – Славик замялся, – у нас… машина… В общем, поломалась. Не смогли бы вы нам помочь?
Охотников, казалось, нисколько не удивился, не заметил смущения Славика, а сразу же и спросил:
– А что вам нужно к машине-то?
– Вкладыши, резину, винт, – старательно прочитал Славик в календаре, избегая смотреть на Охотникова.
– Та-ак, – Охотников тяжело опустил на стол крупную волосатую руку, – вкладыши у меня есть. Резина? Мда… Тут дело сложнее. За разбазаривание резины и по шее могут дать. – Он выразительно и со значением посмотрел на Славика. – Ну да чего не сделаешь для родной медицины? Дам… Возьму грех на душу. А вот насчет винтов пусть Степка не… винтит. Я ему три месяца назад два винта выписывал. Вот так, дорогой Вячеслав Сергеевич. Мы для медицины – все, но, надеюсь, и медицина про нас не забудет?
– Конечно, что вы! – поспешил заверить благодарный Славик.
– Вот и хорошо, – сказал, словно скрепил какой-то договор Охотников. – Ну а теперь мне пора. Заходите в гости, всегда буду рад.
Охотников ушел, а Славик тут же кинулся в гараж, чтобы сообщить Степану радостную новость.
Так вот и получилось, что главным в его первый рабочий день оказались втулки, резина и винт. И радовался он их приобретению не меньше, чем если бы врожденный порок сердца вдруг вылечил.
X
I
V
– А, христовенький, подышать свежим воздухом вышел?
– Вышел, – сразу же напыжился и воинственно настроился Славик. За прошедший месяц он выработал в себе такое вот подобие защитной реакции против Тоньки.
– На танцы со мною не желаешь?
– Не желаю…
– Боишься?
– Кого мне бояться?..
Тонька, в коротком платье, с распущенными волосами, чистила картошку на крыльце. Славик стоял рядом и никак не мог уйти. А был вечер, и солнце по вершине сопки уже катилось, и всюду струились золотистые дымки из высоких труб над крышами. С крыльца хорошо Грустинка просматривалась, подвесной мост, нижний склад и гараж лесопункта на той стороне речки. Там тракторы, лесовозы суетятся, между ними люди расхаживают, и звуки едва слышно оттуда доносятся. А в клубе музыка из репродуктора грустит, по деревянным тротуарам ребятишки на семичасовой сеанс торопятся. Степанида Петровна в огороде капусту и огурцы поливает.
– Боишься, – скребет молодую картошку Тонька. – Я ведь знаю, что вчера не спал и, как бабулька про Кольку говорила, слышал… Вот Кольки-то и боишься.
– Ничего я не слышал, – краснеет Славик, отворачивается и на две ступеньки спускается с крыльца.
– Колька-то, он здоро-овый. Вмиг зашибет. Ему что врач, что Митька Бочкин – все едино.
Славик слышит, что Тонька уже едва сдерживает свой низкий приглушенный смешок, от которого у него холодеет внутри и хочется черт знает что натворить, но сейчас он мучительно вспоминает, кто такой Митька Бочкин. Славик уверен, что уже слышал это имя, но вспомнить не может и тихо от этого досадует.
– На речку пойдешь?
– На речку.
– Грустить будешь?
– Буду…
– Ох, христовенький, – притворно вздыхает Тонька, – ведь ждет же какую-то бабу этакое несчастье! О Надечке будешь грустить?
– Что?! – Славик живо поворачивается и оторопело смотрит на Тоньку. А Тонька знай чистит картошку, локтем волосы поправляет – вся ушла в работу.
– Ну, чего вызверился-то? – смеется наконец Тонька и смотрит на Славика насмешливыми черными глазами. – Давно не видел? Вот она я…
И действительно – вся она тут, Тонька-то. Платье выше колен заголилось, на плече тоненькая белая бретелька видна, на щеке шелушинка от молодой картошки присохла, а в глазах бесенята прыгают.
– Не боись, – Тонька опять в работу ушла, – сегодня в твоей комнате убирала и под столом листок нашла. Вишь ведь как, ты с черновиками пишешь! А пишешь-то как – загляденье: «Милая Надечка!» – нараспев протягивает Тонька. – Так хорошо начал, а потом зачеркнул и выбросил.
– А вам бы не следовало читать, – вдруг снова перешел на «вы» Славик.
– Ишь ты! – хмурится Тонька. – Может, мне и учиться не следовало, чтобы «милая Надечка» не прочесть? Много чести, товарищ дохтур. Привет своей Надечке от меня передавай…
Тонька вскакивает, хватает ведро, кастрюлю и скрывается в доме. Славик стоит и ломает голову – в самом деле, обиделась или в очередной раз разыгрывает? Так ничего и не решив, он медленно пересекает двор, отпирает калитку и бредет к Грустинке.
То место возле речки, где спал Славик в день своего приезда, стало для него любимым, и чуть ли не каждый вечер он здесь проводил. Брал с собою журналы, читал последние медицинские новости, делал пометки, а всего чаще закатами любовался и мечтал бесконечно.
Анна Тихоновна оказалась права: больных или совсем не было, или же приходили с совершенными пустяками, так что и больными-то их называть было грешно. И первое рвение Славика – немедленно лечить, спасать, – немного поутихло. Лекция о вреде курения, которую он провел перед кинофильмом в клубе, прошла без особого успеха, под смешки и перешептыванье слушателей. Правда, Охотников благодарил, жал руку, но самому Славику она удовлетворения не принесла. Он задумал было новую лекцию о гигиене труда, но Анна Тихоновна отговорила его, сославшись на то, что времени впереди еще много, а теперь лето и людям не до гигиены. Тогда он решил провести санитарный рейд, но и этого, оказалось, не стоило делать. Собственно, он так и не понял почему, но целиком положился на опыт Анны Тихоновны.
Вечер угасал. На соседних мостках женщины полоскали белье. Автолесовозы и тракторы-трелевщики на той стороне работали уже с включенными фарами. На полной скорости вниз по течению пролетела моторная лодка. Славик рассеянно глянул на нее и тут же насторожился: на первом сиденье он разглядел человека, который показался ему знакомым. Он напряг память – редкая бороденка, красная кепочка набекрень – и сразу же вспомнил странного мужичка, попросившего у него рубль. «Значит, он живет здесь?» – удивился Славик.
Вечер угасал и переходил в ночь. По подвесному мосту быстро шел какой-то человек. Все это Славик отмечал краешком сознания, а сам теперь был далеко, в городе, где остались его дом, институт, Надечка Дулина и Светлана с Варей. Человек сбежал с моста и направился к Славику. Вершина сопки, за которой скрылось солнце, отливала красной медью.
– Это вы новый доктор? – Перед Славиком стоял высокий темноволосый парень в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами.
– Да… А что такое? – приподнялся Славик.
– Давай знакомиться, – сразу же перешел на «ты» парень и протянул руку. – Участковый Валерий Груздинский.
– Груздинский! – обрадовался Вячеслав. – Очень рад. Мне о вас много говорили.
– Давай на «ты», а? – поморщился Груздинский и неожиданно рассмеялся. – Уж если поссоримся, тогда на «вы» перейдем. Идет?
– Идет, – легко засмеялся Славик.
– Так что тебе говорили обо мне?
С первого взгляда Груздинский понравился Славику. Как-то легче и увереннее почувствовал он себя рядом с ним. Было в нем что-то мужественное, открытое, благородное даже, и он невольно вызывал симпатию к себе.
– Да разное, – уклончиво ответил Славик.
– Анна Тихоновна?
– Как ты угадал? – удивился Славик.
Груздинский удовлетворенно засмеялся.
– Не советовала дружить?
– Да, – растерянно ответил Славик.
– И не посоветует, – нахмурился Груздинский. – Я ведь в отпуске был, а то бы давно к тебе нагрянул, пока они тебя к рукам не прибрали. Много уже наколбасил?
– Как это? – Славик ничего не понимал.
– У Охотникова что-нибудь просил?
– Да, – Славик в очередной раз поразился проницательности Груздинского.
– А что просил-то?
– Вкладыши, резину для машины и винт для лодочного мотора.
– Дал, конечно?
– Конечно, – оживился Славик. – Я даже и не просил особенно…
– Ну еще бы! – поморщился Груздинский и внимательно посмотрел на Славика.
– Теперь машина «Скорой помощи» у нас на ходу, – похвалился Славик.
Груздинский закурил и неожиданно переменил разговор:
– Ты женат?
– Нет…
– Надолго к нам?
– Я? Да…
– Значит, ненадолго, – нахмурился Груздинский, отвернулся и вроде бы сразу потерял интерес к Славику.
– А почему ты так решил? – обиделся Славик.
– Бегут от нас заведующие, – усмехнулся Груздинский. – Год покрутятся – и деру…
– Почему бегут? – насторожился Славик.
– Скучно у нас. Без театра, клиник, перспектив… Наверное, поэтому.
– Для врача это не причины, – гордо объявил Славик, – он должен быть всюду, где живут люди.
– Это ты верно сказал, а только через год другое запоешь. Впрочем, извини, – торопливо буркнул Груздинский, – расстроил ты меня…
Славик оторопел.
– Я?! Да чем же?
– А тем, – раздосадованно глянул на Славика Груздинский, – что у Охотникова эти дурацкие вкладыши попросил.
– Но… Что же тут плохого? Я попросил, он дал. Вот и все. – Славик начинал сердиться и даже подумал, что Груздинский и в самом деле человек со странностями. «Лезет не в свои сани», – как заметила Анна Тихоновна.
– Да пойми ты, – в свою очередь обозлился и Груздинский, – случится производственная травма, а он тебя попросит оформить как бытовую. Откажешь? В мастерских у них полнейшая антисанитария. Ты на это акт составишь? Вот тебе и вкладыши. Мужик он деловой, ничего не скажу, лесопункт на ноги поставил, а вот на людей ему плевать! Третий год в мастерских душевую строит, вентиляторы устанавливает… А территория? Ты хоть там побывал?
– Нет, – Славик был убит, что называется, наповал.
– То-то же… Думаешь, врач – это чирей вскрыть, микстуру прописать? Тогда бы и я только с бандитами боролся… Вот поэтому Анна Тихоновна и не советует тебе со мной дружить.
– А она-то при чем?
При том, Славик, при том. Но об этом позже… Тебе у нас-то хотя бы нравится?
– Нравится, – рассеянно ответил Славик, мучительно соображая, что же такое могла сделать Анна Тихоновна.
– Это хорошо, – Груздинский поднялся, – мне пора. Я ведь только сегодня из отпуска. Дома еще толком не был…
Кажется, он заметил растерянность Славика Сергеева, поэтому вдруг тронул его за плечо и подмигнул:
– Ничего, доктор, не тушуйся. Теперь я тебя не оставлю. Твоя милиция тебя сбережет, как нынче говорят в каждом милицейском фильме. Будь здоров…
– До свидания, – вяло ответил Славик.
Валерий Груздинский ушел.
«Вот и начал работу, – тоскливо подумал Славик. – Как говорится, отличился по всем направлениям».
XV
Была уже ночь, и звезды крупно стояли над сопками, и ярко светила луна: белая, огромная, она лишь только оторвалась от еловых вершин и теперь беспомощно повисла, ничем и никем не поддерживаемая. И казалось Славику, что упадет, непременно упадет этот круглый шар и мячиком поскачет по земле, роняя холодные белые искры. И тогда полная ночь наступит в мире, и кончится жизнь, и лохматыми водорослями покроется земля, и среди этих водорослей уже вновь будет зарождаться белок… Но расстояние между вершинами деревьев и луной на глазах росло, воздух все больше насыщался холодным светом, и долгая тишина затаилась над поселком.
В скверном настроении возвращался Славик домой. Он вспомнил, как жал ему руку Охотников, как многозначительно подмигнул, и с ужасом понял, что тот посчитал его за мальчишку. В тот самый момент, когда жал руку, когда подмигивал. И это для Славика было хуже всего.
«Ерунда, – являлась соблазнительная мысль, – Груздинский преувеличивает. Может быть, у него какое-нибудь зло на Охотникова? Хотя нет. Он же его и хвалил. Как руководителя. Что же теперь делать? Вернуть вкладыши и резину? А как же машина? Будет стоять…».
В дом идти не хотелось, и он присел на крылечке. С иронией подумал, что таким вот премудростям в институте не учат, не готовят к встрече с охотниковыми, не инструктируют, как следует поступать в подобных случаях.
– Ну, леший, лапы-то не распускай! – неожиданно услышал он приглушенный Тонькин голос.
– Ух, какие мы строгие, – ответил низкий мужской голос.
Тонька засмеялась чему-то.
Они стояли, видимо, у калитки, но из-за черемухи Славику их не было видно.
– Чего торопишься? – спросил мужчина.
– Надоело штакетник подпирать.
И опять приглушенный Тонькин смешок.
Славик представил, как они там стоят, плотно сомкнувшись, как поджимает Тонька полные губы, кивком головы отбрасывает волосы за плечо, как насмешливо мерцают ее глаза, и загрустил. И впервые он почувствовал, что одинок здесь, что в свою главную жизнь леденевцы его не пускают. Что все они – одно, а он – совершенно другое, и ему никогда не стать таким же, как они. Их объединяло что-то совершенно иное, отличное от того, чем интересовался и чем жил Славик. И как бы хорошо они ни относились к нему, все равно он для них чужой, потому что не родился и не вырос здесь. И терпят его лишь потому, что он врач, а не потому, что Славик Сергеев…
У калитки послышалась возня, смех, потом калитка скрипнула, резко звякнула щеколда, и вслед за тем раздался насмешливый Тонькин голос:
– Да он выше щиколотки и смотреть-то боится.
– Рассказывай, – громко и недоверчиво пробасил парень.
– Ладно, надоело! – нетерпеливо отрезала Тонька.
– То-онь, – уже тише позвал парень.
– Ну, чего тебе еще?
И опять легкий смешок, шум, шепот…
На дорожке показалась Тонька. Шла она быстро, сильно размахивая рукой и высоко вскинув голову. Казалось, ее фигура не отталкивала ни единой капли света, а вбирала его целиком и полностью, а потому словно бы светилась изнутри. Сам не замечая этого, Славик с восторгом смотрел на нее, отмечая каждый ее шаг и радуясь, что в жизни такое случается.
– Христовенький? – испуганно ахнула Тонька и, споткнувшись, остановилась у крыльца. – Ты это что тут делаешь, а?
– Сижу, – радостно улыбнулся Славик.
– Сидишь? – уже рассерженно удивилась Тонька. – Подслушиваешь, да?
И лишь в этот момент Славик понял, в каком дурацком положении оказался, попавшись Тоньке на глаза. Он хотел извиниться, хотел все объяснить, но вместо этого тихо спросил:
– Ты его любишь, Тоня?
– А тебе-то что? – насторожилась Тонька и поднялась на одну ступеньку.
Теперь ее лицо было прямо напротив него, совсем близко, и Славик впервые понял, что Тонька очень красивая, почти такая же, как Надечка Дулина.
– Да нет, ничего, – он отвел взгляд, потому что было невозможно и дальше смотреть в огромные, светом луны переполненные Тонькины глаза.
– Ничего, – усмехнулась Тонька, – так нечего и спрашивать… Я ведь тебя не спрашиваю, любишь ты свою Надечку или нет.
«Все, – тоскливо подумал Славик, – прицепилась. Теперь в сто лет не забудет».
– Ты ужинал? – почему-то тихо спросила Тонька.
– Нет, – вздохнул Славик, – я только пришел.
– На речке сидел?
– Да.
– Бедолажка, – так же тихо сказала Тонька. – Морочишь мне голову. – Но тут же она словно бы спохватилась и уже прежним насмешливым тоном скомандовала: – Пошли ужинать…
– Явились, гулеваны, – проворчала Степанида Петровна. – Ишь, спарились, и ужин им нипочем.
– Любовь крутили, – засмеялась Тонька.
– Тебе бы хвост открутить – эка смирняча бы стала.
– Бабулька, да ведь я хвост еще в обезьянах потеряла.
– Оно и видно… А ты что же, милой, стоишь, словно в гости пришел, не проходишь? Одичал на берегу, что ли?
Засмеялся и Славик.
Ели молодую отварную картошку с малосольными огурцами. Славик спросил:
– Степанида Петровна, что за человек Груздинский?