Хозяйка лабиринта - Кейт Аткинсон 6 стр.

– А мы точно среди друзей? – тихо спросила Кларисса.

– Твой Тобик – загадка, – сказал Хартли. – Никто не знает, чем он занимался все эти годы. Энигма – так его зовут за глаза.

– Энигма? – задумчиво повторила Джульетта.

Эта кличка звучала как псевдоним циркового фокусника.

– Годфри Тоби – мастер дымовых завес, – продолжал Хартли. – В его дыму очень легко заблудиться. Закажем еще по одной? Ты пьешь «буравчик», верно?

А вот и Долли

А может быть, Бетти сказала «стремления». Или «употребления». Да говорите же отчетливей, сердито подумала Джульетта. У них у всех была каша во рту, а чертова простуда Бетти еще сильнее осложняла дело. Половина их реплик вообще не имела никакого смысла, и к тому же они постоянно заглушали друг друга (как это бесит!). Джульетту очень обрадовало открытие, что у Годфри, в отличие от его приспешников из пятой колонны, прекрасная дикция. У него также был приятный голос, скорее тенор, чем баритон, с очень легким акцентом – возможно, шотландским или даже канадским, хотя на самом деле он родился в Бексхилле. Он говорил мягко, благозвучно, и если бы Джульетта не знала, как он выглядит, то представляла бы себе кого-то вроде Роберта Доната[15].

Джульетта нажала рычажок, поднимающий иголку проигрывателя, сняла наушники, зевнула и вытянула сцепленные руки над головой. Она так сосредоточивалась во время работы, что ее начинало слегка подташнивать. Обеденный перерыв будет через час – если она раньше не умрет от голода. Где-то в сумочке завалялся хрустящий хлебец «Райвита». Съесть или поберечь? Поберечь, решила она, гордясь, что обуздала свою обычную позорную невоздержанность в отношении еды.

Она вздохнула, снова надела наушники и опустила иголку. Раздался треск, и Долли начала что-то говорить, но Бетти не нашла лучшего момента, чтобы чихнуть (с преувеличенной и совершенно излишней драматичностью). О господи, подумала Джульетта, воздев руки над мощными клавишами «Империала». Опять все снова.

Она решила все же съесть «Райвиту».

Сирил называл информаторов «наши соседи», и кличка прижилась: даже Перри, случалось, употреблял ее. Это было удобное обозначение для вереницы людей, которые уже месяц регулярно приходили в «Долфин-Сквер» поговорить о потенциальных единомышленниках, о строящихся тренировочных базах ВВС, о расположении армейских вербовочных центров – не говоря уже о постоянно упоминающемся падении морального духа британцев и их нежелании поддерживать войну. Фонтан горечи, к которому ловко припадал Годфри Тоби.

Все это были слухи, домыслы и болтовня, но почему-то от этого они пугали еще больше. Готовность вроде бы самых обычных людей тащить в клювике любую крошку информации, лишь бы она помогла врагу. Основными действующими лицами в этом хороводе измены были Бетти, Долли, Виктор, Уолтер, Труди и Эдит. Все они приносили информацию о мириадах других людей – волокнах, из которых сплеталась сеть предательства, охватившая всю страну.

Годфри Тоби сам нарисовал таблицу прихода и ухода «соседей» – в основном для Сирила, чтобы тот знал, когда надо быть на посту в «Долфин-Сквер», но таблица помогала и Джульетте с коллегами не попадаться «соседям» на глаза.

– Нельзя, чтобы они знали нас в лицо, – объяснил Перри. – Мы должны сохранять анонимность. Для них это мы – соседи.

Годфри возмещал своим информаторам расходы на транспорт и телефонные звонки, а также время от времени водил их в ресторан или паб. Труди, однако, была на жалованье. Норвежка, весьма капризная и властная особа, она давно уже получила британское гражданство, а сейчас с головой ушла в поиски и вербовку людей, симпатизирующих нацистам. У нее, кажется, были контакты по всей Британии; ей ничего не стоило отправиться в Дувр, Манчестер, Ливерпуль в поисках потенциальных сообщников. Ее мать была наполовину немка, и Труди много раз ездила отдыхать в Баварию. Она работала у Сименса, там Годфри с ней и познакомился («В каком-то клубе для общения», – объяснил Перри). В некотором смысле начальный толчок «операции Годфри» дала именно она. Как первая смерть от чумы, знаменовавшая начало эпидемии Черной смерти, подумала Джульетта.

– Или как Ева и первородный грех, – заметил Перри.

– Вы отчасти несправедливы к Еве, сэр.

– Кого-нибудь всегда назначают виноватым, мисс Армстронг. К несчастью, первыми кандидатами обычно оказываются женщины и евреи.

Эдит, пятидесятилетняя продавщица в магазине готового платья в Брайтоне, во время ежедневных прогулок по утесам наблюдала за Ла-Маншем. Уолтер – натурализованный немец, служащий в конторе Западной железной дороги, – знал практически все о путях, поездах и расписаниях. Виктор работал токарем на авиационном заводе. Последние двое беспокоили Перри сильнее всего – у них был доступ к чертежам «и всякое такое». Мы очень боимся диверсий, сказал он.

Бетти и Долли, старые соратницы из Британского союза фашистов, кудахтали над Годфри, как квочки над яйцом, волнуясь за его здоровье, которое непременно должны были подточить тяготы борьбы за дело Третьего рейха. Бетти, тридцати с чем-то лет, была замужем за человеком по имени Грив, которого, кажется, страстно ненавидела. Сорокапятилетняя Долли, старая дева (не по своему желанию), работала в большой прачечной в Пекхэме, где стирали военную форму. Долли считала, что по прибытию и отбытию партий белья для стирки может вычислить перемещения войск на юго-востоке Англии. («Эта женщина – дура», – сказал Перри.)

Долли часто приводила на сходки свою собаку, склонную пронзительно тявкать в самые ответственные моменты, отчего слова информаторов становилось еще труднее разобрать. Пса звали Диб. Бетти, Долли и Диб – словно название номера в мюзик-холле, подумала Джульетта. Очень плохого номера в мюзик-холле.

Джульетта знала их всех по голосам, но не в лицо. Певучий скандинавский акцент Труди, густой джорди[16] Виктора, поднывающий говор эссекской домохозяйки – Бетти. Годфри всегда старательно возвещал каждое прибытие в квартиру, словно конферансье, объявляющий номера в концерте. «Здравствуйте, Долли! Как вы поживаете нынче?» или «А, вот и Виктор!». Но это было излишне – Джульетта скоро начала их всех узнавать.

– У вас хорошее ухо, – похвалил ее Перри.

– У меня их два, сэр.

Я слишком легкомысленна для него, подумала Джульетта. Это накладывало ответственность на нее, а не на Перри. Шутить было труднее, чем вести себя серьезно. Может быть, Перри уже взвесил ее характер и счел ее неподходящей для этой работы.

В последнее время он стал какой-то раздражительный, часто уходил из «Долфин-Сквер» – в Уайтхолл, Сент-Джеймс, «Скрабз». Иногда он брал с собой Джульетту и представлял ее всем словами «Моя правая рука» (хотя она заметила, что он левша). Еще она была «моя девочка на побегушках» и изредка «моя незаменимая ассистентка мисс Армстронг». Казалось, он видит в ней диковину вроде малолетнего вундеркинда или дрессированной собачки, но чаще всего она была просто девушкой, и притом невидимой.

Он позвал ее на прием с коктейлями в адмиралтейство.

– Коллеги, – объяснил он, – но женщины там тоже будут, в основном жены.

Прием оказался весьма чинным, и Джульетте показалось, что ее рассматривают, словно аксессуар или, может быть, безделушку.

– Гиббонс, ах ты, пройдоха! Все-таки завел себе мамзель, кто бы мог подумать! – шепнул Перри на ухо какой-то мужчина.

Джульетта все слышала.

Перри, кажется, хотел, чтобы она запомнила всех встреченных на приеме.

– Вон тот, у окна, – Аллейн.

– Аллейн? – переспросила она.

Фамилия была ей знакома. По виду этого человека было ясно: он точно знает, что красив.

– Оливер Аллейн. Из наших. Он весьма честолюбив.

В последних словах прозвучало сожаление – Перри не одобрял честолюбия. А также – красивой внешности.

– Его жена – актриса.

Это тоже прозвучало как обличение некоего греха. Он старомоден, подумала Джульетта. Ужасно добродетелен. Конечно, она не сможет соответствовать его стандартам.

– А это, разумеется, Лидделл, – продолжал Перри. – Секретничает с вашим приятелем Мертоном.

– Какой он мне приятель? – запротестовала Джульетта. – Скажите лучше, мой испанский инквизитор.

(«Вы должны выбрать. Вам приставили пистолет к виску».) Майлз Мертон уставился на нее пугающим взглядом, но не поздоровался, и она отвернулась.

– В нем есть нечто макиавеллическое, – пробормотал Перри. – Я бы на вашем месте ему не доверял.

– Я слишком мелкая сошка для него.

– Для него как раз чем мельче, тем лучше.

Когда она снова посмотрела в ту сторону, Мертона уже не было.

– А вон там – Хор-Белиша, это который разговаривает с Хенки, – продолжал Перри. – Министр без портфеля.

(Хартли не называл Хенки иначе как «Хенки-пенки». Но что и взять с Хартли. Чрезвычайно незрелая личность.) Какое дурацкое звание, подумала Джульетта. Словно этот министр забыл портфель в метро. Она решила, что такие люди не ездят на метро, у них у всех персональные машины с водителями, которыми командует бедная, вконец замотанная секретарша Хартли, – он отвечал за транспорт, но не потому, что имел какие-либо познания в этой области; скорее потому, что обожал автомобили.

– А это, конечно, Галифакс, министр иностранных дел, – продолжал Перри вполне безжалостно, – а вон там, у двери, – это… это…

Он меня просвещает, подумала Джульетта. Я сейчас – его ученица. У него это в крови – просвещать. Такой привлекательный мужчина пропадает зазря.

А может, он меня культивирует. Я – пашня в ожидании плуга и семян. От такого рискованного сравнения она покраснела. Он был непостижимо взрослый (тридцать восемь лет) и, конечно, утонченней необстрелянных летчиков и пехотинцев, ее обычных кавалеров. Джульетта ждала, чтобы он ее соблазнил. Кто угодно, если честно, но лучше – он. Промедление начинало ей надоедать.

– Мисс Армстронг, вам нехорошо? Вы что-то покраснели.

– Здесь довольно жарко, сэр.

– Многие из этих людей совершенно аморальны, – сказал он ей, когда они под конец забирали пальто из гардероба. – Они пришли с женами, но у половины есть любовницы где-нибудь в уютном гнездышке.

«Не эту ли роль играю при нем я?» – подумала Джульетта. Она ведь тоже спрятана в «уютном гнездышке» «Долфин-Сквер». Но кто она – жена или любовница?

Похоже, многие решили, что раз Перри и Джульетта столько времени проводят наедине в «Долфин-Сквер», между ними что-то есть. На самом деле он вел себя с ней чрезвычайно церемонно – она не знала, что и думать. Он был безупречным джентльменом и, в отличие от коммивояжеров в отеле «Монровия», не позволял себе вольностей, – наоборот, часто они вдвоем выписывали неловкие пируэты, чтобы не касаться друг друга в тесном пространстве. Джульетта с тем же успехом могла быть столом или стулом, а не девушкой в цвету. Кажется, ей достались все минусы положения любовницы и ни одного плюса – такого, как секс, например. (Она уже не пугалась этого слова, хотя еще побаивалась обозначаемого им занятия.) А вот Перри, наоборот, получал все преимущества и ни одного недостатка – такого, как секс, например.

Кроме расшифровки разговоров Годфри с «соседями», Джульетта перепечатывала его собственные заметки о встречах, мастерски точные. Иногда он сверялся с ее расшифровками, чтобы «подстегнуть собственную память», хотя память у него, кажется, была замечательная: он помнил все, чем занимались и собирались заниматься его подопечные («Бетти, а как там твой знакомый военно-морской инженер – Ходжес, кажется?» или «Уолтер, как поживает ваша уважаемая теща, миссис Поппер?»).

И конечно, Джульетта записывала под диктовку Перри все, что ему вздумалось продиктовать, и конспектировала все, что ему нужно было. Множество тоскливых часов она провела, перепечатывая плоды шпиономании, – агенты со всех концов страны отчитывались о беседах с людьми, считающими своим патриотическим долгом информировать правительство. Кто-то из патриотов был уверен, что видел отряд гитлерюгенда на велосипедах в Южном Даунсе. Другой не сомневался, что соседка, «женщина с немецкой внешностью», вешая стираные пеленки на бельевой веревке, сигнализирует врагу «наподобие флажковой азбуки». Кроме того, постоянно шли доносы на владельцев немецких овчарок.

Еще Джульетта перепечатывала дневник Перри – отнюдь не личный, а перечень встреч и мероприятий. Ведет ли Перри личный дневник? А если да, то что он туда пишет? («Мисс Армстронг хорошеет с каждым днем, и меня все больше тянет к ней, но я должен противостоять соблазну!»)

Недавно он побывал на целой серии совещаний в Уайтхолле (без Джульетты), и, кажется, ни одно не прошло так, как ему хотелось бы. Поэтому теперь, помимо расшифровки бесед Годфри, Джульетта перепечатывала бесконечную вереницу меморандумов, писем и дневниковых записей, документирующих его недовольство: «Почему А. К. до сих пор не понимает, что ВСЕ иностранные граждане, живущие в Британии, должны быть интернированы? Следует исходить из принципа презумпции виновности. (Это, кажется, чересчур, подумала Джульетта, вспомнив о судьбе персонала „Моретти“.) В кабинете министров, похоже, расползается нездоровый либерализм – это может быть смертельно!..Д. Г. хочет, чтобы в Ирландии была введена ПОЛНАЯ цензура… встречался с Ротшильдом в „Атенеуме“… Считается, что Г. Д. был завербован абвером в 1938 году, но он до сих пор не снят с поста!..Утечки повсюду… бюрократическая беспомощность… известно, что у проститутки Л. К. связь с Уилсоном из Министерства иностранных дел, и тем не менее… беззубость… склонность закрывать глаза…» И так далее.

И так далее.

И так далее.

Разговоры Годфри за стеной – по большей части уныло-обыденные – были на этом фоне облегчением.