Среди торчащих волокон корней, ниже полосы дерна, на земляном срезе проступал квадрат, выложенный трухлявыми бревнами. Внутри него поместился такой же рассыпающийся треугольник из досок, поставленный острым углом вниз. В широкой части этой фигуры, выступая наружу, громоздилась ребристая вытянутая туша с оскаленной мордой и задранными вверх мослами костей. Под ней скорчилось антропоморфное тело с ясно различимыми очертаниями черепа в остроконечной шапке и заломленных рук, обернутых истлевшими тряпками. Мелкие выступы и провалы земли, расположенные в том месте, где полагалось быть лицу, предавали ему непередаваемо жуткое – и в то же время зловеще-комическое выражение. Так мог бы выглядеть рисунок любимой учительницы, выполненный первоклассником, если на нем хорошенько потоптаться грязными сапогами и повесить в темной комнате вниз головой. Признаюсь, меня передернуло от этого зрелища. А после еще и замутило.
Нина же светилась от счастья. Она прямо-таки излучала в пространство восторг от своей находки, и чуть не подпрыгивала на месте. «Боже мой, охренеть» – страстно шептала она.
– Что это за фигня, скажи на милость? – с отвращением спросил я, испытывая непреодолимое желание уехать отсюда к чертовой матери.
Когда Нина чем-то довольна, она становится снисходительно-болтливой. Вот и сейчас она опять взяла менторский тон:
– Это, мой обширно, но увы, поверхностно образованный супруг, курган Енисейской культуры. Если ты поможешь перебраться мне на тот берег, то скажу более определенно, но предварительно – захоронение аринов. Они полностью исчезли с лица земли еще триста лет назад – и, заметь! – до сих пор их следы никогда ранее не обнаруживали так далеко к западу. Ты понимаешь, какое это сокровище?
– Допустим… А что это за динозавр сверху?
– Конь, конечно. Древние предпочитали хоронить людей вместе с имуществом.
– Конь? А зачем ему, в таком случае, рога?
– Затем, глупый, что это не рога, а торжественная оленья маска. Им, беднягам, очень хотелось кататься на оленях, подобно их северным предкам. Но в наших широтах у оленей, э-э… неурожай. Если ты не в курсе.
– А почему всадник под лошадью? Свалился?
– Ну, во-первых, не всадник, а всадница, – увлеченно принялась разъяснять Нина. – Это же девушка. Видишь зеленые пятна по бокам от головы? Это остатки бронзовых сережек. Такие носили только незамужние женщины – тем, кто обзавелся суженным, полагались дорогие, железные. Видимо, это была девочка знатного рода (если судить по лошади), безвременно погибшая… И именно поэтому она снизу.
– Снизу?
– Да. Когда ее хоронили, то привязали к седлу лошади, а потом перевернули всю конструкцию вниз головой и опустили в клеть. Для этого нужны были вот эти сужающиеся опоры – чтобы все не развалилось по ходу пьесы. Видишь ли, арины того периода были весьма преуспевающим и технически продвинутым народом, и все продумывали заранее.
– А когда это было? – проявил я вялый интерес.
– Опять же, могу наврать, но навскидку – начало первого тысячелетия нашей эры. В Европе уже происходил закат античности, а здесь – все еще бронзовый век…
Здесь я, наконец, начал проникаться значением момента. Я трепетно отношусь к времени, чувствую его, и сейчас с легкой дрожью ощутил, как на меня смотрит бурыми глазницами чужая, немыслимо далекая древность. Почтительно подняв бровь, я решил уточнить:
– Так зачем, ты говоришь, ее перевернули?..
– Честно говоря, никто толком не знает. Одни гипотезы… До сих пор найдено три более-менее приличных захоронения этой культуры, и в двух из них всадники в нормальных позах, ничего особенного. Третий был похож на это, – она кивнула на курган. – Молодой, богатый мужчина, возможно, вождь племени или, скорее, наследник этого самого вождя. И его тоже закопали вниз головой. Любому студенту-двоечнику очевидно, что это какой-то магический ритуал, а не просто неуважение к мертвому – иначе вряд ли перед захоронением его стали так нарядно и с почтением украшать. Но что это за ритуал, никто не мог понять. И вот пару лет назад, мой коллега из Красноярска наткнулся на занятное предание, которое ему поведала одна хакасская бабуля. Сам понимаешь, писать тогда не умели, поэтому приходится довольствоваться устными пересказами… В легенде говорится, что пятьдесят вьюжных тюменов назад (из чего можно заключить, что эти основательные люди простирали свою историографию аж на полмиллиона лет, что, согласись, перебор), в одном стойбище был великий воин, в одиночку оберегавший свой клан от разнообразных напастей. Далее идет бесконечное перечисление его подвигов, заключавшихся в победе над всякой нечистью, вроде медведя с гусиной головой, но это к делу не относится. В конце концов, воин пал смертью храбрых в сражении с очередным мутантом, а все родственники остались без защиты – что их, разумеется, не устраивало. Тогда местный шаман провернул хитрый фокус. Он знал, что духи внимательно наблюдают сверху за жизнью людей и после смерти забирают их к себе, в небесные угодья. И теоретически, к ним можно напроситься на переговоры и убедить вернуть нужного человека назад. Но проблема состояла в том, что духи Верхнего мира несговорчивы и как бы трансцендентны, чтобы к ним попасть, нужен специальный допуск. А наш шаман специализировался на Нижнем мире – то есть работал по духам охоты, скотоводства и прочих прикладных вещей, намного более востребованных в окружающем его кочевом обществе. И шаман решил так: духи смотрят на человека сверху и забирают его наверх же. Если человека перевернуть, то его увидят духи Нижнего Мира и заберут к себе. А уж с ними всегда можно договориться… И он велел похоронить воина вниз головой.
– Веселенькое дело… Значит, те, кто закопал эту дамочку, хотели ее оживить? Сделать из нее, так сказать, зомби?
– Ты так спрашиваешь, будто я сама ее хоронила и знаю, что творилось в их бедовых древних головах. Но ты прав, можно предположить, что несчастная девочка умерла раньше назначенного срока – я же говорю, она совсем юная, – и родные решили исправить такую несправедливость.
– Кажется, у них это не особо получилось – раз она по-прежнему торчит в земле…
– Э-э, душа моя, тут вопрос спорный. Духи могут вернуть человека в другое тело, причем не при новом рождении, как у индуистов, а просто в произвольное из числа ныне населяющих Срединный мир. Другая хакасская легенда гласит, что лучшие люди племени после смерти иногда приходили назад в другом обличье. Только все это ерунда.
– Да правда, что ли? – усмехнулся я.
– Опять твоя ирония мимо кассы. Я имела в виду, что предания хакасов никак не могут пролить свет на загадки аринских курганов.
– Почему?
– Да потому, что они хоть и пересекались, но были совсем разные. Хакасы – пришлые тюрки, с развитой шаманской культурой. А арины – коренные енисейцы. Между прочим – родственники американских индейцев. И они были чистыми анималистами. У них не было шаманов и вертикального градиента миров, понимаешь? Поэтому им было до фени, какой стороной закапывать своих мертвых…
Я не нашелся, что на это сказать, и промолчал. Зрелище трупа, застывшего в толще земли, уже не вызывало у меня отвращения, оно, скорее, будило печаль. Мне стало жалко тех наивных людей, которые, наверное, всей душой желали, чтобы их девочка ожила, и не дождались ничего – тем более, что и сами они были уже так давно мертвы, что эта случайная могила осталась единственным следом их короткого существования.
– Так странно, – вдруг криво улыбнулась Нина, – но это дурацкое поверье о перевернутом покойнике оказалось чрезвычайно живучим. Ты знаешь, что в некоторых окрестных селах – ну, которые совсем в глухомани, – до сих пор есть никак не мотивированная традиция хоронить детей лицом вниз?
Я вздрогнул.
– Да, – медленно сказал я. – Представь себе, знаю.
К сожалению, знаю.
…Перед моим взором сгустилась картина: грязные комья земли, ливень, шеренга дядьев, зятьев, сватьев и кумовьев, одетых в одинаковые серые сорочки и выстроившихся вдоль немудрящего тесаного гроба – все с бесстрастными, неподвижными лицами, темные морщинистые пальцы цепко держат края мокрого погребального полотенца, в изголовье – мать в инвалидной коляске безмолвно подняла простоволосую голову в тусклое небо; и в этих невыносимых декорациях аляповатым пятном смотрится главное действующее лицо, хотя лица-то и не видно – покойница, наряженная в кричаще цветастое платье с розами, ромашками и кокетливыми фиолетовыми пуговками на открытой всем взглядам спине, с дрожащими кудрями на бледной шее, выглядывающей из-под черного платка… И я – набыченный, с опухшим лицом, сведенным злой ухмылкой, шатающийся то ли от ветра, то ли от выпитого, пытаюсь пережить этот бред…
Мне пришлось бешено замотать головой, чтобы отогнать это невозможно гнетущее видение. «И не только детей…» – пробормотал я под нос, но, к счастью, Нина не услышала меня – она уже ускакала обратно в кусты и шумно хлопала дверьми машины.
– Макс! – заорала она. – Иди сюда скорее, хватит разглядывать древних девок!
Я повиновался, не без облегчения оставив за спиной тоскливый курган и его мертвую обитательницу. Нина уже собралась и восседала на своем месте в полной готовности, улыбаясь до ушей.
– Спасибо тебе, мил человек, что твердой десницей обратил мой взор в нужную сторону, – дурачилась она. – Без твоей помощи великое научное открытие осталось бы погребенным во тьме веков. Я упомяну твою направляющую роль в своей Нобелевской речи… Слушай, поехали уже скорее, а? Мне надо срочно связаться со своими в институте, а тут не ловит ни хера…
– Да… Пора, – тяжело кивнул я, чувствуя себя страшно, невероятно усталым.
Обойдя автомобиль, я закинул в багажник полупустое ведро с невзрачным уловом, и наткнулся взглядом на сиротливо валяющуюся винтовку. Не довелось в этот раз пострелять, ну и хрен с ним. Хотелось как можно скорее домой, подальше от этого жизнерадостного леса, будь он неладен. Я взял ружье, чтобы упаковать в чехол, машинально щелкнул затвором, и тупо уставился на выскочивший наружу патрон.
Вот же я осёл – забыл разрядить оружие с прошлого раза. Так и проездил с ним всю дорогу, растяпа. Налицо, граждане, вопиющее нарушение техники безопасности. Судить меня мало.
Узда первая: Эльза
– Глава 1. Воскресенье –
Минута дурной славы. Кровиночка.
На следующий день (дело шло к обеду) я стоял, наряженный в галстук, у крохотного столика посреди книжного магазина, и неловкими руками перебирал разложенные бумаги. Мне предстояла первая в моей жизни – если не считать защиты диссертаций – презентация собственного литературного труда. Поджилки у меня отчетливо тряслись.
Собралось уже человек пятнадцать молчаливых, разбредшихся по уголкам, читателей, и больше, кажется, не предвиделось. Многих присутствующих я знал в лицо и лично приглашал поучаствовать в массовке, соблазняя бесплатной раздачей книжек с подписью автора и кофе с булочками. Выданная мне в издательстве тетка-менеджер как раз суетилась у арендованного бойлера с кипятком. Со специально выделенного стульчика ангельски улыбалась пухлым ртом ангажированная журналистка из местного глянцевого журнала, а продавцы магазина попрятались между стеллажами и мрачно поблескивали оттуда глазами – на время мероприятия они лишились покупателей и не могли выполнять план. Стараясь не думать о плохом, я выпрямил голову и покашлял, сообщая менеджеру о том, что готов. Та с ходу взяла быка за рога:
– Дорогие друзья! – заголосила она базарным тоном в микрофон, невесть зачем понадобившийся в этом тесном помещении. – Сегодня в культурной жизни нашего города происходит знаменательное событие. Немало сибирская земля зажгла на русском литературном небосводе ярких, самобытных звездочек-писателей. И вот, в плеяде наших родных, народных авторов насупило долгожданное прибавление. Встречайте – писатель Максим Друзь и его новый роман «Четыре буя»!
Я позорно покраснел, хотя моя бледная нордическая физиономия мало к этому приспособлена – то ли от передозировки клише в речи тетки, то ли от того, что меня прилюдно обозвали писателем.
– Чтобы сделать нашу встречу максимально плодотворной, мы решили устроить ее в виде блиц-интервью. Модератором любезно согласилась выступить блистательный искусствовед Снежана Мышкина, – менеджер указала на ангельскую блондинку, – но вопросы могут задавать все желающие. Прошу вас соблюдать вежливость и уважение друг к другу, а также сообщаю, что раздача автографов и булочек будет производиться только после презентации. Ну что, друзья, поехали?
Я мысленно перекрестился и постарался сделаться ниже ростом. Снежана включила запись на телефоне, украшенном стразами, и приглашающе обвела взглядом безмолвствующее собрание. Не дождавшись горячих проявлений читательского интереса, она вздохнула, сложила бровки домиком, и задала вопрос сама.
– Скажите, Максим, – промурчала она, – почему у вашего романа такое странное название? Насколько я успела заметить, – она заглянула в блокнотик, испещренный каллиграфическими записями, – в книге нет ни слова на морскую или флотскую тематику.
– Потому что издатель не пропустил авторский вариант, – я кивнул на свою опекуншу, которая с преувеличенной комичностью развела руками. – Из цензурных, так сказать, соображений.
Журналистка несолидно прыснула и продолжила:
– Откройте нам тайну. Как вы пришли к выбору постконцептуального неоромантизма как магистрального направления в своем творчестве?
Я только крякнул. Насколько я понимаю работу интервьюера – со своего дилетантского дивана, конечно, – первые несколько вопросов служат для того, чтобы клиент успокоился, разговорился, потерял осторожность и не побоялся ляпнуть лишнего. Очевидно, предполагалось, что на этот вопрос я отвечу без труда и с удовольствием. Но я и понятия не имел, клянусь, что мои частушечно-просторечные, нарочито грубые тексты написаны в таком мудрёном стиле. Надо было выкручиваться, и я решил подпустить цинизма – в надежде, что кривая вывезет.
– Э-э-э… Отвечу так: можете считать меня дельцом от литературы. Я пишу в той области, где меньше конкуренции.
– Меньше конкуренции, вы говорите? Сомневаюсь. Как же Пригов, Рубинштейн? Сорокин, наконец?
– А с каких это пор у вас Сорокин заделался романтиком? – удачно ввернул я обраточку. – Да и вообще, кто их сейчас читает, кроме кучки интеллектуалов и вас, критиков? А мне хочется писать для более широкой группы читателей.
– Поэтому в ваших произведениях так много матерной брани и эротики?
– Не только брани. Видите ли, у меня потребительское отношение к художественной литературе. Я убежден, что она выполняет в первую очередь развлекательную функцию. Книга должна быть интересной, увлекательной, приятной для чтения. А что это значит? Это значит динамичный сюжет, много действия, понятные характеры, и – да, вы правы – юмор, секс, приключения… Тогда книгу прочтет много людей.
– Вам не кажется, что такой примитивный подход может оскорбить ваших читателей?
– Да какая разница, примитивный или нет. Вряд ли человека, захотевшего провести вечерок с книжкой, интересует демонстрация моего персонального мировоззрения. Главное – чтобы покупали, ведь так?
– Удивительно. Какого вы все-таки невысокого мнения о потребителях вашей, так сказать, продукции…
– Что вы, напротив. Я забочусь о них. Просто мне кажется бесчеловечным заставлять обитателя современного мира и без того перегруженный мозг во время чтения – разбираться, к чему эта фраза, да что имел сказать автор… Не во времена Достоевского живем, к счастью. Пусть задумается после, отложив книгу! Так я считаю.
– И какой же вы видите вашу, с позволения сказать, целевую аудиторию?
– Ну, – прикинул я, – думаю, это молодые люди… Скажем, от четырнадцати до двадцати четырех. Собственно, том возрасте, когда я сам формировался как читатель. Кажется, – я усмехнулся, – после двадцати четырех я не прочел ни одной новой книги. Хотя это сложно, конечно, ставить себе в заслугу.
– А что случилось с вами в этом возрасте, если не секрет?
– Ну как. То же, что и со всеми остальными. Свободная жизнь закончилась, началась трудовая и м-м-м… семейная. Хотя по-настоящему женился я, все-таки, позже…
– Раз уж вы сами затронули эту тему, – медово улыбаясь, произнесла Снежана, – то предлагаю вернуться к искусству позднее, а пока что поговорить о другом. Преданные читатели нашего замечательного журнала чрезвычайно интересуются вашей личностью. Скажите, чем вы занимаетесь в свободное от творческих занятий время?
– Я преподаватель в институте.
– Вы женаты, у вас есть дети?
– Детей нет, но есть рыбки в аквариуме…