– Подите к черту! – крикнул Бенни Фитцрой. – У меня тут больные в палатках. Ваши же соплеменники. Тут больница, тут вас лечат! Войны захотели, да? В лесу скучно стало? Да я вас всех в землю зарою, а не пропущу сюда! Ну, давайте, выходите! Ну, кто самый храбрый? Вот он я – один перед вами. Ну?
Фить! Стрела просвистела у самого его уха.
– Бенни! Не зли их! – крикнул Мещерский.
Что ж такое-то, господа? И что дальше – налет дикой лесной орды с копьями наперевес? А потом их обглоданные черепа на кольях вокруг какого-нибудь лесного идола, вытесанного из пня? Мы так не договаривались с колониальной администрацией при приеме на работу.
Бенни Фитцрой вскинул свой «уэбли-скотт». Он меткий стрелок, но он один, а там их, может, сотня, может, две.
– Неси патефон, детка!
– Что? – Мещерский подумал, что друг бредит.
– Давай живей, поворачивайся. Неси свой патефон. И ту пластинку про Ритц!
«У Бенни – жар, – грустно подумал Мещерский. – Я предупреждал его – надо регулярно пить пилюли».
– Патефон! Ахилл, неси музыкальную машину! – приказал Бенни Фитцрой и…
Сунул свой грозный «уэбли-скотт» в кобуру на поясе.
Ахилл исчез в палатке, затем возник с патефоном в руках. Мещерский привез эту чудо-машину с собой в Африку. И пластинки тоже. Они с Бенни заводили их после вечернего обхода больных.
Ахилл водрузил патефон на пень. Он относился к «музыкальной машине» с благоговением. Мещерский сбегал в палатку за пластинкой.
Puttin on the Ritz…
Самый модный фокстрот позапрошлого сезона.
Ставлю на Ритц…
Мещерский бешено закрутил ручку, заводя патефон.
Звуки фокстрота…
– Детка, давай сюда ко мне! – Бенни Фитцрой махнул рукой и начал на глазах таинственных, грозных, злых и враждебных джунглей, затихших при первых звуках Puttin on the Ritz, плясать… чарльстон.
Мещерский подошел к нему на ватных ногах. И встал на виду в свете костра. Дьявольский фокстрот словно подстегивал и его… Черт! И вот уже ватные ноги сами собой задвигались, попадая в ритм.
Умирать, так с музыкой.
Бенни схватил его за руку. Они танцевали уже парочкой в обнимку, словно на какой-то вечеринке, разгоряченные шампанским.
Тамтамы боевые озадаченно затихли. И тут… африканцы ведь крайне музыкальны и крайне восприимчивы к ритму – боевые тамтамы леса зарокотали вновь, уже полностью в такт модного фокстрота.
– Чертов Бенни, что ты вытворяешь?
– Это лучше, чем стрельба, детка.
– Наш русский путешественник Миклухо-Маклай, экспедицию которого к папуасам спонсировал мой двоюродный дед, в таких случаях перед аборигенами разувался, снимал ботинки и ложился спать.
– Русские фамилии очень сложные, детка. Но парень был умница.
Фокстрот закончился. Пластинка на патефоне крутилась и шипела. Потом стало так тихо, что у Мещерского снова мурашки побежали по коже. А затем в кустах раздался шорох. Было темно. В кустах кто-то возился.
И вот все стихло. Лес молчал.
– Там что-то есть, – сказал Бенни, всматриваясь. – На опушке. Вон там.
– Не ходи туда. Они, возможно, нас заманивают. Это ловушка.
– Они ушли, детка. А там, в кустах, что-то есть. Они что-то оставили нам, эти лесные бродяги. – Бенни бесстрашно двинулся вперед по просеке.
Мещерский всплеснул руками: ну что делать с этим англичанином! Он опять ринулся в палатку, схватил керосиновый фонарь, потом взял со стола шприц – хоть какое-то оружие. И бегом бросился догонять Бенни, отошедшего уже прилично от костра.
В свете фонаря они увидели на земле возле кустов что-то светлое. Рубашка. На земле лежал человек, одетый по-европейски – как путешественник. Рубашка и штаны в каких-то странных темных пятнах. Они наклонились к нему – заросшее бородой лицо, темные волосы. Глаза незнакомца закрыты. Мещерский пощупал его пульс.
– Он жив. Только без сознания. Надо отнести его в палатку.
Бенни легко поднял этого дюжего костистого мужика на руки.
– Свети, детка! Не хватало еще мне с ним споткнуться. И там его рюкзак, забери его.
Мещерский высоко вздел фонарь, поднял с земли мешок с лямками – весьма увесистый. И они поспешили назад в лагерь.
В палатке незнакомца уложили на походную койку. Мещерский осмотрел его – крови нет, ран нет. Он пощупал его лоб.
– У него сильный жар, Бенни.
Бенни внимательно осматривал одежду незнакомца.
– Ботинки американские, экипирован неплохо. – Он взял его за руку, осматривая ногти. – Вы можете говорить? Вы в безопасности.
– Бенни, он тебя не слышит. Я сейчас сделаю ему укол. Надо сбить температуру. И камфару вколю. – Мещерский включил спиртовку, поставил на нее металлический автоклав для стерилизации шприцов.
– У него кровь под ногтями. – Бенни разглядывал лицо незнакомца. – Из экспедиции, что ли? Тогда где остальные? Или он был один? Эти, из леса, они его не убили. Они его принесли сюда, знают, что здесь больница. А он болен. Но эта кровь у него на руках…
– Может, он с ними дрался?
– Тогда бы не принесли. Бросили бы в джунглях его труп. Или то, что осталось от трупа.
– Бенни, здесь, на Золотом Берегу, нет каннибалов.
Бенни Фицрой усмехнулся и деловито начал потрошить мешок незнакомца. В мешке что-то было. И он это вытащил. Что-то круглое, замотанное в грязную ткань. Мещерский вдруг поймал себя на мысли, что не хочет видеть, что там внутри. Он сделал незнакомцу сразу два укола. Затем чуть подождал и вколол камфару, чтобы поддержать сердце. Он пока еще не поставил диагноз.
Бенни засунул руку в мешок и достал блокноты, стянутые бечевкой, и пачку перевязанных писем.
– Письма на имя Вильяма Сибрука из Сент-Луиса. Он американец. Сибрук… Вилли Сибрук. – Бенни обернулся. – Слушай, детка, а я ведь что-то слышал в Аккре, когда ездил в оружейный магазин. В клубе болтали… какой-то скандал, связанный с этим Вилли Сибруком.
– Какой скандал? – Мещерский смотрел на градусник.
– Что-то невероятное, связанное с этим типом и оккультизмом.
– Оккультизмом?
– Черт его знает, кто он такой. В администрации говорили, что его хотели выдворить, даже писали министру по делам колоний. Он своим поведением якобы переходит все границы. Ему было предписано убраться из Аккры, и он исчез. Но не уехал. Он просто исчез. И вот теперь лесное племя, явившееся из тьмы, подкинуло его нам.
– Судя по его виду, он не голодал, состояние тела удовлетворительное. На бродягу не похож. Скорее на исследователя. А как это понимать – оккультист?
– Он дьяволопоклонник.
– Бенни, фи!
– Что фи, детка? Некоторые вещи надо называть своими именами, даже если и не веришь во всю эту чушь. Он где-то ползал несколько месяцев по здешним лесам. И племя не расправилось с ним, а позаботилось о нем. С чего бы это?
– Всем людям свойственно милосердие. – Мещерский решился на еще один укол этому Вилли Сибруку.
Бенни отложил перевязанную пачку писем и начал медленно разматывать тряпку, в которую был укутан неизвестный круглый предмет.
Мещерский протер руку Сибрука тампоном со спиртом и вколол иглу. И в этот миг Сибрук открыл глаза.
Он впился в Мещерского взглядом. Его глаза… такие блестящие… в них плескалось безумие…
– Плоть, – прохрипел он. – Плоть… в ней такая сила…
– О чем вы говорите? – Мещерский наклонился к нему.
– Сила… стоит только раз попробовать… могучая, всесокрушающая… это магия… это тьма…
Сибрук неожиданно сжал запястье Мещерского. По лицу его прошла судорога. Он оторвал свое объятое жаром тело от койки, приподнялся. Было нечто странное в том, как он двигался: его словно самого дергала вперед какая-то сила, как марионетку на веревках. Мгновение он глядел на них безумным невыразимым взглядом – нет, не на них, а куда-то мимо, словно видел что-то, чего они не замечали. И рухнул снова на подушку.
– Опять потерял сознание. – Мещерский достал стетоскоп, приложил к его груди. – Сильное сердцебиение, частый ритм.
Бенни откинул грязную тряпку и тихонько присвистнул.
Мещерский обернулся. И онемел. В первый миг ему показалось, что он видит… отрубленную человеческую голову. В следующее мгновение он понял, что это голова не человека, но деревянной статуи. Идола. Вырезанная из куска черного дерева очень натуралистично. Выпученные глаза, окрашенные белой краской со зрачками. Большой рот, застывший в усмешке.
– Лесной божок. – Мещерский хмыкнул. Он не хотел показывать Бенни, что испугался в первые минуты.
– Ты только взгляни на это, – очень тихо произнес Бенни.
И Мещерский, приглядевшись, с содроганием понял, что заставило Бенни Фитцроя нервничать.
Глава 3
Туман
Солнечногорск. Московская область
Наши дни. Октябрь
В кабине локомотива тихо играло радио. Машинист Коркин плохо разбирался – какое-то ретро, музыка чуть ли не из тридцатых. Но бодренькая, танцевальная, хулиганистая даже, как раз чтобы поддерживать тонус в сонные утренние часы перед осенним рассветом. Его помощник покачивал головой в такт музыке и даже притопывал ногой – 5.01 утра, еще и не то сделаешь, чтобы не задремать после ночи в пути.
Тяжелый грузовой поезд шел из Нижнего Новгорода в Санкт-Петербург транзитом через Москву. В Твери, до которой они еще не добрались, к составу, состоявшему из контейнеров-вагонов, должны были прицепить еще и рефрижераторы. Так что и во время остановки в Твери отдохнуть не удастся.
– Он ве ритц… он ве ритц. – Молодой помощник машиниста крутил головой, подпевая ретроприпеву.
– Что ты там бормочешь? – спросил машинист Коркин, закуривая сигарету.
– Фокстрот – не хилый такой музончик. – Помощник глянул на электронное табло. – Михал Михалыч, подъезжаем к Солнечногорску.
Машинист Коркин смотрел в лобовое окно локомотива. Туман. Это к теплу. Полотно железнодорожных путей стелилось перед локомотивом лентой, освещенное фонарями. Но за боковыми окнами кабины царствовала тьма.
Машинист Коркин не любил все эти пригородные подмосковные дачные станции. Суета сует. И вечные дачники, ползущие через пути в неположенных местах, несмотря ни на какие ограждения. Но сейчас всего пять утра. Впереди, как объявил диспетчер, только что прошла первая электричка до Клина. Встречная через семь минут – из Конакова. Товарные поезда пропускали по утрам сплошным потоком в «окно», открывавшееся в такие вот заповедные часы, когда прошли уже все ночные скорые поезда и «Сапсаны» пролетели, а пригородные электрички еще особо не навострили лыжи.
Впереди туман окрасился в грязно-желтый цвет. Свечение было тусклым, туман пропитывался электрическим светом. Станция…
Машинист Коркин эту самую станцию Солнечногорска встретил с полным неодобрением. Она не из тех, которые тяжелый товарняк пролетал мимо на большой скорости, заставляя трястись бетонные платформы. Станция в Солнечногорске старинная, с длинной историей и застроена бог знает чем.
Словно в ворота въезжаешь. Потому что по обеим сторонам путей на этой станции чуть ли не в середине девятнадцатого века какие-то умники-инженеры воздвигли две водонапорные башни. И они стоят до сих пор. И служат пакгаузами. Наверху их соединяет пешеходный железнодорожный мост через пути. И это место похоже на бутылочное горлышко – такое оно узкое, только рельсы, шпалы и эти «ворота».
Машинист Коркин сбросил скорость. Однако за ними, как уведомил его диспетчер, шел еще один товарный поезд. Поэтому в бутылочное горлышко между водонапорными башнями они въезжали все же не слишком медленно.
Машинист Коркин смотрел на приближающиеся водонапорные башни и мост. Окутанные теплым осенним туманом в свете железнодорожных фонарей, они представляли собой фантастическое зрелище.
Железная дорога порой поражает воображение.
Мост выплывал из тумана по мере того, как расстояние между ним и локомотивом сокращалось. Через три минуты мост окажется у них над головой, и они прогрохочут колесами между башнями, словно в горном ущелье.
В этот миг машинист Коркин взглянул на мост, отвлекаясь от панели приборов. Чугунная ограда моста частично была разобрана, местами вообще отсутствовала – на мосту с лета шел перманентный ремонт. Огромную зияющую дыру закрывала хлипкого вида сетчатая загородка, замотанная предупредительными лентами. Машинист Коркин видел все это очень ясно. Свет мощного фонаря над мостом освещал этот участок, вырывая из тумана небольшое пятно.
А все прочее виделось каким-то размытым, потерявшим четкие контуры.
Мост, насколько мог заметить в этот краткий миг машинист Коркин, был пуст в ранний утренний час. До него оставалось примерно метров тридцать. Их состав стучал колесами так ритмично. И музыка… эта ретромузыка все играла по радио…
И вдруг…
Из тумана на мосту возникла фигура.
Все, что произошло в следующие мгновения, машинист Коркин запомнил на всю жизнь.
Он ничего не смог сделать, даже рванув тормоз.
Тяжелый состав заскрежетал, загудел, но могучая центробежная сила все равно толкала его вперед.
Лязг металла…
Грохот…
За спиной Коркина пронзительно закричал помощник машиниста.
Локомотив, отчаянно пытаясь затормозить, все равно втащил состав в темное ущелье между водонапорными башнями.
И только потом, высекая колесами искры из рельс, остановился.
Глава 4
Станция
Солнечногорск
Наши дни
Катя, Екатерина Петровская – криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Московской области – в это утро дала себе сто миллионов обещаний не опаздывать на работу. Ее ждала куча дел – брифинг руководства, а до него и после него ей предстояло написать информационные сообщения для новостных каналов, да и статьи о прошлых делах, былых расследованиях ждали с нетерпением своего часа. Так что она просто зашивалась и поклялась не опаздывать.
Одна нога здесь, другая там – Катя даже не успела дома позавтракать, вылетела пулей из квартиры, решив заскочить по пути в маленькое кафе, купить кофе с собой. Заскочила, заказала любимый с некоторых пор флэт уайт. И тут ее настиг звонок мобильного. Она подумала, что это ее начальник – шеф пресс-службы, решила, что он уже на месте и сейчас устроит ей разнос.
Однако она услышала совсем другой голос.
– Екатерина, здравствуйте, это Миронов.
– Володя?
Старшего лейтенанта Владимира Миронова Катя не слышала с тех самых пор, когда он еще служил в Красногорске. Они в те времена работали по памятному для Кати делу об отравлении животных в приютах, которое самым причудливым образом переплелось с делом Музея имени Пушкина и египетской коллекции. Позже они виделись только на совещаниях в Главке. Затем Володя перевелся в Солнечногорский УВД: он женился, и они с супругой, точнее, их родители купили им квартиру в Солнечногорске, где цены не в пример ниже красногорских. Миронов был у начальства на хорошем счету и, несмотря на молодость, получил в Солнечногорске должность замначальника уголовного розыска, о чем мечтал, потому что в Красногорске он работал сначала участковым, а затем в кадрах.
– Помните меня еще?
– Конечно! Как ваши дела?
– Ничего. Или как сажа бела. Екатерина, я тут вспоминал то наше прошлое дело[1]. Вы ведь любите все такое небанальное, странное в криминале. Необычное. Загадочное.
– А что случилось? – Катя сразу насторожилась.
– У нас ЧП на станции, на железной дороге. Самоубийство, как транспортная полиция считает. Все произошло сегодня утром в пять часов. Я сейчас на станции – тут до сих пор… ну, сами понимаете. Эта самоубийца… в общем, я ее знаю, и у меня в голове не укладывается. И есть некоторые обстоятельства. Очень странные. Меня тут особо никто не слушает: у них же своя юрисдикция, у транспортников. А нашим в УВД вмешиваться тоже неохота. Я подумал о вас, вы же криминальный журналист. Я не выпускал вас из виду все это время, читал ваши репортажи и мечтал еще раз с вами поработать. Не сможете приехать прямо сейчас в Солнечногорск?