Через пятнадцать минут девушка входила в просторный вестибюль. Здесь её догнала Ира, и, оживлённо щебеча, помогла дотащить пакеты до третьего этажа. Карина слушала вполуха: выбросить из головы Жана пока не получалось.
Глава 5
На самом деле её бывшего возлюбленного звали Иваном. Но никто не называл его настоящим именем: он давно взял себе сценический псевдоним Жан Пожидаев, и теперь даже родная тётка именовала племянника Жаном. Матери и отца он не знал: родители погибли, когда ему было три года.
Карина познакомилась с ним в институте. Жан учился на театральном факультете, был на два года старше. Она оканчивала третий курс и пришла на дипломный спектакль выпускников.
Ставили современную пьесу, довольно слабенькую. Теперь уж не вспомнить ни автора, ни названия. На сцене было людно, шумно и красочно, актёры играли задорно, с огоньком, благосклонная публика не скупилась на овации.
Но Карина замечала только главного героя. Он появлялся в каждом действии, участвовал почти во всех диалогах и вытягивал постановку, умудряясь сделать яркими и значимыми откровенно провальные сцены. Вне всякого сомнения, это был чрезвычайно одарённый актёр. И очень красивый парень.
Прекрасная фигура, подвижное, выразительное лицо, большие глаза, правильные черты. Ямочки на щеках, открытая обаятельная улыбка. Волосы – густые, волнистые, длинные – были того редкого оттенка, который принято называть пшеничным. Он был высокого роста: как позже выяснилось, Карина едва доставала ему до плеча.
Единственным недостатком идеальной внешности был курносый нос, поэтому Жан терпеть не мог поворачиваться к кому-либо в профиль. Карина не заметила бы этого изъяна, но он сам однажды пожаловался ей на досадный промах природы. «Ничего, – в шутку говорил Пожидаев, – стану звездой, сделаю пластику». Впрочем, почему в шутку? Во всём, что касалось его персоны, Жан был предельно серьёзен.
В тот вечер, после окончания спектакля, Карина сделала то, чего не делала ранее: отправилась с сокурсницами на вечеринку за кулисы.
Ушли они оттуда вместе с Жаном, в самый разгар попойки.
Никогда раньше с ней не случалось ничего даже отдалённо похожего на это озарение. Странно, но романтичную и впечатлительную Карину обошли стороной подростковые увлечения и школьные романы. В старших классах за ней ухаживал мальчик Серёжа, но его чувства вызывали только раздражение. Будучи студенткой, она два раза ввязывалась в ненужные ей отношения. Оба романа закончились, не успев толком начаться.
Тем сильнее и оглушительнее было внезапно обрушившееся на неё осознание того, что раньше она жила неправильной, половинчатой, ущербной жизнью. «Только влюблённый имеет право на звание человека». Как она была теперь согласна с Блоком! Как хорошо понимала своего отца, который никак не мог научиться жить без своей любимой!
Карина засыпала с мыслями о Жане и просыпалась, счастливая тем, что увидит его сегодня. Их отношения, начавшись в тот майский вечер, продолжались около двух лет. А когда закончились, она сказала себе: такое с ней было в первый и последний раз. Второго она просто не выдержит.
Даже в самые счастливые дни их романа она не могла не удивляться тому, что они вместе. Трудно было найти двух людей, которые настолько мало понимали друг друга, вращались в чуждых мирах, читали разные книги, исповедовали противоположные ценности, молились разным богам.
Слишком поздно Карина осознала, что единственной любовью Жана была сцена. Он грезил о славе, болел театром и мечтал сниматься в кино. Однако дело было даже не в том, что девушке недоставало его внимания…
Она не стремилась подчинить себе его думы. По складу характера была лишена честолюбия и не стремилась играть первую скрипку, не боролась за лидерство в их паре. Она охотно отдавала Жану право быть ведущим, соглашалась прятаться в его тени, признавала редкую одарённость любимого, была его самой преданной поклонницей.
Он беззастенчиво пользовался своей властью и обращал Карину в свою веру. Девушка покорно таскалась за ним на вечеринки, давясь, пила дешёвое вино, научилась курить. Общалась с его друзьями и подругами, выслушивала их трёп, принимала участие в шутках и розыгрышах. Её желания и потребности в расчёт не принимались.
Жана взяли в драматический театр, и она проживала вместе с ним все спектакли, обсуждала закулисные интриги, читала сценарии, разучивала роли. Он готовил себя к головокружительной карьере, и Карина должна была поддерживать любимого на пути к Олимпу. Понимать, не перечить, не раздражать.
Жан полностью подчинил и обезволил Карину. Постепенно их роман, став воздухом, без которого невозможно жить, перестал приносить ей радость. Она чувствовала себя потерянной и чужой самой себе, но остаться одна, без него, всё-таки не могла. Мысль, что в их отношениях много перекосов, что они строятся на неверной основе, когда один постоянно жертвует собой во имя другого, отдавая себя по капле и ничего не требуя взамен, время от времени всплывала на поверхность сознания. Однако почти сразу же пугливо исчезала. Карине никогда не удавалось ухватить её и додумать.
Сомнения и переживания находили отражение только в стихах. Они буквально выливались из её исстрадавшейся растерянной души. Потом она объединила их в цикл, которому так и не сумела придумать названия. Три стихотворения решилась послать на конкурс. Первого приза не получила, но звания «Открытие года» удостоилась.
Что, впрочем, самоуважения ей не прибавило. Совсем плохо стало спустя примерно год. Папа, редко позволявший себе передышку, взял двухнедельный отпуск, и увёз дочь на морское побережье, невзирая на её протесты: Карина представить себе не могла, как она будет жить без Жана целых две недели.
Но отец был непреклонен. Наверное, надеялся, что в поездке Карина наберётся новых впечатлений, забудется, а возможно, и познакомится с кем-то.
Жана отец не просто недолюбливал – откровенно не выносил. И не скрывал этого, хотя поначалу и пытался как-то притерпеться. Эгоизм молодого актёра, его неприкрытая самовлюблённость и самолюбование вызывали у Наиля отвращение. На то, как любимая дочь хвостом ходит за неприятным ему человеком, он не мог смотреть без постоянных терзаний. Пытался поговорить с Кариной, но неизменно натыкался на стену. Однажды, не сдержавшись, высказал всё, и между отцом и дочерью впервые в жизни произошла крупная ссора. Конфликты по поводу Азалии были ещё впереди…
Поездка в Испанию стала для Карины кошмаром. Мучительно длинной чёрной полосой. Она не просто скучала, ей было физически плохо. Поднималась температура, ломило всё тело. Она считала дни и ночи до возвращения домой. Отец мрачнел и пил больше обычного.
Повеселела Карина только ближе к отъезду. Вернувшись, едва успела принять ванну, наскоро привела себя в порядок и, не разобрав чемоданов, помчалась к Жану. Прихватила пару сувениров, которые купила для него в Испании, и бутылку обожаемого им коньяка.
По дороге пару раз позвонила ему на сотовый, но тот упорно не брал трубку. Карина вихрем ворвалась в подъезд и приготовилась взлететь на третий этаж, как вдруг замерла. По лестнице кто-то спускался. Мужчина и женщина. Они негромко переговаривались между собой, женщина жеманно хихикала. Мужской голос Карина узнала бы из миллиона.
Карина застыла, поставив ногу на первую ступеньку, и не могла пошевелиться. Так и стояла, пока Жан и его спутница не возникли на лестничной клетке прямо перед ней. Она смотрела на них снизу вверх и молчала. Жан обнимал за талию высокую полноватую блондинку в синем сарафане. Девица прижималась к нему полной грудью и улыбалась. Зубы у неё были крупные, как у лошади.
Карина развернулась, чтобы уйти. Но Жан сориентировался быстрее. Отшвырнув от себя блондинку, в два прыжка догнал её, схватил на руки и потащил наверх.
Удивительно, но они помирились. Странным был не сам факт примирения – мало ли женщин прощают измены? Из ряда вон были объяснения Жана. Он не говорил, что это случайность. Не утверждал, будто Карина не так всё поняла. Не пытался заставить поверить, что это было в первый и последний раз. И даже не приводил набившего оскомину оправдания людей творческих профессий, объясняющих обычную похоть необходимостью новых впечатлений.
Просто изложил ей свою теорию – ту, которой придерживался всегда, и от которой не собирался отказываться в дальнейшем. Суть её заключалась в том, что секс – такая же естественная потребность организма, как еда, вода или сон. Он не имеет никакого отношения к любви, семье и браку. Допустим, тебе захотелось есть. Что ты делаешь? Ешь. Твоё любимое блюдо – пельмени, ты готов есть их на завтрак, обед и ужин, но с голодухи запросто можешь схомячить и макароны, и манную кашу… Да хоть подошву!
Это не просто потрясло – уничтожило какую-то её часть. Услышанное настолько противоречило Карининым убеждениям, что она не могла уместить всё в своей голове. Жан был её единственным мужчиной. Она отдалась ему легко и естественно, потому что – как иначе? Если любишь человека, то принадлежишь ему целиком.
Сделав свой выбор, она и подумать не могла ни о ком другом. Мысль, что Жан попросту оправдывает свою развращённость, да ещё и пытается получить от неё благословение на блуд, а заодно и прощение на будущее, чтобы не утруждаться извинениями, не приходила Карине в голову.
Если бы она не любила Жана, его постоянные измены не причиняли бы ей той боли, которую она весь следующий год испытывала почти постоянно. Поведав свою теорию, он не старался скрывать своих романов. Девушка мучилась от ревности, но терпела и не устраивала сцен. Ненавидела себя, никому не могла рассказать о том унизительном положении, в котором оказалась. Страшно даже представить, что было бы, узнай обо всём папа!
…Закончилось всё сразу и вдруг. Как-то в мае Карина пришла к Жану без приглашения, хотя уже научилась из чувства самосохранения предупреждать его заранее. У неё был ключ, и она беспрепятственно попала в квартиру. Жан жил с тёткой, у каждого из них была отдельная комната. Войдя, сразу поняла, что у Жана кто-то есть. Первой мыслью было: надо срочно уйти. Развернуться и потихоньку убежать, пока никто не заметил. Тогда можно будет, как обычно, сделать вид, что всё нормально. Пока око не видит, ум не разумеет.
Но ноги сами понесли её в комнату. Потом, спустя некоторое время, она поняла: ей необходим был толчок, чтобы набраться сил и разорвать связь с Жаном. Нужен был повод, чтобы сделать эти отношения невозможными. Больше так продолжаться не могло, она уже дошла до ручки.
Так или иначе, она стремительно распахнула дверь и шагнула в комнату.
Жан действительно был в комнате не один. Было накурено, пахло алкоголем, потом, чем-то горьковатым. Играла тягучая, липкая музыка. Окно было криво занавешено бордовой шторой. В душном полумраке на разложенном диване шевелились лоснящиеся тела. Кажется, их было даже больше двух.
Перед глазами поплыло, и она испугалась, что может грохнуться в обморок. Попятилась, развернулась, чтобы скорее выйти прочь. И оказалась лицом к лицу с тёткой Жана. Та была заметно навеселе, во рту – неизменная сигарета. Немытые волосы собраны в неряшливый хвост, из-под халата выглядывала ночная рубашка.
– Чё? Нравится? – спросила она, расхохоталась и глухо закашлялась, подавившись дымом. Карину она терпеть не могла, постоянно пыталась задеть, подковырнуть. Поэтому сейчас, конечно, от души радовалась её состоянию.
– Думала, нужна ему? Вобла сушёная! Жанчику нормальная баба нужна…
– Нормальная – это вроде тебя, что ли? – неожиданно спокойно перебила Карина. Ей почему-то стало всё равно. Не было отчаяния, боли, не хотелось плакать и впадать в истерику. Даже дурнота прошла.
Конечно, это было не спокойствие, а шок. И потом Карина как следует наплакалась. Но это были хорошие слёзы: очистительные, прощальные.
Говорят, точка зрения зависит от места, с которого смотришь. И Карина словно взглянула на свою жизнь, на Жана, на себя саму совершенно иначе. Она увидела замызганную квартирку, которую тётке недосуг было прибрать, а Жану – отремонтировать. Обвела глазами убогую прихожую с отваливающимися обоями, почувствовала спёртый воздух. Посмотрела на стоящую перед ней неопрятную бабищу с мутными глазами. И её поразила мысль: «Что я здесь делаю? Разве здесь моё место? Не будь в моей жизни затяжного кошмара с этим выродком, неужели я оказалась бы здесь?»
– Отвечай! Вроде тебя? – Никогда раньше Карина не тыкала этой женщине, не пыталась ответить грубостью на грубость. – Такая же вонючая и мерзкая? Да, именно такая ему и нужна. Иди и подглядывай дальше!
Карина резко оттолкнула от себя оторопевшую и слегка протрезвевшую от потрясения бабу и выбежала из квартиры.
Жан в первое время пытался её вернуть, звонил, просил о встрече. Потом звонки прекратились. А вскоре ей и вовсе стало не до сердечных переживаний. В их с отцом жизни к тому времени уже появилась Азалия.
А курить, кстати, Карина бросила сразу после того, как ушла от Жана. Легко, будто и не начинала. Избавилась от двух вредных привычек разом.
Глава 6
Посиделки на кафедре прошли, как и ожидалось. Ей традиционно наговорили массу добрых слов, вручили букет роз в хрустящей упаковке и подарок – сертификат магазина парфюмерии и косметики. Потом пили вино и чай, ели умело приготовленные Ирой бутербродики, угощались всевозможными сладостями, до которых особенно охоча была пожилая часть коллектива, и разошлись, довольные друг другом.
Она и Семён Сергеевич уходили последними. Ира помогла убрать со стола и унеслась на свидание: у неё разгорался роман с Ильёй, высоким тощим очкариком. Они познакомились на какой-то очередной конференции: был аспирантом, учился в университете. Ира говорила: «Пишет диссертацию по творчеству Лермонтова». Карина сомневалась, что в этой вдоль и поперёк перепаханной теме можно сказать новое слово, но Илье, определённо, виднее. Но подруга утверждала, что он гениальный учёный. Филолог от Бога.
У него были вечно потные ладони, ранняя лысина, очертаниями напоминающая южноамериканский материк, и к тому же попахивало изо рта. Но Иру это не пугало. Она очень хотела замуж. Ей было двадцать пять – в принципе, немного. Да и желающие поухаживать всегда находились. Но вот именно – поухаживать! Каждый ли готов жениться?! А Илья, подчёркивала Ира, был «с серьёзными намерениями», так что она вцепилась в филолога мёртвой хваткой. Сегодня они собирались идти слушать оперу. Ирка терпеть её не могла, но собрала волю в кулак и приготовилась выказывать бурный восторг.
Карина могла бы уйти одновременно с Ирой, но домой не хотелось. Однако и торчать здесь одной тоже не вариант, к тому же у Семёна Сергеевича могли возникнуть вопросы. Так что она вышла вместе с профессором из кабинета и направилась к лестнице. Тут её и застал телефонный звонок.
– Кариша, здравствуй.
– Ой, дядя Альберт! – обрадовалась она. – Как здорово, что вы позвонили!
– И я рад тебя слышать. С днём рождения, детка.
– Спасибо вам, что вспомнили.
– У моей-то всё в блокноте записано, захочешь, не забудешь, – тихо засмеялся папин друг, – но уж про твой день рождения я и сам помню.
– Дядя Альберт, вы не болеете? – обеспокоенно спросила Карина. – Мне голос ваш не нравится.
– Уже лучше, детка. В больнице полежал немножко, но сейчас дома.
– Как в больнице?! Что у вас было? Сердце, да? Почему мне не сказали? Я бы вас навестила, пришла…
– Поэтому и не сказал. Тебе своих забот хватает. У меня Зоинька безвылазно сидела, так что не волнуйся. Кариша, я тебе вот ещё что звоню. Мне поговорить с тобой надо. Может, сможешь приехать к нам? Если не занята, конечно.
– Сейчас буду! – Карина обрадовалась возможности хоть ненадолго отложить возвращение домой.
Асадовы жили не слишком далеко от Айвазовых, в том же районе: перебрались сюда лет шесть назад. Она купила фруктов, халвы (дядя Альберт её обожал, мог с лёгкостью в один присест уговорить полкило) и поехала. Снегопад, к счастью, уже прекратился, улицы расчистили, и Карина добралась быстрее, чем ожидала.
Дядю Алика, как Карина в детстве звала Альберта Асадова, она очень любила. И он, так и не сумев обзавестись детьми, платил ей той же монетой. Обязательно привозил из командировок игрушки и сладости, водил в кукольный театр и цирк (отец терпеть не мог ни того, ни другого), рисовал для неё забавные картинки со зверями и птицами.