Плюсы бессонницы Маккейна
– Разрази меня гром! – резко подскочив с кровати, и как всегда «удачно» – головой треснувшись о верхнюю полку, уже на автомате прокричал Маккейн вслед за очередной «Полундрой», уже ставшей столь привычной в это вечернее, а может и ночное время суток. Что уж поделать, если у команды свои специфические взгляды на то, как разбавить скуку на корабле, из-за которой не только якоря ржавеют, но и человеческий мозг. Так что это была не их блажь или озорство, как это считают погрязшие в серьёзности и важности пассажиры, которых так неожиданно подловили на эту «Полундру», что они кубарем скатились по лестнице, а так сказать профилактические мероприятия, целью которых было не дать застояться в тупизне мозгам и через небольшую встряску расшевелить в них жизнь.
И хотя многие из пассажиров корабля понимали, что им никогда не понять эти морские порядки, с их специфическим юмором, всё же они пытались это сделать. И вроде как начинало выходить, пока очередная «Полундра» так неожиданно для них не отзывалась прямо в ухо, и эти пытающиеся всё и это понять люди, не поскальзывались на собственном плевке, с помощью которого они хотели указать драящему палубу матросу, где не чисто и ещё нужно отдраить палубу. Ну а матрос, всё со своей морской колокольни или вернее будет сказать, с капитанского мостика видит, и для него такие указания столь важного господина, видятся слишком пространно и широко трактуются. Вот он и вынужден прибегнуть к своей «Полундре», чтобы важный господин своим носом уточнил то место на палубе, где так необходимо его участие.
Ну а важный господин, вроде как господин Самоед, всегда и в любом случае, особенно когда он находится в кругу своих единомышленников, даже если он не успевает об этом сообразить (в этом случае в дело вступают его рефлексы), готов помочь нуждающемуся в помощи человеку, особенно советом и указанием. И как только в одно его ухо высвистнули эту «Полундру», а перед носом взмахнули обрубком швабры, то он в тот же момент, для того чтобы понять, что это всё значит, – а для этого нельзя выпускать из себя запущенное извне в ухо слово, – попытался заткнуть второе ухо с помощью палубы, к которой он устремился, чтобы прижаться своим вторым ухом. А так как это нужно было сделать как можно скорее, то господин Самоед, не тратя времени на различного рода раздумья, выбрав для себя самый прямой путь, как есть соскользнул с ног и как результат спешки, прижался к палубе не ухом, а носом – что поделать, когда этот флюгер вечно лезет вперёд со своим любопытством.
Что было дальше, господин Самоед только фрагментами помнит. Но он отчётливо понял одно, когда звучит эта «полундра», нужно под ноги смотреть, и при этом не носом, а как минимум благоразумием. С чем не могли не согласиться и стоящие чуть позади от него, его единомышленники, господа Паранойотов, Поспешный и Нервозов, с чьих лиц в один момент, вслед за падением господина Самоеда, слетели полные довольства ухмылки, и они принялись вроде как давиться накопленным возмущением, а может всё тем же жидким инструментом, которым в своё время так неудачно воспользовался господин Самоед.
А как только господин Самоед, продолжая пребывать в лежачем состоянии, провернувшись головой об палубу, повернулся к ним лицом и посмотрел на них нездоровым взглядом, с расквашенным во всё лицо носом, то его единомышленники и так пребывающие в смятении, а тут на них ещё так смотрят, не смогли выдержать этого взгляда укора, – они, как минимум, должны были выкинуть этого матроса за борт, – и отвели свои взгляды в сторону …палубы – на друг друга тоже особого желания смотреть не было. А как отвели свои взгляды в эту, по вертикали сторону, то тут же заметили, что кто-то, пока они тут так за господина Самоеда переживали и отвлекались, взял и мокро наследил. И при этом так провокационно наследил, что каждого из них можно заподозрить в этом мокром деле.
И казалось, что вот она объединяющая их всех идея, которая позволит им посмотреть друг другу в глаза и начать выяснять, и кто тут такой самый смелый на трусость. Но почему-то, а может потому, что у каждого в туфлях хлюпает от их наполненности некоторым исходом их нервов или испуга, – говорят же, что вредно всё в себе держать, вот они и поддались рекламе, – они не поднимают головы, а начинают потихоньку, не подымая ног, чтобы не расплескать то, чем наполнены их ботинки, двигаться в сторону ухода отсюда.
Что же касается господина Маккейна, то для него эта прозвучавшая «полундра», отозвалась не только шишкой на голове, а она стала сигналом для его зубов, которые со всей своей болью напомнили Маккейну, как их не устраивает сложившееся в последнее время положение вещей. Ну а так как их характер был плоть от плоти Маккейна, то они никаких аргументов и доводов слушать от него не хотят и не будут, пока он не выполнит все их условия. И самое первое условие – вернуть прежний, разговорный образ жизни. И что спрашивается, может ответить им Маккейн, и сам больше всего этого желающий. Мол, это не в моих силах.
– А ты сожми что есть силы нас и действуй, тряпка! – резкой болью вознегодовали зубы, да так основательно и задорно для головы Маккейна, что он опять треснулся головой об верхнюю полку. Но как бы зубы через такие удары судьбы не подминали под себя Маккейна, он прекрасно знает, что стоит только ему сжать свои зубы так, как они на этом настаивают, то они первые же заноют от боли. И получается…А получается какой-то прямо когнитивный диссонанс. Он в борьбе за свои идеалы свободы, по настоянию своих зубов, должен не жалеть себя и сжать что есть силы их, но при этом он не должен их тревожить, а иначе они ему такую боль покажут, что он без страховки полезет не на стену, а на самую высокую мачту корабля.
– И тогда тебя капитан Мирбус точно оценит и даже может быть запишет в годные люди, в матросы. А это значит, свежий воздух и свобода. – С помощью болезненных ощущений перекинулись словами зубы мудрости, и как итог, их осенила догадка. – А ведь это отличная мысль. – Ноюще обрадовались зубы мудрости Маккейна. Затем выжидающе успокоились, и как только Маккейн, прислушавшись к себе, было подумал, что сегодня он сможет уснуть, и даже успел сбить подушку, то тут-то они и напомнили ему о себе. Да так ударно напомнили, что Маккейн и не понял, как оказался вместе с подушкой на полу, где снизу палубой прижимал одну лицевую часть себя, а сверху подушкой подавлял другую болевую часть себя.
Но кто знает, а у кого есть зубы тот точно знает, что от зубной боли спасения на полу не найдёшь, и Маккейну нужно что-нибудь поумнее придумать. Но о каком благоразумии может идти речь, когда за тебя думают и решают зубы, хоть даже и мудрости. И тут волком вой – что как выяснил Маккейн, не помогает – бейся об пол – тоже никакого эффекта, и обезболивающим себя заливай – единственное, что было в наличии, вода из под крана, не сильно помогла, а без кардинальных решений этой проблемы никак не обойтись.
Но стоило только Маккейну вспомнить судового врача, доктора Кубрика, так у него вместе с зубами начало заболевать всё внутри. И как не заболеть, когда этот Кубрик не сразу за зубы или долото возьмётся, а он, для того чтобы побольше его помучить, выберет для его лечения комплексный подход. – Это только на ваш, больной и поверхностный взгляд, у вас зуб болит. – Даже не испросив суть проблемы, – на горячее или холодное реагирует, – Кубрик начнёт зубы заговаривать Маккейну, сидящему с перекошенным от боли ртом. – Тогда как мы, люди не просто с медицинским образованием, а с медицинским взглядом на жизнь, привыкли смотреть на всё это дело с куда как глубокой точки зрения. Зри в корень, говорил один потенциальный стоматолог, одной рукой держась за больную челюсть, а другой протягивая щипцы кузнецу. И я всегда следую этому его указанию, и зрю. – Уставившись на Маккейна, заявит Кубрик. После чего понаблюдав за ним и, порадовавшись хотя бы за то, что не он находится на месте Маккейна, Кубрик, усмехнётся и начнёт придираться к внешнему виду Маккейна.
– А я ведь ещё при нашей первой встрече говорил, что цвет вашего лица мне не нравится. – Покачав головой, скажет Кубрик. – А вы скорей всего мне не поверили. Мол, знаю я всех этих докторишек, им лишь бы смутить человека своим якобы отличным знанием его здоровья. Где я, исходя из твоих слов, тебя, симптоматически нездорового в моих глазах человека, насквозь вижу и если ты сейчас же во всём со мной не согласишься и не дашь просто так денег, то я тебя при всех здесь собравшихся, особенно перед милой мисс Клер («Какая ещё мисс Клер?!», – ахнул про себя Маккейн), ославлю, назвав тебя самым что ни на есть неизлечимым больным. На что ты, при упоминании мисс Клер, ещё попытаешься взбрыкнуть, заявив, что тебя такие пустяки не пугают, и если я хочу знать, то мисс Клер уже обещала до самой смерти любить тебя. «То есть до завтра», – посмотрев на часы, с глубокомысленным видом скажу я. На что вы, господин Маккейн, в момент с бледнев, покрывшись испариной, начнёте только хватать ртом так не хватающего вам воздуха. – Кубрик, насладившись безумными видами Маккейна, продолжил втаптывать в сою зависимость от него, то есть в ничтожество.
– И при этом я ещё к вам щадящее поступил. – Продолжил говорить Кубрик. – А мог бы без всякого предупреждения (увидел насколько вы самоуверенны и амбициозны, и решил, что не бывать такому), когда все гости соберутся все вместе, в гостиной за столом, объявить, что ваш вид вызывает у меня беспокойство. А как только все оставят свои дела, вилки и ложки, и со всем вниманием вначале изучающе окинут вас взглядом, – доктор за зря на ветер словами разбрасываться не будет (что очень верно, только никто не будет знать истинной подоплёки дела), – и, убедившись в верности моих слов, – с господином Маккейном явно что-то не так и происходит, вон он как нехорошо выглядит, и даже становится всё больше не понятно, что в нём нашла мисс Клер (вот доктор Кубрик совсем другое дело), – переводят на меня взгляд надежды на объяснения и постановки диагноза вам, господин Маккейн. – И настоящий Маккейн, а не тот выдуманный Кубриком Маккейн, вынужден признать, что Кубрик умеет лечить словом, вон как он захватывающе дух всё это рассказывает, что он на время даже забыл о зубной боли.
– Ну а я не спешу огорошивать присутствующую публику страшным диагнозом, я даю вам время одуматься. – Кубрик продолжает демонстрировать чудеса красноречия. – И думать вам нужно поживее, ведь время работает на меня. И чем больше я молчу, тем страшнее вырисовывает воображение испуганных гостей те носимые вами в себе болезни. А они, между прочим, могут быть крайне заразными, о чём первыми догадались те из гостей, кто ближе всего сидит к вам. Отчего они начинают незаметно отодвигаться, прижимая ко рту салфетки, используемые ими в качестве средства индивидуальной защиты от болезнетворных микробов, которыми наполнен весь ваш организм и рот в частности. Но гости на этом не останавливаются, и каждый в отдельности начинает рыться в своей памяти, вспоминая все свои контакты с вами пока за этот вечер.
И первым, кто в мрачности потемнел в лице, то это был генерал Томпсон. Он вспомнил, как был весь вечер близок к вам. – Дёрнул меня чёрт, пожать ему руку! – закипит Томпсон, начав тереть салфеткой свою руку. Но уже поздно, смертельная болезнь, – а она как минимум такова, если Маккейн её скрывает, – которую носит в себе Маккейн, наверняка уже через споры рук передалась и Томпсону, и теперь ему деваться некуда, как только пустить остаток своей жизни под откос. К чему он и приступил, схватившись за бутылку.
И если мужская часть гостей начала таким образом крепиться, то женская половина принялась хвататься за сердце, при воспоминании того, как подставили одну щёку для приветственного поцелуя Маккейна, а тот не отказался и так ими вероломно воспользовался. – А все самые страшные болезни передаются именно воздушно-капельным путём! – указующе на Маккейна, красноречиво раскраснелась всем известная поборница нравственной чистоты, лидер движения за категорическое полноправие полов, мисс Кортес. – Вот почему я никогда не болела. Я никогда не позволяла себе такую ротовую близость. Но на этот раз этот подлец, Маккейн, воспользовался моей гостеприимностью и застал меня врасплох. – Мисс Кортес, не выдержав такого коварства Маккейна, который к ней на званый лишь для того и пришёл, чтобы провести эту диверсию, соскочила со стула и упала в обморок не в руки, а в ножки стула.
– А мисс Клер точно теперь неизлечимо больна, если она, будучи наедине с господином Маккейном, себе позволила лишнее, поцелуй. – Не обращая на поднявшийся вслед за падением мисс Кортес переполох, рассудила про себя сидящая на противоположном от Маккейна краю стола, леди Брань.
Ну и как итог всему. Мисс Клер со слезами на глазах подскакивает с места и с воплем надежды и отчаяния: «Милый и такой красивый господин Кубрик, спасите меня от этого негодного во всех отношениях человека!», – бросается ко мне в объятия. Ну а вам, негодный вы во всех смыслах человек (и всё отлично поняли, о чём это в своём в отчаянии кричала мисс Клер – и с этой дисфункцией организма не ко мне), которому теперь уже ничего не поможет, – надо было раньше проявлять понимание, – остаётся только одно, как сквозь землю провалиться. – Подвёл итог своему рассказу Кубрик, выжидающе посмотрев на Маккейна, готового если честно, и сейчас сквозь землю провалиться от нового приступа боли.
– В общем, я по вашем мнению, только с помощью шантажа и обделываю свои делишки. – После короткого наблюдения за Маккейном, добавит Кубрик. – Не так ли господин Маккейн? – прямо в рот очень нервно и злобно затем спросит Кубрик Маккейна.
А что может ответить ему Маккейн, когда его полон слюней и плевков Кубрика, которыми он сопроводил свой к нему вопрос, кроме как сглотнуть всё это – сплёвывать команды не было.
Кубрик же немного успокаивается и, присев обратно на свой стул, после небольшой паузы опять заговорит. – Так вот, я в своём лечении всегда опираюсь на комплексный подход. И тот же ваш больной зуб, есть всего лишь крайнее следствие общей нездоровой картины вашей жизни. Тут либо вы слишком любите сладкое…Что, господин Маккейн, любите погорячее? – Спросив, Кубрик опять уставился на Маккейна, у которого нет другого выхода и он вынужден кивком признаться, что есть такое дело. Но Кубрику этого мало и он продолжает мучить Маккейна, задавая новые вопросы. – И попышнее? – Да. – Вынужден соглашаться Маккейн. – И чтобы зубы сводило от желания? – всё не успокаивается и задаётся вопросами Кубрик. – Да-да-да! – Маккейн готов соглашаться во всех смертных грехах. О чём догадывается Кубрик и он, решив, что нашёл отличную для себя замену к дядюшке Сатане на заклание, успокаивается и, переведя свой дух, возвращается к незаконченному предложению.
– Ну а если вы человек не только гадкий и падкий на сладости, а так сказать, ещё и злой и мстительный, то вы наверняка затаили на меня зуб после нашей первой встречи, – а как мне не позавидовать, когда я такой весь успешный и девушкам нравлюсь, или в крайнем случае, потому, что вы не позавидовать не можете. Ну а так как вы бессильны что-либо мне противопоставить, то ваша душевная боль через зубовный скрежет и материализовалась в зубную боль. Верно я говорю, завистливый господин Маккейн? – выкрикнул с места вопрос Кубрик. И опять Маккейн ничего не может другого поделать, как признать за собой и этот завистливый грех. А как признал, так услышал, как в своём довольстве потирает своими руками Кубрик. После чего Кубрик поднимается на ноги и, с нескрываемым отвращением посмотрев сверху на Маккейна, не удержался и огорошил Маккейна ещё одним диагнозом:
– А у вас к тому же изо рта воняет.
Вот же удивил. А как не быть такому отвратительному запаху, когда Маккейн притронуться к зубам не может, и какая может быть речь о зубной щётке. Посмотрел бы он на этого умника Кубрика, если бы он неделями питался всякой не съедобной дрянью, вперемежку с тем, что не полностью из него вырвется при виде этого морского деликатеса, а затем не просто зубами заболел, а все мысли о них до боли изнылись (а мысли между тем не физическая субстанция, а вот заболели).