– Успокойся, Аннушка, Серега имел в виду, что народ отчаянный и при колюще-режущих. Значит, аккуратнее нужно, чтобы руки им не поотрывать в запале. Но это он для себя сказал. Я давно уже никому за это, руки не выдергиваю.
– А прежде дергал?– не поверила Аннушка.
– А прежде было как-то, что отрубил сгоряча пару ручонок вместе с оружием. Потом сожалел. Обратно-то не пришьешь.
Глава 4
Мишка с Серегой, ехали по вечерней воскресной Москве на «Троянах». Тверская улица, в конце которой и находился нужный им дом, даже в весеннюю распутицу была достаточно оживлена. Народ вывалился из храмов после вечерней службы и шлепал по колено в грязи, привычно матеря градоначальников.
Перед ними, парная упряжка волокла по лужам повозку на зимних полозьях, из которой высунулась любопытствующая голова седока – пассажира. Он иногда еще и пальцем тыкал, и что-то, по-видимому, пояснял попутчику, которого видно не было, но судя по артикуляции и тыканью пальцем, был наверняка иностранцем.
– Немец, сразу видно,– предположил Серега, разглядывая квадратную голову в цилиндре.
– С чего взял?
– В пенсне потому что. Вон шнурок болтается. Близорукостью страдает. Значит, читал много при свечах, лежа. Посадил глаза,– Серега, как заправский сыщик, привел аргументы.
– Шерлок Холмс, блин. Европеец, ты хотел сказать?
– Нет, немец,– заупрямился Серега.
– Пенсне потому что? И французы тоже лежа читать любят. Я уж про англичан не говорю. Это их любимое занятие. А уж шведов вообще хлебом не корми, дай с книжкой поваляться. И все потом в аптеку бегут за очками, за «пенснями» этими со шнурком. Мне вот ясно только одно, что это явно не китаец. Даже наши уже дворяне Вольтера пристрастились почитывать, в этих самых пенсне.
– Спорим на шалобан?– Серега пропустил мимо ушей, Мишкины резонные замечания.
– Да хоть на подзатыльник. Обалдуй. Иди, знакомься, или мне Филю послать?
– Посылай, чтобы все было по честному, а то опять какой-нибудь гадостью напоишь, а я потом бегай, ищи место отхожее.
– Боишься? Правильно делаешь. Я страшный, если меня разозлить. Филя, слетай, послушай, о чем вон тот с квадратной челюстью господин, в цилиндре бакланит, по-каковски главное,– Филя тут же перебрался на крытый возок, усевшись чуть ли не на цилиндр «немцу». Минуту посидев, и повертев клювом, он вернулся и доложил:
– Бакланят следующее.– «Ты, ослиная морда, когда уже мы приедем на постоялый двор?»
–«Сей момент будем на месте, экселенц. Вон видите те купола. Вот эту кирху проедем и будем на месте»,– на немецком шпарят.
– Подставляй загривок,– обрадовался Серега, поплевав на ладони.
– Не спеши. На немецком, не только немцы разговаривают, но и, например; швейцарцы и австрийцы, и еще, кто только не говорит. В конце концов, даже наш какой-нибудь помещик скорее на немецком заговорит, чем на родном языке. Филя, давай-ка еще разок смотайся и послушай подольше. Интересные персонажи рассекают по Тверской на рысаках, – в этот раз Филя сидел и «записывал» разговор «квадратного» с «экселенцем» до самого постоялого двора.
– Какое совпадение замечательное. Нам тоже сюда, – усмехнулся Серега, разглядывая второго пассажира, вылезающего из повозки и увязнувшего в снежно-грязевой каше. Был он в дорожном плаще и в цилиндре, который натянул до самого носа и маленькие глазки его сверкали из-под полей зло и требовательно. Лицо его, в отличие от квадратной рожи спутника, было скорее уж треугольное, если оценивать с геометрической точки зрения. Еще и бородка клинышком, донкихотская и усы, торчащие как у кота, усиливали эту треугольность настолько, что Мишка так и окрестил незнакомца – «треугольный».
«Треугольный», задирая ноги в ботфортах, прошествовал до ворот постоялого двора и шагнул в них, распахнутые услужливо перед ним, «квадратным».
– Ну, кто они?– Серега ерзал в седле и чуть не схватил прилетевшего Филю рукой. Филя ловко увернулся от его загребущих пальцев, растопыренных и свистнувших под его ногами.
– Из диалога, который зафиксирован, эту информацию извлечь возможным не представляется,– чирикнул Филя.
– О чем диалог?
– Тот, что с квадратной челюстью, тому, который «экселенц», достопримечательности местные показывал, с пояснением. «Это,– говорит, – курная изба – в ней курят. А это питейная – в ней пьют. А это постоялый двор – в нем стоят». А тот, который «экселенц», все фыркал и злословил:– «Варвары, дикари»,– говорит,– «В городе у них горожане, в деревнях деревенщина, еду едят, питье пьют. Примитивный язык».– Ну и все в таком же духе. Не нравится ему фонетика русская, хотя слова по-русски произносит вполне членораздельно, с пониманием.
– Ладно уж, Миха, щелкай «перстами» времени столько потеряли зря с этим Филей. Ничего толком выполнить не умеет. У меня чего-то рука чешется. Как там затылок твой? Только по-честному чтобы. Насвистишь сейчас, что они негры, знаю я тебя.
– Понятное дело, что негры. Особенно тот, что с челюстью, как у бульдога. Напудрились пади,– Мишка щелкнул пальцами и замер, вслушиваясь.
– Обломайся, Серега, – это не немцы. Вернее тот, что с мордой треугольной, как раз немец – прусак, а вот тот, что с рожей квадратной – наполовину наш. Маман у него татарка из Казани. А папаша евоный, тоже наполовину только немец, а на вторую половину – француз. Четвертинка там немца всего.
– Ничья значит,– вздохнул с сожалением Серега.
– Какая ничья? Три один в мою пользу. Значит, я тебе два подзатыльника должен.
– Здрасте! Что это за арифметика странная? Неправильная. На то уж пошло, нужно у этого «квадратного» спросить, кем он себя ощущает. Как на переписи. Если скажет, что татарином, значит, твоя взяла – бей. Ну а уж если он себя немцем считает, то тогда я вмажу. А ничья будет пусть, если он себя французом возомнил. Это если по справедливости.
– Выкрутился,– Мишка спрыгнул на черные доски тротуара и повел Лерку в поводу.– Стой здесь и никуда не уходи,
– Мишка набросил уздечку на вбитый в столб крюк и поднялся на высоченное крыльцо, постоялого двора. Его удивила тишина на подворье. Не сезон понятно, но обычно служилый холоп или сторож наемный, выходят обязательно встретить. А тут ворота открыты и нет никого. Прозвучавшие два выстрела подряд внутри дома, заставили парней переглянуться и достать из карманов «Завесы».
Мишка толкнул двери, прошел через сенцы и, распахнув вторую дверь, вошел в гостиную – трапезную и кухню по совместительству. Здесь оказалось людно, человек пять стояло, столько же лежало на полу. Позы лежащих сомнений не вызывали, убиты и скорее всего хозяева, и обслуживающий персонал, постоялого двора. А вот убийцы – злодеи, тоже несомненно – оставшиеся в живых. У двоих в руках еще мушкеты дымятся, а двое с обнаженными клинками замерли.
Кроме пятерых стоящих убийц и лежащих пятерых убитых, на табуретке сидела девица, вцепившаяся в руку стоящего перед ней уже знакомого Мишке «Треугольного». Он, очевидно, о чем-то ее спрашивал, прихватив за русую косу.
Мишка вошел совсем не кстати, помешав и «Треугольный» недовольно повернул свою рожу в сторону заскрипевших дверей. Был он сейчас без цилиндра и оказался лыс, как бильярдный шар.
« Классический злодей из Чарли Чаплинских фильмов немых»,– подумал Мишка.
А «классический злодей»– парень решительный и разговоры разговаривать не стал, скомандовав:
– Убить!– и двое с шпагами прыгнули в сторону входной двери. В одном из них Мишка узнал Сержа Дюма. Тот тоже узнал его и, придержав за руку напарника, крикнул охрипшим от волнения голосом:
– Экселенц, это они. Главные в Торговом Доме.– Экселенц, живо сориентировавшись, косу девичью из руки выпустил, и подпрыгнул от радости.
– Какая удача! Сами пришли. Хватай, вяжи!– и сам кинулся помогать, размахивая куском пеньковой веревки, появившейся у него в руке невесть откуда.
– Давно столько сразу придурков в одном месте не встречал, – удивился Серега, отшвыривая от себя первого подскочившего к нему молодца, пытавшегося оглушить его рукоятью пистолета. Молодец сполз тихо по бревенчатой стене и притих, а следом полетел Серж Дюма, размахивая обломком шпаги.
Этому не повезло, впечатался в стену рожей и повис, вцепившись в рукоять шпаги мертвой хваткой. Обломок вошел между бревнами легко, как шило в зад.
Еще двоих глушанули, так же качественно. Причем Серега, «квадратнорожего» аккуратно повесил, согнув, на дверное полотно. Видимо, чтобы не забыть, потом расспросить о национальном самосознании.
Дверь поскрипывала недовольно под тяжестью медвежьей, согнутого пополам «татаро-немце-француза» и голова его при этом ударялась в печной выбеленный бок. Не сильно, но громко. И понятно почему. Печь внутри пустая и голова тоже. Пустое, по пустому всегда так бывает.
Оставшийся в одиночестве «козлобородый», веревкой размахивать сразу прекратил и, сориентировавшись, попытался выпрыгнуть в окно. Идиот. Там окно-то, окно… Но раму выворотить успел табуреткой, с которой как ветром сдуло девицу. Забилась под стол дубовый и зажала рот кулаками.
Табуретку у «экселенца» Мишка отобрал и пару раз слегка по ушам здоровенным врезал, чтобы в себя привести. Но тот рвался, норовя завершить начатое – доломать раму оконную своим «бильярдным шаром». Пришлось обездвижить, для его же пользы.
– Замри, нечистая сила,– щелкнул Мишка пальцами и «экселенц», застыл, вытаращив глаза и открыв рот.
– Отдышись и подумай хорошенько. Ты в это оконце только намыленный пролезешь, кретин. А для этого нужны – вода, мыло и раздеться еще обязательно. У тебя есть мыло? Нет. Чего тогда ломишься? Постой и подумай,
– Мишка нагнулся и протянул руку девице.
– Татьяна, давай помогу, вылезай. Досталось тебе тут, я смотрю. Мы с тобой потом поговорим. Беги домой и не бойся ничего. Ну, или если страшно, то веди своих всех в швейную мастерскую. Я через часик освобожусь и подойду. И не бойся ничего. Я давно все про тебя знаю. Не уволим. Все будет хорошо. Успокойся,
– Татьяна заревела в голос, вцепившись в Мишку такой хваткой, будто боялась улететь.
– Михха и -и -и –л Ппетро-о-о…– пыталась она что-то сказать.
– Не говори ничего, знаю я все. На-ка вот водицы,
– Мишка зачерпнул ковш воды из ушата стоящего на лавке и Татьяна, расплескивая воду, принялась пить, всхлипывая и приходя в себя.
– Ну как, полегчало?– Татьяна кивнула. – Пошли я тебя провожу до ворот,– Мишка вывел девушку из дома и помог спуститься с крыльца.
– Живешь-то далеко? Ну, это рядом. Давай, собирай домашних и к нам перебирайтесь пока. Или у вас там хоромы родовые бросать жалко? Домишко – завалюха? И сколько вас там? Девятеро. Веди к нам. У тебя отец-то, в каком ремесле подвизается?
– Сапожник он, но сейчас хворает и заказов нет,– прошептала едва слышно девушка.
– И мать хворает? Что у нее?
– Чахотка,– заплакала Татьяна.
– А у отца?
– Отца упряжка боярская сбила, ногу повредил, ходить не может третью седмицу.
– Вот уж – «Пришла беда – отворяй ворота». Мать-то что же совсем плоха?
– С кровью дышит уже, боюсь я что братья, да сестры от нее хворь эту переймут. Марфутка уже запокашливала и Пашутка тоже синий уже весь,– еще пуще залилась Татьяна.
– Иди, собирай своих. Поживете пока у нас. А там глядишь все и образуется. Что же ты не подошла к Катюше?
– Да как же? Она и так благодетельница, а еще и виновата я. Как? Одни мы, что ли плохо-то живем? Всем нелегко, – Мишка достал носовой платок и вытер ей слезы: – Беги, потом поговорим обстоятельно. Разберемся с этими злодеями, да и придем,
– Татьяна побежала домой, оглядываясь через каждые два шага, увязая в снежной каше.
Мишка вздохнул тяжело:– «Еще одна судьба незавидная. Что за век такой? Что за страна у нас такая, что всегда в ней большинству людей плохо?»
Пока он провожал девушку и разговаривал с ней, Серега времени не терял и попытался разговорить экселенца.
– Молчит гадюка,– посетовал он.– Ты что ему и язык заморозил?
– Нет, вполне может общаться, если захочет. Не желает видать с тобой.
– Я так и понял. Ишь, глазенками поросячьими зыркает.
– Ты, Серега, давай-ка, наверное, за околоточным сходи. Всю ведь семью вырезали подлецы. Вон, пацана десятилетнего и то не пожалели. Женщину вон. Сволочи. Или послушать желаешь? Так я распоряжусь, Филя все запишет.
– Иду, только вот у этой гниды «квадратной» спрошу, кем он себя считает по национальности, а то ты забудешь, а потом где я его в узилищах-то искать буду. Или на каторге,
– Серега похлопал ладонью по квадратной челюсти, висящего «квадратного», но тот не отреагировал, пуская слюну и мотая головой.
– Миш, приведи в соответствие,
– Серега сбросил тушу «квадратного» на пол и выплеснул на него ушат с водой. Холодная вода подействовала благотворно или легкий щелчок, но «квадратный» глаза открыл и даже слюни вытер мокрым рукавом.
– Ты кто?– присел рядом с ним на корточки Серега.
– Я есть подданный его величества короля Пруссии. Фердинанд фон Заугель.
– Немец?
– Я. Так есть,– гордо вскинул квадратный подбородок Заугель.
– А мать татарка из Казани – это как? Ты выходит татарин, наполовину?– Серега торжествующе оглянулся через плечо на Мишку.
– Ты еще про бабушку француженку расспроси, – усмехнулся тот.– Нашел время.
– Так кто ты, фон Заугель? Немец, Татарин или Француз?
– Серега уставился в лицо Фердинанда пристальным взглядом.
– Во Франции я француз, в Пруссии – прусак,– гордо произнес Заугель.
– А в России – татарин?
– В России я – немец,– зло блеснул глазами Заугель.
– Ну и хрен с тобой, немец. Я тут подзатыльник в пари на тебе выиграл, так что вроде как обязан. Но я не жадный, получи раз такое дело, а я как-нибудь обойдусь следующим разом, – сообщил ему Серега и влепил звонкий шалобан в низкий лоб немца.– Не стоит благодарностей. Я пошел за околоточным, Миха, пиши, интересно будет послушать,
– Серега вышел, перешагнув через выпавшего из реальности от щелчка, немца.
– Времени у меня мало, сейчас сюда слуги Закона заявятся,– начал Мишка.– Рассказывай. Кто? За каким хреном крутишься вокруг Торгового дома? Кто послал?
– Я граф Готфрид фон Лейбниц и меня никто не может послать. Я иду сам туда, куда считаю нужным,– высокомерно заявил, как оказалось, граф.
Мишка удивленно приподнял брови:
– Вот значит как? Поэтому «экселенц»? А я думал кличка воровская. А это они, значит, ваше графское достоинство отмечают. Ну и чем обязаны? Такому вниманию с вашей стороны, граф?
– Я должен вывезти одного из вас в Пруссию.
– Какая честь! Зачем?
– Вы самые богатые люди в Российской империи. Поэтому.
– Да с чего вы взяли что «самые»?
– У нас есть информаторы в казначействе,– скривился в презрительной улыбке Готфрид.
– Верю. «У нас» – это у кого?
– У нас это у истинных патриотов государственности и блюстителей истинного христианства…– Граф облизнул пересохшие губы и принялся говорить. О том, что грядет Антихрист, что Европа слепа, а Россия погружена в медвежью спячку. Что только они – истинные Аристократы Духа осознают истинную опасность и ее размеры катастрофические, апокалипсические, необратимые.
– Французская революция расползается по Европе метастазами и заполняет ее. Еще год, другой и явится Тот, кого называют "Сын Беззакония". Ангелы уже вострубили, но мало кто их услышал. Не многие поняли. Аристократы Духа – это те, кто может остановить грядущее пришествие Антихриста. Нас мало и у нас мало средств, чтобы организовать истинную Коалицию и Сопротивление достаточное. Решено привлечь средства со стороны. Экспроприировать, если будет такая надобность. Для выполнения нашей миссии все средства допустимы. Мы предлагаем сначала добровольно помогать нам, но когда нас не хотят слушать, мы действуем решительно и это правильно. Потому что сидеть, сложа руки – смерти подобно. «Сын Беззакония» – «Зверь», набирается сил. Он, в отличие от нас, не миндальничает. Он берет все, до чего дотягиваются его лапы. Это дает нам право действовать адекватно.
– Это когда же вы Аристократы Духа обращались к нам с просьбами, что-либо профинансировать?