Через миг одна из задних дверей распахнулась. Девушка вышла наружу, перешла по дороге к обочине и скрылась в лесу позади машины. Найдя местечко, укрытое низко нависающими ветвями и кустарником, она спустила штаны и присела отлить.
Со своего места она видела машину, даже в темноте различала бледный лик того, кто сидел за рулем. Прижавшись к окну в двери, водитель смотрел наружу, в ночь. На человека он походил мало – скорее, на адскую тварь с мучнисто-белой кожей и горящими от гнева глазами.
Девушка поежилась.
– Мама дорогая, – пробормотала она, – и как я умудрилась в это впутаться?
Ей лишь хотелось свадьбы. С фатой и длинной процессией. Ничего более. Разве что Джимми надел бы еще костюм вместо привычных грязных джинсов и куртки.
И разве хоть что-то из этого она получила?
С ней всегда так происходило по жизни: ждешь одно – получаешь другое. День за днем – одно разочарование сильнее другого.
Первыми воспоминаниями об отце были те, где он гнал пьяную пургу на испанском и прижимал ее голову к паху – так длилось до тех пор, пока однажды мать не застукала его с поличным. И вот отец пропал – сегодня здесь, завтра там. Ладно, невелика потеря.
За образом матери отчетливо закрепилось следующее: та раздевает ее, кладет на кушетку и холодными – всегда холодными! – руками обследует низ живота. Все потому, что мать хотела наверняка знать: ее дочь – девственница. Такая у нее была причуда – регулярно проверять дочурку на невинность.
Стоило пойти на прогулку, как по возвращении ее ждали. Раздевали. Совали холодные пальцы в щелку.
Если мать подозревала, что дочь гуляла в компании парней, раздевала ее и совала холодные пальцы в щелку.
Даже если дочь подолгу разглядывала фотографию какого-нибудь парня в журнале – ее раздевали и совали холодные пальцы в щелку. И что, интересно, мать рассчитывала там найти? Неужели всерьез думала, что парень восстанет со страницы и засунет в ее нерадивое дитя бумажный член? Ради чего все?
Да какая разница. Главное, это повторялось каждый день.
В итоге она пришла к мысли, что матери просто нравилось нюхать пальцы после процедуры. Потому что проверки дочери и задрачивание религиозной чуши составляли ее досуг. Религией был пропитан весь дом: гостиная в крестах и иконках; икона над кухонной мойкой, чтобы молиться, пока моешь посуду; пятидолларовый пластиковый Иисус с внутренней подсветкой в прихожей. Тронь рычажок, не без выдумки припрятанный в ране от копья на боку, и очи Христа начинали светиться во тьме, что кошачьи зенки.
А еще на всю квартиру постоянно вещал глупый «Клуб 700»[5] со своей прорвой святош в дорогих костюмах и с жестко, до хруста, напомаженными волосами.
В таких условиях и безнадежно свихнувшийся стал бы нормальным.
Ей недоставало жизни.
А потом она встретила Джимми. Уродливого прыщавого Джимми.
Но он был добр, хотел жениться на ней и забрать от матери, всего святого и «Клуба 700».
Они пересеклись однажды после школы. Он сидел на капоте старого задрипанного белого «форда». Когда она прошла мимо, он окликнул ее, и она остановилась. Тогда он слез с капота и подошел.
– Привет! Я Джимми. А тебя как звать?
– А тебе зачем, проводишь опрос?
– Просто хочу знать.
– Чего ради?
– Ну, ты мне нравишься.
– Не одному тебе, поверь.
– Да я-то понимаю.
– Вот даже как?
– Само собой. Раз ты говоришь, значит, так и есть. Да взгляни на себя!
– Это что, уловка? Подкол?
– Нет, ты что. Взгляни на себя – ты выглядишь классно. Любому парню ты пришлась бы по душе – совсем как мне. Я к чему – ты, наверное, можешь любого заполучить, какой по нраву.
– Ну да. Может, и могу.
– Точно можешь.
– Ладно, могу так могу.
– Может, все-таки скажешь, как тебя зовут?
– Анджела, допустим.
– Красивое имя.
– А Джимми – так себе. У меня был хомячок по имени Джимми. Моя мать зашибла его шваброй.
– Знаю, паршивое имечко. А что, я похож на того хомяка?
– Немного.
Он улыбнулся.
– Давай понесу твою сумку, Энджи.
– Давай.
Он взял ее груз на себя, и они пошли к «форду».
– Я тебя подвезу. Где ты живешь?
Она задумалась на мгновение.
– В дыре какой-то, – последовал ответ, и в нем звучала горькая правда.
Поначалу он стал просто компанией, с ним было приятно проводить время после школы. Но с каждым днем, оставляя его и проходя очередной осмотр у матери, она все нетерпеливее ждала ночных часов, когда он являлся под ее окно. Он шмыгал в аллею, скребся в стекло, и они болтали – порой до рассвета. Болтали – только и всего. Она даже не снимала противомоскитную сетку.
Джимми никогда не распускал руки. Просто говорил, что любит ее и хочет на ней жениться.
– Хорошая идея, – говорила она ему, – но у тебя даже работы нет. На что мы будем жить?
– Да, проблемка, – признавал он.
Вскоре Джимми бросил школу и устроился на работу уборщиком в Гэлвистонский суд. Платили там немного, но хоть что-то.
Каждую неделю он привозил ей деньги, и теперь она снимала сетку с окна, брала его подношения и подавалась вперед – для поцелуя.
Жизнь мало-помалу налаживалась, но расслабляться не следовало, ибо вскоре тихой сапой явилось Разочарование Номер Один. Да, их вполне можно было считать, эти самые разочарования, и даже предугадывать. Жизнь вроде бы хороша? Фьюйть – ловите первый шлепок дерьма в свое окошко.
Жизнь хочет круто измениться? Жди целый дождь неурядиц на свою мелкую пуэрто-риканскую головешку, Анджела.
В этот раз все случилось ровно так же.
Итак, неурядица первая – и, как водится, первая в целой череде – поразила, как метко брошенный камень, самую вершину ее мечты.
Джимми обзавелся дружками и вдруг возомнил себя дико крутым парнем. Его визиты стали более редкими, а когда они все же встречались, он говорил:
– Я не уверен, что хочу жениться. Откуда мне знать, насколько ты хороша?
Некоторое время она пропускала это мимо ушей, но однажды ночью, когда он завел ту же шарманку, не утерпела и спросила:
– Что случилось с моим славным Джимми?
Ее слова, похоже, слегка отрезвили его, но в ответ он бросил:
– Это я виноват. Слишком долго был с тобой душкой. Чего мне это стоит?
– После того, как мы поженимся, увидишь.
– После того, после сего – все, что я от тебя слышу. Я уже не так хорошо дышу в сторону нашей женитьбы. Вдруг получу кота в мешке? Если понимаешь, о чем я.
– Да что с тобой? Ты так… изменился.
– Просто кое-что узнал о женщинах.
– От своих дружков?
– Да, они научили меня кой-чему. Классные ребята, что ни говори.
– Научили тому, как надо обращаться с женщинами?
– Вроде того.
– Ты же любишь меня, разве не так, Джимми?
– Да, наверное… Я просто не уверен, что хочу жениться, прежде чем не сниму пробу. Понимаешь, о чем я?
– Конечно, зачем покупать корову, если можно надоить молока за просто так?
– Это ты к чему?
– А ты сам подумай.
– Не пытайся поменяться со мной ролями, Анджела.
– А я и не пытаюсь, придурок, я меняюсь. Такой Джимми мне не нужен. Своих чудо-дружков можешь взять одним большим скопом и запихнуть себе в задницу, усек?
– Эй, ты чего кричишь? Твоя мать услышит!
– Тебе что с того? Сейчас верну тебе твои вонючие деньги.
– Погоди, зачем? Мы же поженимся…
– Кто это «мы»? Ты ведь просто хочешь снять пробу. – Она отошла от окна.
– Погоди, Энджи, прости меня. Правда, извини.
– Ты всерьез просишь прощения? – сказала она, не оборачиваясь.
– Да… да, прошу.
– Уверен?
– Ну да.
– Просто решил повыпендриваться?
В ответ тишина.
– Признай это, Джимми.
Тишина.
– Ладно, я несу твои деньги.
– Давай-давай. – И чуть тише: – Я просто выпендривался…
– А можно погромче?
– Я все сказал. С меня достаточно.
– Значит, хочешь свои денежки назад?
– Давай, неси чертов навар. Он мой по праву.
– Как скажешь. – Она зашагала к комоду.
Но он снова воззвал к ней через окно – почти шепотом:
– Прости меня.
Анджела обернулась.
– Это ветерок играется или ты что-то бормочешь?
– Прости меня, – повторил он.
– Ты всерьез, Джимми?
– Бога ради, чего ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы прежний Джимми вернулся ко мне. Без крутых нравов и дружков. Тот самый Джимми, который плачет над киношками, если они грустные.
– Черт побери, я никогда не плакал над киношками!
Она улыбнулась.
– Я следила за тобой. Это здорово – быть хорошим.
На миг повисла тишина, затем он заговорил:
– Извини. Мне правда жаль. Эти ребята… они сказали, что ты мной крутишь. Что я слишком часто навещаю тебя. Говорят, я размазня.
– Кто угодно, но не ты.
– Ты это знаешь, а они – нет!
Она прошла через комнату и сложила руки на подоконнике. Джимми протянул к ней руки и нежно сжал ее локотки. Тихо и застенчиво произнес:
– Мне стыдно.
– Тебе?
– Правда! Просто… ну… мне хотелось зависнуть с этими ребятами. Они крутые… и у них есть дом. Я подумал, когда мы поженимся, сможем туда уехать. Жить там не встанет нам в большие деньги. А потом… потом мы подыщем квартиру…
– Кто эти ребята?
– Они крутые!
– Это я поняла. Кто они?
– Просто компашка, я повстречал их в бильярдной. У них есть большой дом, и порой с ними живут всякие девчонки…
– То есть они их меняют как перчатки?
– Наверное. Не знаю. Меня это не волновало.
– Джимми?
– Что?
– Ты ведешь себя как мудак. И твои новые дружки, сдается мне, те еще мудаки. С ними ты наживешь бед. Уж я-то знаю.
– Не знаешь ты их.
– Мне и не нужно. Твоих слов достаточно, чтобы понять, чем пахнет эта кодла. И, скажу тебе, запашок тухловат.
– Я не веду себя как мудак! И они – не мудаки!
– Помяни мое слово, они – крупнейшие мудаки в твоей жизни.
Джимми вздохнул.
– Ты – самая непростая девчонка из всех, что я знал. Ну да, мудаки. Они мудаки, и я мудак. Счастлива теперь?
– Более чем.
– Что ж, здорово. Классно.
– Джимми, нам нет нужды жить в каком-то вонючем доме с компанией придурков, которые потихоньку и из тебя делают придурка, так?
– Да, наверное, – вымолвил он с утомленной полуулыбкой.
– Можешь забраться ко мне через окно?
Повисла пауза. Он поглядел на нее с опаской.
– Ты что, оглох? Можешь забраться ко мне через окно? Хватит ли духа у придурка вроде тебя перемахнуть через этот подоконник?
– Эм… да, я смогу.
– Тогда чего стоишь? Забирайся.
– Ну, раз ты разрешаешь…
Она стянула блузку через голову. Расстегнула лифчик. Ее груди – маленькие, темные и твердые – больше ничто не стесняло.
Джимми залез к ней с завидной скоростью.
Она сняла штаны, стянула трусики.
Потом они очутились в постели, и он навалился на нее со всем пылом, который скопился с того времени, когда они впервые встретились. От того, что между ними произошло, Анджела получила не больше удовольствия, чем мат, на котором тренируются рестлеры. Вдобавок ко всему дверь спальни вдруг распахнулась, загорелся свет, и к ним с визгом вбежала мать. Схватив старого плюшевого медведя с пола, она стала остервенело бить им Джимми по голове и ушам.
Скатившись с кровати, Джимми подобрал ком своей одежки и, подобно морскому котику, прыгающему со скалы в море, сиганул за окно, в темноту.
Все еще сжимая мертвой хваткой медведя, мать Анджелы принялась лупить ее, сопя как страдающий астмой гиппопотам.
– Ну что, мамуля? – прокричала Анджела. – Больше тебе не придется меня проверять – помяни мое слово. Стырили твою жемчужинку, осталась одна ракушка.
Ее избили как никогда в жизни. Оприходовала до полусмерти вооруженная плюшевой игрушкой старенькая пуэрториканка, выведенная из себя, – было бы смешно, если бы не было так больно.
Когда мать закончила, от медведя почти ничего не осталось – одна обвисшая коричневая шкурка из лоскутков ткани. Набивка усыпала весь пол.
– Вон из моего дома! – прорыдала мать. – Ты мне больше не дочь!
– Вот и славно, – ответила Анджела.
Под гневные крики родительницы, сидящей на краю кровати, она оделась, схватила охапку одежды на смену, выгребла все припасенные на пару с Джимми деньги и пошла искать своего новоиспеченного любовника.
Вот такая первая неурядица.
Начало второй положило ее воссоединение с Джимми. Они так и не поженились (он все твердил «скоро»), но сумели снять занюханную клетушку в злачном районе. И те самые «друзья», о которых он ей рассказал, ребята с собственным Домом – именно так, уважительно, с большой буквы они его величали, – завалились жить к ним. По крайней мере двое.
Разве не дерьмово все складывается, думала порой Анджела. Мать выгнала меня взашей, обозвав вдогонку шлюхой, и два обмудка, которых я знать не знаю и не желаю, теперь делят со мной крышу.
Была во всем этом и светлая сторона. Джимми сказал ей, что обмудков изначально планировалось четверо. Что ж, спасибо Пресвятой Деве за маленькие поблажки.
Но те двое парней пугали Анджелу. От них у нее мурашки бегали по спине. Один – все время смеялся как идиот и занюхивал клей, «опакечивался» – так он это называл. А другой, некто Торч, только и делал, что пялился на нее острыми глазками, что раздевали не то что до наготы – до костей.
Она молилась, чтобы Джимми выдворил эту парочку, но он не хотел.
Вернее, поначалу ей казалось, что не хотел, – со временем Анджела поняла, что, как и она сама, он их побаивается. Его «дружба» с этими типами строилась на банальном, подавляющем волю страхе.
Вскорости явилась третья неурядица, и имя ей было Брайан Блэквуд.
С появлением Брайана зарядил настоящий шквал невзгод.
И вот теперь она здесь. С Брайаном и двумя его чокнутыми дружками, где-то в лесу, на малом привале перед…
Ей не хотелось думать о том, что последует далее. Они с Джимми уже насмотрелись на их выходки. На то, как эти ребята хладнокровно убивали людей. На то, как…
Ну нет. Вспоминать тот случай заново она не будет. Выше ее сил.
Но она все равно вспомнила. Шоколадные батончики и газировка – все, чем она питалась последнее время, – превратились в желчь в ее желудке, и она ощутила приступ дурноты. Подавшись вперед, она блеванула.
Когда нутро опустело – а произошло это вечность спустя, – спазмы улеглись.
Пресвятая Дева, есть ли из этого выход?
Они с Джимми застряли в каком-то кошмарном сне.
Анджела застегнула штаны, поправила блузку.
И что они, ради всего святого, собираются делать? Выход должен быть – какой-то другой, кроме того, что предложил им Брайан.
Она оглянулась на машину. Бледное лицо Блэквуда маячило яснее ясного.
Ни Джимми, ни остальных не было видно – тьма в салоне царила такая, что ложкой мешать не зазорно. А Брайан виднелся так же отчетливо, как полная луна в ясную летнюю ночь. И с каждой вспышкой молнии его лик казался все более нереальным, фальшивым – будто на нем красовалась резиновая маска.
Анджела подумала о побеге. Нет, если она так поступит, они сполна отыграются на Джимми. Ей придется вернуться.
Раздвинув мокрый кустарник, она пошла обратно к машине, всю дорогу не спуская глаз с лица Брайана.
Господи, ну и жутко он выглядит – лицо бледное как снег и светлое как фонарь в ночи.
30 октября, 02:14
Демоны вернулись. Оседлав черные вихри, кошмарные всадники неслись на нее сквозь пелену болезненных воспоминаний. Их лица багровели от шрамов, глаза болтались на голых нервах, колотясь о серовато-зеленые щеки.
Бекки проснулась вся в поту – капли градом катились с лица и груди, между ног все тоже было мокро. Ночная рубашка облепила ее мокрой тряпицей. Волосы превратились в отсыревшее гнездо.