Он даровал мне имя, полное света.
Линор.
И отныне оно навеки со мной.
Я чувствую себя почти человеком, почти желанной, почти ценной. Но остальные его слова, словно кислота, болезненно разъедают мне разум.
– Не приближайся ко мне! – кричит он.
Не приближайся!
Не приближайся!
НЕ ПРИБЛИЖАЙСЯ!
Припадаю к земле, спрятавшись за моим любимым камнем в этом царстве мертвых, и из горла моего вырывается рык, такой громкий и пронзительный, что сотрясает деревья и семейные могильные участки.
Юные По в страхе, нет, в ужасе бросаются прочь.
– Я родилась не для того, чтобы прятаться, Эдгар! – кричу я вслед своему поэту, схватившись за памятник его обожаемой Джейн Стэнард, увенчанный красивой каменной урной. – Покажи меня всему миру, трус несчастный!
У кладбищенской ограды в снегу что-то темнеет.
Комок какой-то ткани цвета темного ореха.
Внимательно принюхиваюсь. В воздухе не пахнет ни порохом, ни какой другой угрозой. А значит, за хвойными деревьями меня не поджидают меткие стрелки.
Целую на удачу могильную плиту и вдыхаю приятный розовый аромат, исходящий от души «Елены», столь милой сердцу Эдди. Надеюсь, она будет защитой не только ему, но и мне. Боль от этой страшной потери пылает в моем маленьком угольном сердечке уже давно.
Мои человечьи ноги побаливают и едва слушаются, и всё же я, хоть и не без труда, огибаю памятник и прямо в чулках, насквозь промокших от снега и напоминающих своим цветом бордовые обои в комнате у моего поэта, крадусь к «подарку», оставленному юными По.
Они оставили мне хлопковое одеяло и пару башмаков с ярко-красными чулками, спрятанными внутри. Судорожно прощупываю эти неожиданные подарки в поисках стихотворения или рисунка – любого лакомства, способного утолить мучительный голод, обжигающий мое нутро, – но пальцы нащупывают лишь кожу, шерсть и хлопок. От ботинок разит пóтом. На пятках обоих чулок зияют дыры. И всё же я опускаюсь в снег и натягиваю чулки на ноги, наслаждаясь прикосновением теплой ткани к заледеневшим лодыжкам и стопам. Закутываюсь в одеяло и смотрю на туманное облако, плывущее ко мне со стороны реки.
С губ срываются строки из шекспировского «Макбета»:
Медленно выдыхаю, готовясь к очередному порыву ледяного, пронизывающего ветра.
И вдруг слышу треск ветки.
Вскакиваю на ноги. Одеяло падает с плеч. Замечаю в тумане незнакомца в темно-зеленом плаще и коричневой шляпе. Он стоит всего в нескольких ярдах от меня и внимательно за мной наблюдает. Глаз его не видно – они сокрыты в тени от шляпных полей, но он стоит неподвижно и явно не отрывает от меня взгляда. Губы у него напряженно сжаты, плечи приподняты. От него не исходит никакой ненависти, и всё же присутствие его таинственной фигуры во мраке заставляет сердце содрогнуться.
Незнакомца накрывает облако тумана, и сквозь эту подрагивающую пелену он вдруг становится похож на духа, пришедшего предупредить меня о грядущих бедствиях. По спине у меня пробегают сладостные мурашки, а легкий испуг, исходящий от джентльмена, привлекает мое внимание.
– Покажитесь, сэр! – приказываю я.
Он делает несколько шагов мне навстречу, покидая завесу тумана, и я замечаю, что он прихрамывает. Эта походка кажется мне смутно знакомой, как и лицо – ястребиные глаза, кривой нос, огромный подбородок, непропорционально вытянутая голова. Он снимает шляпу, обнажив рыжие кудри, уже тронутые сединой.
Джон Аллан.
– Я нашел тебя по следам, – сообщает он с тем же глубоким шотландским акцентом, какой я уже слышала, когда он кричал на моего поэта, и его голос пробуждает во мне бурю гнева и печали.
Спотыкаюсь о корягу и торопливо прячусь за каменным столбом, который выше меня на целый фут.
Джон Аллан, поскрипывая подошвами своих ботинок, подходит ближе.
– Кассандра? – зовет он, и голос у него подрагивает от переполнивших его чувств.
Изумленно смотрю на него из-за камня.
Он делает ко мне еще один шаг, с трудом перебираясь через высокие, обледенелые сугробы.
– Ты меня помнишь?
«Он что, с кем-то меня путает? – гадаю я. – И вовсе не хочет меня убивать?»
Прижав шляпу к груди, он останавливается прямо напротив меня, склоняет голову и оценивающе разглядывает мое лицо, а я молю небеса о том, чтобы оно и впрямь было похоже на Кассандрино.
– Я слышал, что в городе появилась странная девушка, – сообщает он дрожащим, хрипловатым голосом. – Поговаривают, что она явилась прямиком из глубин Ада. И я подумал… быть может, это ты? Быть может, твое обличье изменилось после того, что я с тобой сделал годы тому назад. Ты… – Он опускает шляпу на правое бедро, а ладонью опирается на другую, здоровую ногу. – Ты меня помнишь, Кассандра?
– Джок? – окликаю я, понимая, что сейчас разумнее всего будет ему подыграть. Это прозвище я слышала в «Молдавии» – так Джона Аллана называют друзья и супруга.
– О! Да ты и впрямь всё помнишь! – Он расплывается в улыбке и склоняется ко мне. – Я много тебя искал, хоть и понимал, что не стоит. Прими мои искренние извинения, Кассандра. – Он низко кланяется мне, зажмурившись, и горестно хлюпает носом – кажется, он вот-вот рухнет на колени и зарыдает. – Не думай, я прекрасно помню, как ты кричала, когда я затолкал тебя в камин…
Испуганно отскакиваю в сторону.
– Прости меня, – просит он, делая еще один шаг ко мне. – Я был так молод. Мне нужно было сосредоточиться на работе. А ты меня отвлекала. Ты была химерой. Опасной грезой.
– Извинения мне ни к чему, Джок. Меня питает искусство, а не вина! – Вообразив, как его сильные руки заталкивают музу в пламя камина, в ужасе запрыгиваю на саркофаг и кричу: – Дай мне поэзии, Джон Аллан! Скорее, а не то я так тебя испугаю, что твое жестокое сердце вмиг остановится!
Он утирает глаза рукавом и с явным трудом выжимает из себя две строки сонета:
– Это второй сонет Шекспира, наглый плагиатор! Мне нужны стихи твоего собственного сочинения, и поскорее! – Поглаживаю рукой живот, и ногти глубоко вонзаются в ткань. – Умираю от голода!
Он нервно подергивает свой воротник и скрипучим голосом предпринимает новую попытку:
Лицо мое проясняется. Я подскакиваю на камне и недобро смотрю на этого словесного воришку.
– Это же По, – замечаю я.
– Как ты сказала? – изумленно уточняет он.
– По. – Эта фамилия срывается с моих округлившихся губ облачком пара. Джон Аллан хмурится и отступает назад. – Эдгар Аллан По, – уточняю я.
Он напряженно сжимает губы.
– Откуда тебе известно об Эдгаре и его стихах?
– Я наблюдала за тобой тайком, Джок, – сообщаю я, обвиняюще вскинув подбородок. – Ты человек завистливый. И недобрый. Ты задумал убить еще одну музу – его музу, – но ты горько пожалеешь об этом, ибо я положу все свои силы на то, чтобы ты остался в истории как человек, который мучил и изводил несчастного юного гения!
Он опускает голову, задумчиво теребя свою шляпу.
– Я не стану извиняться за то воспитание, которое предпочел дать Эдгару.
– Пригласи меня к себе на обед. Представь меня домашним. Докажи, что ты не враг искусству.
– Не могу, – поморщившись, отвечает он.
– Но почему?
– Ты напугаешь мою супругу. Она не вполне здорова. Она… – Он отводит голову назад и внимательно разглядывает меня – от корней черных как ночь волос до носков башмаков, одолженных мне сестрой Эдгара. – Ты раньше не была такой взбалмошной, Кассандра. Такой жуткой и беспокойной.
Мои ладони сжимаются в кулаки.
– А чего еще ты ждешь от музы, которую сам же и затолкал в огонь?!
– Я ведь уже извинился, – напоминает он и надевает шляпу. – Я угощу тебя стихотворением, но позже, и только если ты вдохновишь меня, а не его. Даже смотреть не смей в сторону этого мерзкого мальчишки. Последние два года он только и делает, что путается у меня под ногами. Жду не дождусь, когда уже избавлюсь от него.
– Принеси мне на десерт одно из его стихотворений, – прошу я, и рот наполняется слюной, и такой обильной, что она струйкой стекает по подбородку.
Джон Аллан вновь хмурится.
– Не настолько ты мне и нужна, чтобы разрешить ему снова писать. Да и вообще, забудь о стихах. Ты мне больше ни к чему.
– Если бы это и впрямь было так, если бы ты не жаждал поэтического вдохновения, как самого воздуха, ты бы не стал рассыпаться передо мной в любезностях и хныкать, Джок, – напоминаю я и наклоняюсь к нему, понизив голос чуть ли не до баса.
Джон Аллан звучно сглатывает, а в глазах у него вспыхивает ужас. Он разворачивается на каблуках и со всех ног кидается в туман. Что ж, одно радует: он оставил меня в живых.
Глава 7
Эдгар
Приглаживаю свои волосы и сбрызгиваю их водой из чаши из слоновой кости, чтобы расчесать гребнем непослушные кудри. Я весь дрожу от нестерпимого желания поскорее увидеться с Эльмирой – вырваться наконец из мира теней навстречу жизни и свету!
Отражение в зеркале выдает мое беспокойство. Серые глаза, которые женщины называют «прекрасными» и «волнующими», сегодня пугающе мутны и огромны. Такие глаза бывают у людей, ставших невольными свидетелями убийства.
– Нужно поскорее покинуть Ричмонд, – шепчу я себе, зачерпываю воду и пью ее, чтобы промочить пересохшее горло.
Достаю подарок, который я приготовил для Эльмиры, – дамскую сумочку, которую продавец услужливо завернул в коричневую бумагу и перевязал голубой атласной лентой. Поспешно попрощавшись с мамой, пересекаю улицу и направляюсь к дому Ройстеров – еще одному гигантскому кирпичному замку, занимающему едва ли не целый квартал. На меня смотрят по меньшей мере с десяток окон с черными и блестящими, словно гранит, ставнями. Пока я поднимаюсь по лестнице к входным дверям красного дерева, на меня падает тень от безупречно одинаковых ионийских колонн.
Набираю полные легкие воздуха и стучу в железный дверной молоток.
Один из слуг Ройстеров, юноша по имени Артур, мой ровесник, впускает меня в дом, забирает у меня шляпу и провожает меня в гостиную, к Эльмире и ее матушке. Алые стены гостиной смыкаются вокруг меня, будто камеры сердца. Масляные лампы, украшенные хрустальными «сосульками», мерцают на фоне кроваво-красных обоев, и кажется, будто комната пульсирует. В камине ревет огонь. На лбу у меня выступает пот. Взгляд мой невольно скользит к окну: я боюсь, как бы не вернулась Линор, но усилием воли заставляю себя думать лишь о любви и добродетели.
– Добрый день, Эдгар! – приветствует меня Эльмира своим густым, глубоким голосом, невольно усмиряя мою тревогу.
Я присаживаюсь рядом с ней на диванчик, пряча подарок на коленях.
– Здравствуйте, Эльмира… и вы, миссис Ройстер.
Мать Эльмиры, невероятно похожая на свою дочь – разве что постарше, да и кожа у нее заметно бледнее, а волосы – светлее, – вяло приветствует меня со своего кресла с высокой спинкой, стоящего прямо напротив нас. На коленях у нее, под клетчатым пледом, дремлет маленький терьер – любимец семьи. Мои башмаки и туфельки миссис Ройстер разделяет алый, похожий на язык, коврик, и я замечаю, как она осторожно прячет ноги под кресло, по всей видимости, желая быть от меня подальше.
Этот холодный прием никоим образом не связан с появлением в городе Линор. Нередко в гостях у приятелей и милых моему сердцу людей я думаю, не исходит ли от меня зловоние бедности, свойственное людям моего происхождения, несмотря на дорогое шерстяное пальто, шелковый жилет, украшенный вышивкой, и безупречную ровность моей осанки. Отец оплатил мне учебу в лучших школах для юных джентльменов Ричмонда и Лондона. Я говорю на французском и латыни. Когда мне было пятнадцать, я смог проплыть целых шесть миль по реке Джеймс – притом против течения! – чем привел горожан в восхищение, а еще я живу в самом настоящем поместье, черт бы его побрал, и всё же ни одно мое слово, ни одно мое дело вовек не сможет избавить меня от бедняцкого зловония, которое улавливают все, кто оказывается рядом.
– Так вот… – Я прочищаю горло и протягиваю Эльмире сверток. – Как я уже упоминал, у меня для вас подарок.
– Какой вы внимательный и милый, Эдди! – Эльмира с улыбкой подносит сверток к уху и легонько им трясет. – Хм, внутри ничего не гремит, значит, это не коробка конфет, но для платья подарок слишком тяжелый…
– Скоро съедется наша родня, Эльмира, – напоминает миссис Ройстер. – Будь так любезна, открой сверток без этих твоих спектаклей. – Она поглаживает собаку по голове, но с таким нажимом, что ушки несчастного зверька то и дело прижимаются к затылку, а глаза так и лезут на лоб.
Эльмира кладет сверток к себе на колени и развязывает ленточку. Лицо ее так и светится от предвкушения.
Грудь у меня сжимается от приступа паники и отвращения к себе. Здесь меня, как и дома, окружают статуи, гобелены, дорогие ткани и мебель, привезенная из богатых дворцов и шале и собранная чуть ли не со всего мира – все те роскошества, которыми я никогда не смогу порадовать собственную супругу.
Эльмира кладет ленточку на диван и разворачивает коричневую бумагу. Она даже не замечает, как я напряженно задержал дыхание.
Мне безумно хочется жениться на этой девушке – но отец прав, я ведь и впрямь погрязну в долгах, если продолжу жить жизнью поэта. Я утащу ее в пучину мерзейшей нужды. Я – совсем как мой родной отец, бедный актер Дэвид По, вынужденный заглушать выпивкой боль и тоску, наблюдая за тем, как жизнь его катится в тартарары. Я отдам возлюбленную в цепкие лапы погибели, всю свою душу подарю музе, сам потону в вине и виски, а потом умру.
– Какая прелесть! – восклицает Эльмира, доставая из обертки перламутровую дамскую сумочку. – Эдди! Какая красота! А это что? – Она склоняется ниже, чтобы лучше рассмотреть надпись, выгравированную на серебряной табличке, пришитой к сумочке. – Тут наши инициалы! Или нет, погодите…
Щеки мои тут же заливает краска. Я болезненно морщусь. Увы, гравировщик допустил ошибку, и Эльмира, кажется, ее заметила.
– А почему тут выгравированы буквы «С.П.Р.», а не «С.Э.Р.»? – вскинув голову, спрашивает она.
Нервно складываю руки на коленях, борясь с желанием сжаться в комочек и спрятаться за бархатными диванными подушками.
– Гравировщик ошибся.
– Уж не намеревались ли вы подарить сумочку другой девушке? – с подозрением спрашивает миссис Ройстер.
– Нет! Разумеется, нет! Это ошибка мастера. В разговоре с ним я особо подчеркнул, что наши инициалы – это «С.Э.Р.» и «Э.А.П.». Эльмира, примите мои извинения. Мне вернуть сумочку гравировщику?
(О том, что отец наотрез отказался оплачивать переделку таблички, я не упоминаю.)
– Нет, она всё равно прекрасна! – восклицает мой очаровательный ангел. – Сделаю вид, что там буква «Э», ничего страшного.
Миссис Ройстер опускает терьера на пол.
– Повторяю, скоро на воскресный обед соберутся наши родственники. Пора прощаться с Эдгаром.
Эльмира протягивает мне руку, но под взглядом ее матери я не смею коснуться ее пальцев.
– Обещаю прилежно учиться в Университете Виргинии и вернуться состоявшимся человеком, – говорю я, чтобы напомнить им обеим, что я всерьез намереваюсь жениться на Эльмире. Чтобы и себе самому об этом напомнить. Но даже мне эти слова кажутся заученными и полными притворства.