– Там логово тварей, да? – Рину мутило от боли и страха. Она боялась, что поставила не на того человека в этой гонке за жизнь.
– Забрежье, конечно, можно и так назвать, но, боюсь, мой брат обидится.
– Брат?
– Он капитан Забрежья. Ты его увидишь. Он… Голос вдруг запнулся и после паузы произнес очень спокойно: – Рина, беги.
– Что?
– Рина, они возвращаются. Беги!
Рина глубоко вдохнула, уже понимая, что сделает так, как он говорит. Кажется, за эти бесконечные девятьсот метров она вспомнила все ругательства, которые когда-либо слышала. Боль в ноге была такой острой, что от каждого шага заходилось сердце.
Вдруг сзади послышались крики, и темноту прорезали далекие лучи фонарей. Раздался выстрел, справа зашуршало. Рина пока еще не понимала, что Дон, которого она знала с детства, сейчас пытается ее убить. В эту минуту она думала лишь о том, что Голос не соврал. И это давало сил бежать вперед.
Неожиданно ей в лицо ударил яркий свет, голоса позади тут же смолкли. Ослепленная Рина не видела выбежавшего навстречу мужчину, лишь почувствовала, как кто-то схватил ее за плечи. Рина в панике попыталась было вырваться, но услышала голос, с трудом различимый за шумом крови в ушах:
– Все! Ты в безопасности, Рина. Ты добралась. Мак свой. Мак, не потеряй!
– Так точно, – весело отрапортовал здоровяк Мак, подхватив ее на руки. Рина поняла, что он настроен на их с Голосом частоту.
Услышав в наушнике привычное Рине шипение энергетика, Мак посуровел:
– Хватит травиться! Она уже у нас.
– До встречи, Рина, – отозвался наушник, и Рина обессиленно закрыла глаза.
Первое, что она увидела, очнувшись в госпитале, – прозрачную трубку капельницы с мутно-белой жидкостью, а потом сфокусировала взгляд на человеке, стоявшем у кровати. На вид ему было около сорока. Темные волосы, темные глаза. Его внешность была вполне обычной, вот только взглядом и осанкой он напомнил Рине капитана Чаши. Поверх темной рубашки и брюк на мужчине был прозрачный халат.
– Добро пожаловать в Забрежье! – с улыбкой произнес он.
Сердце Рины екнуло. Наушник искажал. Вживую его голос звучал еще лучше.
– Голос, – прошептала Рина, и ее губы сами собой расплылись в ответной улыбке.
– Голос? – Мужчина приподнял бровь, и сердце Рины екнуло снова, но на этот раз от ужаса: на секунду даже пришла нелепая мысль, что последние три дня ей привиделись.
– Голос – это я, – вдруг раздалось из-за спины мужчины, и в палату вошел еще один человек, в футболке и камуфляжных брюках, без халата. Он был очень похож на первого, но если тот выглядел представительно, то этот…
– Ты бы хоть побрился, – с досадой проговорил первый и усмехнулся: – …Голос. Хотя, лучше не надо. После стольких-то энергетиков.
Мужчина выразительно посмотрел на руки Голоса, и тот быстро засунул их в карманы, не сводя взгляда с Рины.
– Это Рон. Капитан Забрежья, – произнес Голос и неловко повел плечами.
Рина с трудом кивнула, тоже неотрывно глядя на Голос. Тот был бледным, с темными кругами под глазами, и капитан Забрежья был прав – его брату не мешало бы побриться.
– Рина, – начал капитан, и она с усилием оторвалась от разглядывания Голоса. Ей иррационально казалось, что стоит отвернуться, и он исчезнет. – Мы изъяли твою карту. Остальное получишь, когда пройдет карантин. Ты из места, о котором мы ничего не знаем. Сама понимаешь.
Рина кивнула.
– Сейчас отдыхай, ты все равно под успокоительным. Завтра составишь карту Чаши и список тех, кто остался, с описанием их состояния.
– Вы хотите… – робко начала Рина.
– Скажем так, – перебил капитан, – мы посмотрим, что можно сделать, но я ничего не обещаю.
При этом он посмотрел на брата так, словно ожидал возражений.
Возражений не последовало. Капитан, ободряюще улыбнувшись Рине, снял с себя халат, набросил его на плечи Голосу, что-то ему прошептал и вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Наступила тишина. Рина разглядывала Голос, думая о том, что он еще лучше, чем она могла бы вообразить. И дело было совсем не во внешности. Просто он сейчас смотрел на нее так, что ее душа уходила в пятки, а в голову лезли мысли о том, что она выглядит нелепо в светло-серой пижаме и что от нее ощутимо пахнет дезинфекцией.
– Привет, – наконец произнес Голос. – Я тот классный парень, который пел тебе песенку.
Он неловко улыбнулся и провел рукой по ежику волос. Рука заметно дрожала.
– Тремор от энергетика. Я не всегда такой, – словно оправдываясь, произнес Голос.
– Привет, – смущенно улыбнулась Рина. – Ты зачем последний-то пил?
На лице Голоса появилось страдальческое выражение:
– Меня уже заставили написать пять отчетов о нарушениях. Можно, я просто скажу, что хотел быть уверенным, что ты добралась нормально? – Пять отчетов из-за энергетика? – округлила глаза Рина, стараясь унять колотящееся сердце. Неужели кто-то, кроме Тима, мог сделать подобное ради нее?
– После шести часов я был обязан сдать смену, а я не сдал. И использовал личный сервер капитана, когда работорговцы меня отрубили. Большая часть отчетов из-за этого.
Рина сглотнула, вспомнив о Доне:
– Значит, из лабиринта есть выход, а все, кого перехватывал Дон, попадали в рудники? Потому он указал на карте лишь часть пути в Забрежье, до места, где их… встречали?
Голос зябко поежился, отчего халат соскользнул на белый пол, но он не стал его поднимать.
– Как он мог? – прошептала Рина.
– Это большие деньги, Рина. Мне жаль, – ответил Голос, отводя взгляд.
Наступила тишина. Голос вглядывался в темный прямоугольник окна рядом с изголовьем ее кровати. Рина же смотрела на него и думала о том, что, наверное, все-таки влюбилась, только не могла понять когда. Когда он впервые взбесил ее дурацкой шуткой? Когда извинился? Когда пел ей колыбельную? Или же когда не бросил после потери связи?
– Почему ты не сдал смену? – еле слышно спросила она.
Голос вздрогнул, словно забыл о ее присутствии, и перевел на нее напряженный взгляд. Некоторое время он молча рассматривал Рину, отчего ее сердце, казалось, проломит ребра.
– Я не смог, – негромко ответил Голос.
Рина посмотрела на свои пальцы, нервно теребившие простынь, и, отчаянно краснея, спросила:
– Был сражен моей красотой?
Голос усмехнулся и смущенно кашлянул. Сердце Рины сделало кульбит.
– Ты себе хоть представляешь картинку со спутника?
– Тогда почему?
Голос длинно выдохнул и произнес:
– Часов через семь меня вырубит. Еще через сутки я проснусь во вменяемом состоянии. Можно, я отвечу послезавтра?
Рина кивнула, не поднимая головы, и подумала, что ответ не так уж и важен.
Лидия Королёва
Дитя Вечности
Мой любимый мужчина пришел холодным зимним вечером. Он выглядел худее, заметно постарел за этот месяц и уже не казался великаном. Тихий и молчаливый, он присел рядом, положив свою ладонь на мою. Внутри же меня все трепетало, и я ждала, что вот-вот он расскажет, где побывал за эти долгие дни, что увидел вдали от меня. Мечтала о том, что родной голос с хриплыми нотками вновь и вновь перескажет мне историю о влюбленных, так похожих на нас, но со счастливым концом. Но мой мужчина молчал. Когда же ночь вползла в комнату, он зажег лампу на столе, согрел воду и стал мыть меня. Я от рождения нема и недвижима: моя оболочка с плавными линиями не подчиняется мне. Я не могу повернуть голову или поднять руку. Но природа наградила меня прекрасным слухом и острым зрением: я слушала дыхание любимого, склонившегося надо мной, треск поленьев в плите, слабое гудение стекол в рамах окна. Я различала даже скрип снега под ногами прохожих за стенами мастерской.
Он был не молод, мой мастер. Печальное лицо разрезали глубокие морщины, исходящие лучами от глаз, а губы, сжатые в трагичной стариковской усмешке, прятались в белых клочках усов и бороды. Мое юное тело изгибалось перед ним, а душа сжималась в осознании того, что эта красота не сможет удержать и пленить любимого человека надолго, на тот срок, что нужен мне.
Я знала: мое время – вечность.
Теплая вода и мягкое мочало приятно касались тела. Руки мужчины скользили по моей груди, бедрам и животу, плавно обводя их. Из-под полуопущенных век я наблюдала за сменой эмоций на заострившемся лице мастера и вдруг осознала, что он готовит меня к чему-то очень важному. Понимала и млела в неге оцепенения, ловя каждую секунду близости, но не имея возможности ни задержать его руку, ни ответить на ласку касаний.
Потом мой мастер медленно и нежно обтер меня пушистым полотенцем, повторив уже пройденный губкой путь.
Трепетно промокнув мое лицо тканью, шершавые пальцы коснулись моего подбородка, и я захотела зажмуриться: наконец-то случился поцелуй!
Быстрый поцелуй, стремительный, как вспышка падающей звезды!
Пылающая щека мастера прижалась к моей, и я ощутила, что великан не сдержал слез. Капля горечи этой последней, как я все острее предчувствовала, встречи наедине. Он рассматривал меня долго и задумчиво. В его немигающем взгляде я уловила восхищение и какую-то грустную нежность, скорее отеческую, чем нежность влюбленного мужчины. И игла ревности обжигающей болью кольнула мое сердце.
Бережно укрыв меня покрывалом, мой мужчина подошел к окну и раздвинул тяжелые шторы. Утро уже прокралось в город, разбавляя серые краски нежным розовым светом. Теперь мастер рассматривал улицу, но вся его фигура выдавала напряжение. Он ждал кого-то или чего-то. До меня донесся дурманящий запах табака, тлеющего в трубке. Курить в моем присутствии мастер позволял себе крайне редко. И с уплотнением синеватой дымки в помещении я понимала, что вот-вот наша жизнь изменится бесповоротно. Докурив и впустив в открытое окно морозный воздух, он вновь вернулся ко мне и наконец-то заговорил, но непривычным и скрипучим полушепотом, в котором я с трудом узнала родные нотки:
– Девочка моя! Пришло время тебе спасти меня от позора, а мою семью от долгов и голодной смерти. Ты – идеальна! Все что я мог, я отдал тебе, все – на что был способен… Ты моя отрада, мечта и любовь… последняя моя любовь. Я знаю, ты все запомнишь, и, когда-нибудь, я верю, расскажешь обо мне больше и правдивее всех остальных. Дитя, твое время – вечность!
Еще один мимолетный поцелуй (последний!) и меня с головой накрыла темнотой тяжелая, плотная простыня.
За дверью послышались торопливые шаги, к мастерской приближалось множество ног.
Мое сердце похолодело – это вестники разлуки, предчувствие не обмануло меня.
Стук отодвигающегося затвора – и к темноте прибавилась тишина. Обволакивающая, вязкая тишина. Я не видела их, не слышала, но ощущала – их много. Они стояли там, за простынею, замерев в ожидании.
Через секунду мой покров сдернула уверенная и недобрая рука. Со всех сторон меня ослепили яркие вспышки… В обрушившейся лавине возгласов и звуков я различала обрывки фраз:
– Невероятно…
– Божественно!
– Мастерство вернулось к гению!
Человеческая толпа все прибывала и прибывала. В какой-то миг множество рук схватили мое неизменное ложе. Непреодолимая сила водрузила меня на внезапно появившейся из воздуха помост с колесами. Мое тело еще туже обернули простынями и брезентом. Стены и потолок мастерской дрогнули и стали отдаляться. Меня, перевязанную веревками, повезли прочь.
Я неистово призывала Афродиту, единственную богиню, которая могла сравниться с моим богом! Молила ее вдохнуть в меня жизнь, так же как в Галатею, из той самой истории со счастливым концом…
Я плакала невидимыми слезами и звала, но Афродита не являлась. Будучи частью скалы и свидетельницей рождения этого мира, я не знала любви и страстей. Но теперь многие тысячи прошедших лет слились в моей памяти лишь в краткий миг ожидания встречи с этим необыкновенным человеком.
Ветер, мой вековой друг, тут же поспешил навеять образы того далекого дня…
Берег моря, пустынная набережная, и лишь две фигурки едва различимы вдалеке. Высокий черноволосый юноша и хрупкая девушка рассматривают огромный валун у самой кромки воды. Хриплый голос молодого человека срывается на ветру, но я улавливаю и запоминаю каждое слово:
– Смотрите, мисс, я вижу сквозь толщу материй! Вот в этом куске превосходного мрамора спит девушка, и когда-нибудь я ее освобожу!
Его спутница переводит восхищенный взгляд с большого камня на своего друга и обратно. Я запомнила черты девушки – это было мое будущее лицо.
Теперь мастер стар, но я гораздо старше его.
Нас разлучили, но не лишили воспоминаний и снов.
Он исчезнет, а я останусь памятью о нем.
Любовь обрела форму.
И время ее – вечность!
Любовь Баринова
Майя и Матисс
Двери разъезжаются, и босые ноги Майи ступают на грязный ковролин. Нежные ступни чувствуют, как намокают, копошатся в синтетическом полотне миллионы микробов. Идти по нему все равно, что передвигаться по шевелящимся гусеницам. Турникет отражает растянутые джинсы Майи и застиранную футболку вроде тех, что жена насторожившегося охранника использует для мытья пола. Майя подносит карточку к турникету, и у охранника на мониторе отображается фотография ухоженной блондинки-толстухи средних лет. Сопровождающая надпись ему сообщает, что это каллиграф «Первой арт-студии „Феникс“» Ивушкина Майя Вениаминовна. Для верности охранник высовывает голову в окошко и сверлит взглядом Майю. Новенький. Иначе бы помнил прошлые разы.
Майя поднимается на третий этаж, еще раз прикладывает карточку, толкает матовую, будто окутанную плотным туманом дверь. Алина, секретарь, брюнетка двадцати четырех лет, уже открывает рот, чтобы дать отпор бродяжке, но тут признает Майю. «Привет, Майя», – говорит она озадаченно.
Майя проходит в туалет. Включает воду, набирает в ладони и жадно пьет. У воды привкус металла. Ничего, просто не привыкла еще. По очереди закидывает ноги в пахнущую хлоркой раковину. Гудящие ступни успокаиваются, когда холодная вода обрушивается на них. Выдавив жидкого мыла из флакона, Майя тщательно отмывает грязь и пыль, потом вытирает ноги бумажными полотенцами. От нежного аромата зеленого яблока, который распространяет мыло, голодный желудок сжимается. Обычно завтрак Майи плотный и вкусный. Яичница, блинчики или каша. Кофе. Апельсин или банан. Она любит хорошо покушать.
Майя принимается за руки и лицо. Смотрит в зеркало: без крема и пудры кожа бледная, вялая, светло-серые глаза без туши и теней бесцветны и прозрачны. Волосы растрепались и перепутались. Майя проводит по ним рукой. Вопросы, вопросы, опять придется отвечать на глупые вопросы. Точнее – не отвечать.
Когда Майя поворачивает винт крана, ослабляя напор воды, до нее доносится разговор:
– Ну, пройдет, в прошлый раз же прошло.
Это Тёма, тридцатипятилетний дизайнер и три недели как собственник студии – получил-таки от старухи в наследство. Тёма все никак не войдет в роль руководителя, даже сидит на прежнем месте, хотя старухин кабинет ждет его не дождется.
– Нет, ну я все понимаю, – говорит Алина. – Решила похудеть. Понятно. То есть, конечно, не понятно, зачем столько жрать, а потом изводить себя. Но в принципе – понятно. А вот к чему босиком ходить? Грязь приносить? – Алина возмущена, она по сто раз на дню протирает стол, клавиатуру, изогнутые в странную геометрическую фигуру ручки на дверях. – Не краситься? Не причесываться? Пить сырую воду из-под крана? Не разговаривать? А?
– Не кипятись.
– А вдруг она на нас с ножом кинется?
– В прошлые разы…
– Ну, так то в прошлые разы, а в этот еще неизвестно, как все обернется.
Майя вытирает лицо и руки бумажным полотенцем, выключает воду. Разговор сразу прерывается.
Тёма уже опустил жалюзи. При слепящем августовском свете работать невозможно. Майя садится на рабочее место, включает настольную лампу. Руки, как малыши к маме, радостно тянутся к коробке с перьями. Остроконечные, ширококонечные. Майя проводит по их остриям пальцем. Открутив крышку с туши, глядит в черную воронку баночки, вдыхает резкий терпкий запах. Желудок возмущенно урчит. В первый день справиться с голодом тяжелее всего. Майя берет чистый лист и выводит остроконечным пером – Матисс. Прежде чем приступить к работе, необходимо хорошенько размяться. Рука должна выводить буквы легко и точно, двигаться уверенно и непрерывно, выстреливать сразу в десяточку. Теперь другим шрифтом: Матисс. Так зовут кота Майи. Ей кажется, что она слышит, как тот мяукает, жалуется в пустой квартире. Он тоже не получил сегодня завтрака, только напрасно мурлыкал и ходил кругами вокруг миски. Потерпи, Матисс. Еда лишает нас возможности почувствовать невидимые связи, которые соединяют в одну сцепку все происходящее в этом мире. Чтобы ощутить, потрогать эти нити, нужно, по крайней мере, освободить желудок. А уж чтобы направить их куда требуется…