– Да слыхали мы это уже,– скривился Кот.– Политинформации, то, се. Зверствует мол Фюрер. А люди говорят, что жить можно. У меня кореш два раза через линию фронта мотался, до Варшавы и этого… Парижа добрался. Говорил, что ни штяк живут.
– Что же он вернулся тогда целых два раза? Вербанутый явно был Абвером. А ты уши развесил. Ему там "ни штяк" было и он решил вернуться к нам в свинарник, чтобы рассказать как там "ни штяк"? Через линию фронта прополз, жизнью рискуя. Нашел тебя, похвастался, как ему там хорошо и обратно уполз. Ты что, Котяра, с мозгами совсем не дружишь? Напряги пару извилин. Ты бы на его месте стал бы туда-сюда таскаться? Садись рубать и в следующий раз, когда своего корешка встретишь, ставь смело к стенке. Тогда он тебе, может быть, правду выложит, за сколько подрядился галифе немцам лизать.
– Так что же за Ёську рябого, что ли воевать теперь? – Котов, полез в печь ухватом и вытащил из нее чугунок с вареной в мундире картошкой, которую разыскал в мешке стоящем в углу. Картошка была прошлогодней проросшая ростками, но еще крепкая, так что он отварил ее целый ведерный чугунок. Слив воду в ведро и высыпав ее на стол, Котов уселся рядом с молчащим Викентьевым и, вскрыв банку тушенки финкой, вывалил ее содержимое в чашку. Нарезав хлеб толстыми ломтями, он принялся намазывать их тушенкой как сливочным маслом.
– Не за Ёську, а за себя. Ёськи приходят и уходят, а Родина остается. Сейчас Ёська у руля оказался и делает все, что может, чтобы сохранить территорию. Значит, нужно ему помогать. Вот и вся политинформация. Что тебе непонятно еще?
– Да чего там, товарищ майор, все понятно. А вот, к примеру, деньги наши и рыжье вы куда дели?– Котов сверкнул глазами и покосился на второй рюкзак, стоящий пока не распакованным.
– Думаешь, с собой таскаю? Ну, ты и валенок, Семен Семеныч. Сдал я ваши бабки и золото в комендатуру, держи акт приемки,– Михаил вынул лист бумаги и положил его перед Котовым на стол.
– Сдал?– не поверил Котов, впиваясь глазами в текст и печать под ним.– А свои?
– Какие свои? Это не мои были. Случайно оказались под рукой. Их тоже вернул в комендатуру. Вот расписка,– Михаил шваркнул еще одну бумажку на стол и Котов уставился в нее, машинально продолжая наваливать лезвием ножа тушенку на очередной ломоть хлеба.
– Ну, начальник. А как же мы тут без денег-то?
– А ты думал мы сюда, на пикник приехали? На хрена нам деньги здесь? Магазины стоят все с пустыми полками. Хрен купишь чего даже за рыжье твое.
– А хавать, что будем?– Котов уставился на упавший кусок мяса с хлеба и проколов его жалом финки, отправил в рот.
– Это не твоя проблема, Семен Семенович. Снабжение я беру на себя. Твое дело телячье. Выполняй, что скажу, а через неделю свободен, как плевок в полете. Можешь даже в Смоленск сваливать на кладбище, если там еще твой клад кто-нибудь не нашел. Мне он, если честно, не особенно и интересен,– Михаил швырнул на стол лист бумаги с каракулями Котова.– На, получи обратно свой план.
– А фокус-покус?– Котов схватил листок и поспешно спрятал в карман гимнастерки, застегнув его на пуговицу. Руки у него заметно тряслись.
– Эх, Семен Семеныч. Что ты торопыга такой? Отслужи сперва, потом требуй. Мое слово верное, сказал, покажу, значит покажу. Рубай свои бутерброды, пока не протухли,– Михаил поднялся и вернулся к столу с закопченным чайником.– Ужинаем и отбой. Дежурите по очереди. Первые два часа после отбоя – рядовой Викентьев.
– Да на хрена?– попробовал возразить Котов.
– Разговорчики, товарищ красноармеец. Заснешь на посту если, то хрен тебе, а не фокус-покус. А мешок можешь проверит хоть прямо сейчас. Там ничего кроме продуктов нет. Услышу, что шуршишь среди ночи, не поленюсь, встану и шею намылю. Вопросы есть? Вопросов нет,– Михаил попил чаю, и улегся спать, не раздеваясь на кровать, предоставив часовым в распоряжение лежанку на печи. Ночью он проснулся от разговора, который вели шепотом Котов и Викентьев.
– Валить надо, Винт, пока начальник дрыхнет. В Смоленске у меня все схвачено. Хазы, то, се… Стволы есть, хавки два мешка. Дойдем. А там свое дело откроем. Хоть пивнуху. Немцы старые порядки возвращают. Мне кореш говорил. Коммерцию раскрутим. Верное дело. Со мной не пропадешь. А с майором, ни за понюшку ласты склеишь, зуб даю,– шипел Котов.
– Вали, если хочешь. Я остаюсь,– зашипел ему в ответ Винт.– Держать не стану. Мне нужно сестренок найти и батю с маманей. А как же фокус-покус?
– Да фуфло это все. Не верю я, что он так запросто покажет и станешь ты умельцем. Слыхал про гипнозеров? Это такие люди, которые могут чего угодно внушить. Я был на представлении один раз. Там мужик выступал. Числа угадывал. Ты, к примеру, загадаешь и у себя на ладони напишешь, а он угадывает. И еще он у меня из уха червонец вынул. А я что туда его дурак что ли совать? Вот и майор этот из таких, наверное. Показывал нам карты любые, а нам казалось что тузы. И двойку трефовую вообще откуда взял? Там ее и в колоде-то не было,– зашипел со свистом Кот.
– Ну и что? Пусть научит, значит, как глаза замыливать. Это еще и лучше, чем пальцами шустрить,– возразил ему Винт.
– Ну, как хочешь. Оставайся, коль дурак. Мне больше достанется. Просто привык я к тебе, а одному тоска,– Кот, шумно вздохнул и закурил папиросу. Громко закашлялся и буркнул.– Иди спать, лишенец,– Михаил улыбнулся в темноте и, щелкнув пальцами, повернулся спиной к "мазурикам", залязгав панцирной сеткой кровати. Винт с Котом сразу разбежались по разным углам. "Красноармеец" Викентьев полез, кряхтя, как старый дед на печь, а "красноармеец" Котов, собравшийся дезертировать на вторые сутки службы в Красной армии, присел к столу, уставившись в темное окно. Идти одному, в осеннюю ночь ему не хотелось, тем более, что с окрестностями здешними он был не знаком, а появляться в населенных пунктах и расспрашивать дорогу на Смоленск не хотелось тоже. Он сидел и прикидывал, на сколько надежны у него "ксивы" выданные вчера майором и сможет ли он оторваться от него, если попрется в Можайск, чтобы уже оттуда свалить в сторону Смоленска, вдоль железнодорожного полотна.
Утром, чуть стало светать, Котов на цыпочках вышел из избы, не забыв прихватить полный "сидор" с провиантом.
Огородами он двинулся к околице, намереваясь вернуться к Минскому шоссе, так как пройти к Можайску лесом без провожатого не решился. На единственной улочке ему померещилось какое-то движение, и он решил не рисковать. Три километра до шоссе не то расстояние для взрослого, сильного мужика из-за которого следует огорчаться и Котов, затянув потуже лямку вещмешка на груди, поправил автомат и крадучись двинулся в выбранном направлении, прячась за деревьями. Моросил дождь, но после теплой избы он воспринимался Котовым пока без раздражения и даже наоборот по его мнению был кстати. Бегать за ним по этой слякоти майор вряд ли станет, скорее всего плюнет. Главное – это не нарваться на него случайно в Можайске, но там Котов задерживаться не собирался ни одной лишней минуты.
– Мне бы только до вокзала добраться и приветы советам. Эх, заживу,– пробормотал он себе под нос, огибая очередную яблоньку, ломящуюся от неубранного урожая. Котов не удержался и сорвал десяток яблок, рассовав их по карманам телогрейки. С хрустом впившись зубами в оставшееся в руке, он двинулся дальше, энергично шевеля челюстями. Удар по затылку сзади, не позволил ему завершить легкий завтрак на лоне природы. Огрызок вывалился из руки и его вдавил в траву, кованый, десантный, немецкий ботинок.
– Шнель,– услышал сквозь вату в ушах Котов и его обмякшее тело куда-то потащили, схватив за ноги. Урке, осторожному и битому жизнью, опять не повезло. Нарвался на немецкую разведгруппу, рыскающую в окрестностях Можайска вторые сутки, с задачей выявить количество и качество русских войск, задействованных советским командованием в обороне этого важного стратегического узла.
Очнулся рядовой Котов от пощечин, которые ему кто-то отвешивал с усердием солдафона, получившего команду от вышестоящего начальника. Из глаз "мазурика" летели искры и слезы, а из разбитого носа кровь.
– Хватит, иван очнулся. Вытри ему рыло портянкой,– тихо, прозвучал командирский голос и оплеухи прекратились, тот час же. В лицо же горящее от пощечин, Котову сунули вонючую тряпку и он с облегчением принялся вытирать ей перепачканное лицо.
– Кто ты есть?– прозвучал первый вопрос, и Котов попробовал навести резкость, чтобы разглядеть сквозь слезную пелену задавшего вопрос. Разглядеть не смог и продолжил протирать глаза тряпкой, от которой они заслезились еще больше. Он полез было в карман телогрейки, чтобы достать из него носовой платок, выданный ему вчера вместе с остальным вещевым довольствием, но сделать это ему не позволили, грубо подняв за шиворот и поставив к бревенчатой стене лицом. Котов успел разглядеть пятнистый камуфляж, автоматы черные и каски затянутые сеткой. Всего немцев рядом было трое и один из них явно старший, потому что за шиворот Котова не хватал, а наоборот стоял, заложивши руки за спину. На шее у него висел полевой бинокль в чехле и взгляд был холодный, немигающий. Помещение, в которое притащили оглушенного Котова, являлось скорее всего чьим-то амбаром и полумрак его наполнявший, пах плесенью и коровьим навозом.
– Красноармеец Котов Семен Семенович, в/ч 48416,– прочитал все тот же голос данные из красноармейской книжки.
– Зачем ты здесь, Котов? Кто послал? Почему один? Кто есть твой комиссар?– немец говорил вполне понятно и Котов, проглотив ком в горле, ответил:
– Я есть тут в увольнении. Их бин, герр начальник,– кроме "их бин и герр" другие слова немецкие в голову Котову не приходили, хотя он несколько лет учил этот язык в школе.
– Ты есть плохой солдат, Котов. Кто дал тебе увольнение? Сколько для этого ты убил немецких солдат?– в голосе допрашивающего появилась истерическая нотка, ничего хорошего не предвещающая и Котов решил говорить правду, чтобы не злить немца.
– Я из Москвы вчера сюда приехал с корешем и офицером. Только я не хочу воевать, герр начальник, вот у меня и листовка-пропуск ваша есть. На дороге поднял. Тут написано "Сдавайтесь" и Великая Германия даст землю и работу. Арбайтен, герр начальник. Я есть коммерсант,– Котов изловчился и выдернул из кармана гимнастерки листовку, сунув ее через плечо офицеру. Немец листовку взял и долго ее изучал, подсвечивая карманным фонарем.
– Что есть кладбищща?– наконец спросил он и Котова прошиб холодный пот, вместо листовки он сунул немцу план Смоленского погоста с прикопанными в могиле ценностями.
– Герр начальник, это не та бумага, вот ваша листовка-пропуск,– Котов попытался исправить оплошность, но было поздно, немец попался дотошный и каракули его изучал со всем прилежанием.
– Могила купца первой гильдии Васильева Федота Евстигнеевича, один метр, правый ближний угол ограды, если встать к надписи лицом. Что это означает?
– Это мой родственник, герр начальник, он похоронен на кладбище, здесь в Можайске и моя мутер, оставила под оградкой мне письмецо. Это я записал, чтобы не забыть. Мы с ней так переписываемся. Большевики папаню в Сибирь сослали, канал рыть, а я убежал,– наплел с перепугу Котов, вполне убедительно.
– Ты есть коммерсант и твой родственник купец? Почему тогда ты воюешь против Великой Германии?– немец не спешил возвращать план нарисованный Котовым, продолжая его изучать.
– Я не воевал, герр начальник. Я в плен хочу сдаться. А автомат мне выдали. Отказаться было нельзя,– Котов стоял уперевшись лбом в бревно и потел от страха.
– Ты есть лжец. Врун,– немец развернул Котова к себе лицом и сунул ему в подсохший нос ствол Вальтера.– Говори правду, свинья, или мы будем тебя резать на ремень.
– Я не вру, герр начальник…– начал Котов и тут же получил зубодробильный тычок кулаком в челюсть. Немец ударил почти без замаха, но на пальцы у него был натянут кастет и челюсть у Котова выскочила от удара, перекосив лицо. Урка попытался заорать, но получил удар под дых и, согнувшись, защелкал вывихнутой челюстью. Однако немец в своем ремесле дознавателя был парень-дока и следующим ударом слева, вернул челюсть на место. Она, правда, при этом треснула слегка в нескольких местах, а дышать Котов вообще перестал, так как гортань ему забило кровью и слюной.
– Ты есть врунишка и лгунишка,– ласково произнес немец, схватив Котова за ухо и потянув его голову вверх. Ухо затрещало, пытаясь вывернуть из скальпа корни и новая боль, перекрыв предыдущие, приподняла Котова на цыпочки. Ударом в промежность, немец закончил первый раунд допросный и Котов упал ему под ноги, вертясь ящерицей и схватившись руками за причинные места. Опрокинутое ему на голову ведро холодной воды, помогло справиться со стрессом и он отполз к стене, скрючившись и затравленно оглядываясь.
– Курт, неси веревку, будем вешать эту свинью,– распорядился между тем немец. Отдав команду на русском.
Курт браво дернулся и вернулся через минуту с мотком веревки. Без дополнительных команд он соорудил на одном ее конце петлю и, прицелившись, ловко перебросил второй через стропилину, почти над головой Котова. Петлю Курт набросил ему на шею и, затянув до упора, оглянулся на офицера.
– Ну, – офицер подошел к Котову, стоящему на коленях. Будешь говорить правду, свинья?– Котов поспешно закивал, поняв, что ценности спрятанные на кладбище в Смоленске, скорее всего в ближайшее время ему могут не понадобиться. Вообще могут больше никогда не понадобиться. А вот жизнь спасти могут, если как следует подать информацию.
– Герр, нашальник,– прошамкал он разбитыми губами, еле ворочая сломанной челюстью.– Это план клада. Там зарыто золото. Много. Килограммов пять. Кольца, браслеты, сережки, брошки. Это правда, герр нашальник. Я – вор. Украл золото у комиссаров-большевиков. Хотел стать при вашей власти коммерсантом.
– Опять лжешь,– немец потянул за веревку, поднимая Котова на ноги.– Где?– сунул он лист бумаги в лицо "мазурику" и тот понял, что если скажет правду, то его повесят /если поверят/, а если соврет, то повесят за то, что соврал.
Немец впился в его глаза, немигающим взглядом и Котов прошамкал:
– Это было шпрятано на Шмоленшком городшком кладбище, но мой кореш мешяц назад вше от туда жабрал и ждет меня каждый вторник на вокзале с 10-ти до 11-ти. Герр нашальник, я отдам вам золото, мою долю, не нужно меня вешать,– немец презрительно скривился и кивнул Курту.– Свяжи эту свинью и заткни ему портянку в рот. Проверим, что там за кореш его ждет в Смоленске на вокзале,– Курт, не снимая петли с шеи Котова, этой же веревкой, скрутил ему руки за спиной, связав их так, что тот зашипел от боли в перетянутых кистях.
– Где тот офицер, с которым ты прибыл из Москвы?– спросил немец, наблюдая, как Курт вяжет ему руки.
– Он ушел в Можайшк,– соврал Котов, которому почему-то не захотелось сдавать майора с Винтом.– Меня оштавил здешь, шказал, чтобы ждал. Завтра обещал быть,– Котов приготовился получить очередную взбучку, но немец презрительно усмехнулся и опять кивнул Курту. Тот, похоже, научился понимать своего командира без слов, потому что тут же подтянул Котова слегка вверх и зафиксировал с вывернутыми руками, привязав перекинутый через стропилину конец к посиневшим его кистям. В рот он старательно запихал Котову грязную, вонючую тряпку и тот засопел, едва дыша забитым кровью носом.
– Постой, подумай, красноармеец Котов,– разрешил немец.– А мы пойдем, поговорим с твоим командиром. Может он более подробно расскажет про клад на Смоленском кладбище,– Котов замычал протестующе и, получив удар по ушам ладонями, свесил бритую голову, потеряв сознание.
– Полегче, Курт. Эта свинья может нам пригодиться. У меня в штабе друг и я смогу выпросить у него недельку, чтобы съездить по какому-нибудь делу в Смоленск. Этот русский конечно врет, но что-то же он спрятал в этой могиле на глубину в метр. Письмо от матери так глубоко не закапывают. Вынь кляп, чтобы не сдох раньше времени,– распорядился офицер.
– Яволь, герр обер-лейтенант,– Курт вытащил изо рта Котова портянку и прислушался.– Дышит.