– Что это у тебя? – раздался сзади веселый голос.
– Нина! – от неожиданности я подпрыгнул.
– Испугался? – улыбалась она. – Иду я с одной работы на другую, дай, думаю, зайду, порадую мужа, раз дверь не заперта… У меня хорошие новости.
Она цапнула карточку из моих рук и, приподняв очки, стала ее разглядывать.
– Откуда ты это взял? – спросила она с удивлением.
– Да так… Не поверишь, нашел в старых бумажках.
– Бедная Ася! – вздохнула Нина, и я вновь вздрогнул – от того, что услышал, наконец, то имя, которое запретил себе произносить давным-давно. – Жалко ее, да?
– Да уж, – буркнул я.
– Так это все нелепо произошло… Глупо, когда человек умирает совсем бессмысленно, правда?
– Не понимаю, – сердито сказал я.
– Ну как же. Молодым можно погибнуть от болезни, или на войне, или, допустим, полез кого-то спасать и сам загнулся. Это все грустно, конечно, но все равно в этом есть какая-то логика событий, какая-то мотивация, понимаешь? Нет осадка несправедливости. А вот так, по слепой случайности, из-за того, что какой-то дятел просто не успел нажать на тормоз… Да прости господи, если бы её даже специально убили – в этом все равно было бы больше смысла. Понимаешь?
– Странно такое слышать… По-твоему, было бы лучше, если бы ее убили?
– Да нет, конечно. Но в этом случае был хотя бы тот, кому можно отомстить…
Я с изумлением посмотрел на нее, но она уже отвернулась к столу и бросила на него фотографию. Увидела остальные, взяла одну.
– Ого, у тебя тут целая галерея! Смотри-ка, а вот тут мы все вместе! – рассмеялась она.
Я нехотя заглянул ей через плечо. На фотокарточке был я – в бабочке (о Боже!), восседающий, надменно и независимо задрав нос, за столом, уставленным бутылками; была смеющаяся Ася, плюхнувшаяся крепким задом на столешницу и болтающая ногой в вязаном чулке; была Нина – еще совсем девчонка, вусмерть накрашенная, радостно орущая что-то кому-то за кадром; и были еще какие-то гранд-дамы, имен которых я теперь и не вспомню, с надувными шариками в руках. Будни нашей старой лаборатории, впоследствии благополучно разогнанной. Точнее, не будни, конечно, а праздники – фотография явно с какого-то протокольного события типа 8 Марта, будь он неладен… Удивительно, как мне тогда удалось собрать под одной вывеской этих прожжённых гистологических матрон, синих от папиросного дыма и паров гематоксилина2, и вместе с ними – сопливых гуманитарных дипломниц. Это был проходной антропологический проект, совершенно бессмысленный для мировой науки, но достойный финансирования с точки зрения начальства (состоящего, судя по всему, сплошь из латентных расистов) – а мне в те времена было по барабану, чем заниматься, лишь бы быть главным…
– Помнишь, как мы с тобой от всех прятались? – сказала Нина, отыскав мою руку. – Страшно боялись, что эти грымзы узнают. Особенно когда нас чуть не застукали прямо на столе в деканате… Страшно неудобный был стол, доложу тебе. У меня потом неделю синяки сходили… Смешно сейчас об этом вспоминать, да?
– Обхохочешься, – вздохнул я, а сам мысленно прибавил: если бы только грымзы.
– А откуда это все у тебя? Я и не думала, что такая фотографическая древность способна дожить до нашей эры.
– Слушай, – я предпочел сменить тему. – А что за новости?
– Какие?
– Ну, когда ты зашла, то сказала, что у тебя хорошие новости.
– А! Точно, вот я растяпа у тебя, сама же сказала и забыла. Я, наконец, подбила баланс за первое полугодие.
– Ну?
– Все отлично. Двести тринадцать тыщ чистыми в профит. И это только по распискам, проценты смогу в конце года, сам понимаешь.
Новости и впрямь были выдающиеся.
Нина с некоторых пор ведет мои дела, потому что самому мне лень. Если вы думаете, что сколотить капиталец на акциях под силу только корпоративным небожителям, то находитесь в плену кинематографических иллюзий – распространяемых, разумеется, самими профессиональными трейдерами в целях снижения конкуренции. Вам, верно, представляются огромные залы, набитые всклоченными людьми, безумно выкрикивающими «беру Газпром!» или «продаю Мангитогорск!», но так уже давным-давно не делается. Прошли и те времена, когда всклоченные люди причесались, переместились за компьютеры и принялись с бешенной скоростью выстукивать команды на электронных торгах. Это называется «играть в короткую» и сейчас человеку тут места нет – все делают машины, причем выигрывают те, у кого короче провод к биржевому серверу.
Нормальные люди даже не пытаются нагреть копеечку на секундном колебании курса. Они старомодно играют на среднесрочном повышении. Для этого не нужно большого ума (если честно, то никакого не нужно) или времени – а нужен только телефон да некоторое количество свободных денег. В последнем весь секрет – это должны быть деньги, которые не понадобятся вам завтра, или через неделю, или в какой-то другой определенный момент. Это должны быть такие деньги, которые вы с лёгкой душой отпустите в плавание, будучи уверенными, что они вернутся с привеском, но не зная, когда это случится точно. Дальше рутинная технология: покупаете первые попавшиеся акции и спокойно ждете, пока найдется тот, кто готов их купить по цене чуть больше той, что вы заплатили, плюс комиссия брокера. Это может занять час, а может – несколько суток, в течение которых курс будет болтаться, как цветок в проруби, но будьте уверены, что неизбежно наступит момент, когда вы спихнете ваш портфель с гешефтом. А потом покупаете новые акции – да хоть те же самые, что только что продали. Главное, чтобы каждый цикл завершался в минимальном плюсе. Удивительно, как быстро и просто это происходит. Уже много лет фондовый рынок всегда находится в восходящем тренде – это базис современной цивилизации, по-другому не бывает, иначе все рухнет. Конечно, иногда бывает и спад – на месяцы и даже годы – но если тот капитал, что вы крутите, не нужен вам немедленно, вы легко переждете эти периоды затишья. Разумеется, такой нехитрый способ не даст вам таких космических оборотов, как при игре в короткую, но много ли простому человеку надо для счастья? Скромных 30-40% годовых вполне достаточно, уверяю вас.
В своё время я начал именно с ключевого элемента этой схемы – денег, которых не ждешь. У жены была квартира, оставшаяся от родных, скончавшихся еще до нашего знакомства, и я предложил пустить ее в дело. Это был первый и единственный случай на моей памяти, когда Нина устроила настоящую истерику – она ни в какую не хотела лишаться родового гнезда и всех связанных с ним воспоминаний. Но в конечном итоге я оказался прав – то ли мне везло, то ли сказывалось хладнокровие, приобретенное в баталиях с Эльзой, но наша семейная мошна быстро набрала вес, превратившись из тощей и дырявой в румяную и упитанную. С ростом денежного потока геометрически увеличился объем бухгалтерии и прочей писанины (не помог даже перенос наших активов в уютную облегчённую юрисдикцию), и все это мне порядком наскучило. Тогда я научил жену паре-тройке элементарных приемов, вручил ей ограниченный доступ на площадках и навсегда забыл про всю эту нудную ерунду. Нина, существо в высшей степени дисциплинированное и сообразительное, справлялась на отлично, и за несколько лет превратила вспаханную мной делянку в пышный, отливающий всеми оттенками зелени цветник. Я же, обретя свободу, неожиданно для себя и по-настоящему увлёкся наукой. Правда, эта внезапная страсть столь же скоропостижно скончалась – сразу после вручения докторского диплома. Ну и ладно – эта бесполезная, но почетная галочка в биографии лишней не будет…
– Вот это мы молодцы! – похвалил я. – И сколько всего?
– Три с четвертью, – хвастливо сообщила она. – И четыреста с копейками в евро. И я придумала одну штуку, только тебе надо будет расписаться в…
Ее прервал телефон. Она взглянула на номер, закатила глаза, и немного виновато пожала плечами – дескать, не могу отвертеться. Я успокаивающе кивнул ей, хотя терпеть не могу отвлекаться от деловых разговоров. «Да, Александр Викторович… Да, в зеленом кофре, рядом с зарядами… Да что вы такое говорите?» – щебетала Нина с умильно заботливым лицом. Александр Викторович – это ее археологический шеф, большой человек. Что-то у них там действительно случилось.
– Я забыла тебе еще сказать, что… – начала Нина со вздохом, закончив разговор. Но ее вновь прервал звонок.
– Да бегу я, мать вашу, бегу! – прокричала она в трубку уже совсем другим тоном. – Сдурели, натурально… Ой, всё! Всё-о!
Она чмокнула меня в щеку и унеслась. Так я ей и не рассказал про Эльдара… ни вчера (она задержалась на работе допоздна, и я с облегчением улегся спать, так ее и не дождавшись), ни сегодня. Да и хрен бы с ними обоими, успеется. Я подошел к окну и смотрел, как Нина вприпрыжку сбежала по крыльцу, встала у машины и долго переписывалась с кем-то в телефоне. Потом огляделась, заметила меня вверху – вздрогнула, не ожидая, что я за ней слежу, но тут же улыбнулась, помахала рукой и укатила.
Тогда я еще не знал, но это был последний раз, когда я видел свою жену живой.
– Глава 3. Понедельник, после обеда –
О женщинах и вине. Путь воина.
Я еще долго сидел в кресле, лениво перебирая фотографии. С годами я обнаружил в себе килотонны сентиментальности. Меня это радовало: познавать даже такие примитивные переживания после десятилетий бесчувственного эгоизма было занятно.
Поначалу мне даже нравилось пробовать на вкус горечь, которая, как снежинки, летела на меня с изображений полузабытых лиц, навсегда покинувших действительность моей жизни. Означало ли это, что их больше не существовало вообще? Не знаю, может быть. Некоторым из них был нужен я – и как же здорово, чёрт побери, что они больше не могут крутиться вокруг меня, изводя своими просьбами и поручениями. Но некоторые были нужны мне – и, пожалуй, жаль, что их нет рядом, и я не могу сказать им что-нибудь ободряющее. Честное слово, их жизнь была лучше, если бы моя персона не встретилась им на пути.
Вот оно – то, ради чего я обычно и затевал все это расчесывание особо чувствительных кусочков памяти. Я уже чувствовал, как легкая ностальгия по людям прошлого закономерно сменяется виной перед ними. Вина – стержень моего существа. Концепция упрека является основой моей конституции, и внутри меня она выполняет те же функции, что у нормальных людей – кантовский нравственный эталон. Вместо того, чтобы спрашивать себя – правильно или неправильно, этично или нет, – я задаюсь вопросом: стану ли я жалеть о содеянном? И если чувствую, что да… догадайтесь, что я выбираю.
Кто-то скажет: да блин, зачем? Разве приятно постоянно винить себя во всем? Ничего-то вы не понимаете в творческом процессе, господа, – отвечу я вам. Без эмоций тут нельзя: получается убого и фальшиво. Конечно, эмоции могут быть самыми разными – радостными, влюбленными, страшными, – это уж всё равно; но раз я достиг отточенного мастерства именно в виноватой печали, стоит ли менять бывалого коня на переправе? Вот и сейчас я ощущал, что происходящие со мной загадочные события – и, конечно, встреча со странной блондинкой, – раздергали меня, разбередили, и все это так и просится в какой-нибудь рассказ. И раз уж тут есть стол, а мне нечем заняться, то почему бы не сделать несколько набросков? Но сначала следовало окончательно настроиться.
Например, вот правильная карточка, когда-то забранная из родительского дома, но так и не вставленная с почестями в семейный альбом, а желтеющая под грудой прелых бумажек. На ней маленький, едва ли двух лет, мальчик – недоверчивый, с серьезными светлыми глазами, в рубашонке с уточкой. Этот мальчик – я сам. Виноват ли я перед ним? О, еще бы! Ведь это я, как ни крути, похоронил его умилительные мечты, заставив вырасти, а потом пройти через грязь и дерьмо, алкоголизм, свинство, нечистую похоть, предательства самого себя и дорогих ему когда-то людей… Неплохо? А вот моя бабушка – перед ней, конечно, я виноват за то, что она всегда была рядом со мной с самого рождения, а я так ни разу и не побывал на ее могиле. Хотя туда пешком идти полчаса. Хорошо, хоть Нина иногда это делает… Тут я почувствовал, что отвлекаюсь, и из-за этого никак не могу, фигурально выражаясь, навести прицел на самого себя. Настало время применить тяжелую артиллерию.
В чем я виноват перед Асей? О, боги, да я не могу даже вспомнить, в чем я не виноват – потому что список хороших дел, которых я сделал для Аси, состоит ровно из нуля позиций. Разумеется, я никогда не воспринимал ее всерьез. Не давал себе труда разобраться в том, что творится в ее плюшевой душе. И вообще, в грош ее не ставил. Так, забавная игрушка. И поэтому, не задумываясь, обманул ее, когда подвернулась Нина. Нину, получается, я тоже обманывал, потому что она до сих пор понятия не имеет о нас с Асей, но… как раз перед Ниной я никакой вины не чувствую. Наверное, потому что взял ее в жены и тем самым получил индульгенцию за предательство. Может быть, за это я ее и люблю?.. Смешно.
Нина, Ася… Я снова достал карточку с того праздника, где они вместе. Помнится, в былые времена, когда они вдруг оказывались рядом в моем поле зрения, я с сердцем, замирающим от страха, представлял их – моих наполовину – вместе: задорную пацанку Нину и мягкую, лиричную Асю. Как же это было странно, что они делили одного мужчину, и, не подозревая об этом, рассказывали друг другу новости, ходили парой, как это заведено у девушек, в туалет, обедали вместе в столовой… М-да. Сколько раз жизнь учила меня, что нельзя разводить все это непотребство на рабочем месте, но тогда я ничего не мог с собой поделать. А кстати, знаете ли вы, что все эти научные девы и интеллектуалки пусть не всегда опрятны, но чрезвычайно склонны к промискуитету? Если вы – закомплексованный ботаник, не способный подойти к самой завалящей женщине – смело двигайте в науку. Воистину, воздастся вам.
Я снова свернул не туда, и, чтобы поставить мысли на заезженные рельсы, взял новую карточку. Тоже Ася, но уже другая – не в душном офисе, а где-то на природе, с распущенными волосами, бредущая босиком по лужку и задумчиво улыбчивая. Где это она? Не помню…
Вот именно. Основная беда с Асей – точнее, с теми ее остатками, которые до сих пор осыпаются со стенок моей памяти, в том, что я уже ничего о ней не знал. Ни-че-го-шеньки. Прежде я мог клясться себе до посинения, что никогда не забуду ее, но все это было безбожное вранье. Прошло всего-то несколько лет, и я благополучно позабыл все, что было и чего не было. Место настоящей, зримой Аси давно уже заняло самозабвенное воспоминание о собственном горе.
Я был еще способен, допустим, осознать, что Ася тоже когда-то была живым человеком, упругой, теплой девушкой, и она ходила по траве, и наверное, эта трава колола пальцы на ее ногах, а ее голые плечи, наверное, были все в мурашках от влажного вечернего ветра, а еще, наверное, она что-то там думала в своей светлой голове, и, вполне может быть, радовалась, печалилась, любила, сердилась, – но сейчас я не способен даже вспомнить себя рядом с ней, свои собственные ощущения от ее близости. Память о том, что была когда-то вот такая Ася, уже тихо испарилась по капле, растворилась, как кусок сахара, в моем невнимании, и теперь не осталось больше в мире никаких следов от этой несчастной девчушки – кроме пары выцветших фотографий.
И именно эта потеря была самой ужасной. Теперь кажется, что я на самом деле ее любил, и многословно заверял в вечной любви, а потом втихушку изменял ей, а потом снова и снова. Пока она была живой, я еще мог утешать себя тем, что все можно объяснить, успокоить, загладить, исправить, и сделать ее, наконец, счастливой. Когда-нибудь. Но это «когда-нибудь» не наступило. И не наступит. Когда она уже умерла, то еще какое-то время жила во мне, и тогда я мог оправдаться хотя бы перед самим собой. И было за что, потому что Асино тайное унижение не закончилось и после смерти – ведь я продолжал изменять ей уже мертвой. Но вот теперь исчезло даже мое воспоминание о ней, и больше я не могу оправдаться ни перед кем. Вот странно: умерла Ася, а страдаю я.
Совершенно позабыв, что сам закрутил эту тошнотворную карусель воспоминаний, я страшно разозлился на ненастоящую, пародийную Хомячкову – за то, что подняла во мне все эти пыльные волны рефлексии. Как смела она быть похожей на мою Асю? Ее появление пугало меня, неприятно раздражало, и, осознав, что страшусь непонятно чего, я с изрядным трудом заставил себя провести внутренний аудит. Вот в чем было дело: я вдруг понял, что хочу знать о ней больше, встретить ее вновь, вытрясти из нее всю душу, чтобы убедиться, что она – не она. А если проще, то эта дура Хомячкова попала в резонанс тому эмоциональному типажу, который, как рубец от ожога, отпечатался в моей душе после Аси. И она самым банальным, инстинктивным образом привлекала меня – просто как женщина, сексуальный объект. А другая моя часть, отвечающая за благоразумие, тут же врубила сигнализацию – обоснованно полагая, что всякого рода фривольные приключения могут серьезно осложнить мне жизнь. Нет уж, дружище, хрен тебе, мрачно усмехнулся я. Очаровываться молоденькими аспирантками – что может быть пошлее для такого солидного, размеренного человека как ты?