И если она скажет, что этим одиночеством был молодой Бельмондо, кому Гноз всегда готов был пойти на уступки, или к примеру, один не назвавший себя по имени президент одной демократической страны (но ни в коем случае с авторитарным управлением), то он так и быть, простит эти её фантазии.
Но разве он не знает эту Люсю, которая ни перед чем не остановится, лишь бы пошатнуть устойчивое положение своего супруга. И, конечно, Гноз в ответ от неё не слышит все углы сглаживающее имя Бельмондо, – он умеет рассмешить по настоящему, не то что ты, – а она проявляет отличное знание всех больных мест своего супруга и называет ему самое ему невыносимое из всех имя. – Это Коконов. – Как громом среди ясного неба звучит и оглушает сознание и вместе с ним здравомыслие Гноза ответ Люси. И Гноз, явно войдя в роль обманутого мужа так, что можно было констатировать факт того, что он заигрался – если, конечно, знать, что он звонит по шайбе, а это только одному человеку известно (и это не Гноз), и поэтому этот факт не констатируется, – начал всё больше нервничать и как следствие, забываться.
А ведь вспомни он вовремя, что так ненавидимый им господин Коконов находится вместе с ним на корабле, и значит, он, как минимум, не мог замещать его дома у Люси, то это бы всё решило. Но видимо неудовольствие видеть этого, неприятного во всех смыслах господина, в объятиях Люси настолько огромно, что Гнозу, наплевав на все физические и законы разума, хочется на месте любовника своей супруги видеть именно этого невыносимого господина. А иначе ненависть к нему пойдёт на снижение и Гноз начнёт терять ориентиры в своей жизни.
– Не может быть?! – чуть ли не завопил Гноз. При этом не совсем было понятно, чего он добивался, задаваясь этим вопросом. То ли он призывал к благоразумию Люси, утверждая таким образом, что всё то, что она говорит, не очевидно и не подтверждено никакими фактами, то ли он добивался от неё всё тех же убедительных доказательств своей измены именно с Коконовым.
Ну а Люся не приемлет полумеры, и если она решила проучить своего, по гроб ей обязанного и значит находящегося в неоплатном перед ней долгу супруга, – о чём она ему все уши прожужжала, но детальной расшифровки её трат на него он так и не видел, – то она пойдёт не просто до конца, что в данном случае звучит несколько двусмысленно и не цензурировано, а она готова прибегнуть к любого рода мистификациям, чтобы день расплаты по счетам по скорее настал. И он (этот день), наверное, при её то старании доводить до нервных коликов Гнуза, давно бы настал, если бы его не удерживало на этом свете уверенность в том, что Люся совсем не правильно распорядится теми счетами, которые будут предъявлены ему к оплате.
– Что, хочешь услышать его голос? – так до дерзости уверенно заявляет в трубку Люся, что Гноз на мгновение даже опешил от такого её наступления. И если здраво, а не впопыхах, как Гноз, подумать над этим её не таким уж и простым вопросом, то много чего и особенно подводных камней можно найти в нём.
Так первое, что сразу же бросается в глаза, так его построение на взаимоисключающих противоречиях. Как может Гноз хотеть услышать голос Коконова, когда он его и не в исключительных, как сейчас случаях, слышать не хотел. И получается, что если Гноз в ответ скажет, что не только не хочет услышать его голос, а век бы его не слышал, то он тем самым на слово верит всему тому, что тут про себя нагородила Люся.
В другом же случае, что невозможно по вышеуказанной причине, если Гноз в экспериментальных целях выдавит из себя: «Да…а, я хо…очу, услы…ышать голос этого гада», – то Люся, глядишь, не поверит, и с упрёком ему заявит. – Ты себя то, слышишь? Куда ты подевал свои принципы, гад? – А если поверит, то кто ей помешает включить диктофон с записанным на нём голосом Коконова и не предъявить его в качестве доказательства его недальновидности насчёт Коконова.
– Значит, не веришь, гад! – возмутится Люся, в случае второго ответа Гноза. – Тогда слушай. – И поднеся к трубке телефона диктофон, обрушит на Гноза откровение в виде голоса Коконова.
– Это я Коконов. – Доносится из трубки до Гноза голос Коконова. – Я самый счастливый на свете человек. Спросите почему? А всё очень просто. Я не ставлю перед собой несбыточных задач. Что позволяет мне достичь желаемого и радоваться жизни. И это на самом деле более чем дальновидное решение и взгляд на жизнь. Вот и сейчас я достиг того, чего хотел. И ты не можешь не догадываться, о чём я говорю.
– О чём? – не сдержался Гноз.
– Тебе крестовидная родинка под лопаткой о чём-нибудь говорит? – шепотом проговаривает свой вопрос Коконов, но этого уже Гнозу хватило, чтобы … Передёрнуться и наконец-то прийти в себя под требовательным взглядом господина с Оксфордским акцентом.
И понятно, что всё это только на представлялось быстрыми на воображение господами Паранойотовым и Поспешным. При этом это так всё натурально выглядело со стороны, что даже господин с Оксфордским акцентом, на время этого разговора впал в заблуждение насчёт реальности происходящего.
– Поговорили и хватит. – Сказал господин с Оксфордским акцентом, протягивая руку к Гнозу. И тому ничего не остаётся делать, как вернуть это средство мобильной коммуникации, шайбу. Правда, когда господин с Оксфордским акцентом перехватывал у Гноза это средства коммуникации, то он так знаково на него посмотрел, что Гноз не имел никакого права не понять этот поданный ему сигнал. И Гноз на этот раз не подвёл господина с Оксфордским акцентом и всё понял – эта его игра на публику, для господ Паранойотова и Поспешного, имела своей целью убедить этих господ в немалых технических возможностях господина с Оксфордским акцентом. А для чего, то понять не сложно.
Ведь все пассажиры корабля находились в своеобразном информационном вакууме и зависели от прихоти капитана корабля Мирбуса, который дозированно и как ему вздумается, информировал их о происходящем в мире, а тут как сейчас этими господами выясняется, то господин с Оксфордским акцентом, не только независим от капитанского диктата, а имеет собственные возможности для получения информации из вне. И получается, что господин с Оксфордским акцентом, получая по своим, альтернативным от капитана источникам, информацию о происходящем в мире, тем самым имеет право на собственный голос и мнение на корабле. И теперь вздумай капитан Мирбус, а всё скуки ради, ошеломить пассажиров корабля сообщением о глобальной катастрофе, где мир пока они тут беззаботно плыли, погрязнув в разврате и безумии (что да, то да), окончательно сошёл с ума и в ядерной катастрофе сам себя потопил, – все континенты ушли под воду и мы чуть ли не единственные, кто выжил на этом белом свете, – то господин с Оксфордским акцентом, как альтернативный источник информации, всегда может вывести Мирбуса на чистую воду.
– С нынешнего дня, – после того, как ошеломлённая известием о глобальной катастрофе, всё больше пассажирская публика (команда корабля уже привычна к такого рода играм разума своего капитана), сможет прийти в себя и встать с пола, куда многие из них попадали в обморок, грозно заявит капитан Мирбус, – можете ко мне обращаться: «Ваше патриаршее величество, Ной второй». Отныне я беру на себя все полномочия верховного правителя последнего острова жизни на этой планете, корабля «Аполлон», и, требую беспрекословного исполнения моей воли. – Ной второй или Мирбус, не первый, кто себя провозглашал единственным самодержцем на своём корабле, где он числился капитаном, зорко посмотрел на пассажиров, выискивая в них того, кого может быть, не устраивает подобное положение вещей, и он желает предложить демократические выборы самодержца и диктатора в одном лице.
И такой недовольный находится, это некий господин Нервозов, которого ещё вчера начало мутить разумом, а сегодня уже мутило от того вчерашнего перебора с напитками, которыми он пытался переубедить свой вчерашний, замутнённый скукой разум. И этот некий господин Нервозов, уже успев хватить лишка и так сказать осмелеть, в момент подскочил на ноги и явно несогласуясь со своим разумом, выразил вотум недоверия этому самовыдвиженцу. – А ты кто такой?! – в нервном припадке заорал Нервозов, требуя от Ноя второго своего представления.
И Ной второй, если его об этом просит его электорат, не может проигнорировать его просьбы – выборщик имеет полное право знать, кого он выбирает. – За борт его! – отдаёт команду матросам Ной второй и, не успевает господин Нервозов понять, что с ним сейчас происходит, как он летит кормить собой акул. И как теперь Ной второй видит, то этой презентации себя, вполне достаточно для его подданных, которые в один момент прониклись уважением и любовью к отныне и до скончания их жизни на этом корабле, их повелителю, Ною второму. А что они, эти отныне полностью находящиеся под властью Ноя второго подданные, могу поделать, когда вся власть в руках Ноя второго, без управленческих способностей никому не управиться с кораблём. Вот и приходится им во всём слушаться, с каждым днём всё больше наглеющего и следующего своим наклонным путём абсолютного монарха, от деспотизма до самодурства, Ноя второго, который начал вовсю упиваться своей неограниченной ничем, кроме своей фантазии властью, и уже возомнил себя богом и требует поклонения.
И первым указом этого самого великого из Цезарей (это одно из его титулов) Ноя второго, а по своей величавой сути и первого, будет самый деспотичный (и это не зря), отдающий самодурством нового государя, бесспорно спорный указ, попирающий все свободы и вольности его отныне подданных, пассажиров корабля – теперь каждый из вас будет оцениваться по настоящему, по своим способностям и нужности для нашего общего дома, корабля. – Так что засуньте ваши регалии и родовитость, знаете куда! – Ной второй очень красноречиво посмотрел на Кубрика, который как все знают, является правой рукой Ноя и всё обо всех знает, и имеет неограниченный доступ к любому физическому телу на корабле – и если он возьмётся за это дело в резиновых перчатках, то никому мало не покажется.
Ну а как только с первого указа всё так несправедливо для пассажиров распределилось, – как по божьему повелению, кто был первым, тот стал последним, и наоборот, – то тут все они фигурально и приплыли, обнаружив себя не такими выдающимися личностями, как всегда о себе мнили, а согласно своих способностей и необходимости, кто в кочегарах, кто полотёрах, а кто в качестве наживки для ловли акул.
Но всё это возможно только в одном случае, если бы у оставшегося человечества, которое было представлено пассажирами корабля, не было иной надежды, кроме как полагаться на капитана своего корабля, который ведёт корабль их жизни. Но в случае появления двух полярного мира, где господин с Оксфордским акцентом, несмотря на то, что он всегда был убеждённым сторонником однополярного мира, выступит в качестве альтернативного источника информации, – вы не Ной, а трепло и самозванец, – подняв вверх шайбу, своим сообщением вдавил бы в стул Мирбуса господин с Оксфордским акцентом, – то, пожалуй, Мирбус не стал бы себя обожествлять.
В общем, такое положение вещей в корне меняет весь расклад на корабле, заставляя господ Паранойотова и Поспешного, в чьей информационной несдержанности не сомневался господин с Оксфордским акцентом, – скоро все на корабле будут знать, что у меня есть, что противопоставить Мирбусу, – с пониманием всего этого переглянуться и решить, что с господином с Оксфордским акцентом, не только из-за его акцента стоит иметь дело.
Тем временем господин с Оксфордским акцентом не просто забирает из рук Гноза шайбу, а он в тот же момент вкладывает ему в руку всё ту же карту, даму крестей. И на этот раз Гноз не задаётся вопросом, почему именно дама крестей, а не как минимум валет – господин с Оксфордским акцентом собой представляет глобалистов всех мастей, а для них любого рода нетерпеливые убеждения в своей однородности, неприемлемы. Так что если тебя посчитали за даму, то прояви уважение к другому мнению, и не возникай.
Господин с Оксфордским акцентом, вернув шайбу в карман своих штанов, разворачивается в ту сторону, куда он до встречи с Гнозом шёл и, ничего больше не говоря, выставив вперёд руки, направил свой ход дальше. Гноз, в свою очередь бросив короткий взгляд на господ наблюдателей, поворачивает в свою сторону и быстрым шагом начинает покидать этот перекрёсток путей. Ну а господа Паранойотов и Поспешный вначале замешкались, не зная что им дальше делать, но затем придя к единому мнению – без дополнительной информации им во всём этом не разобраться, а её может сейчас дать только Гноз, – рванули вдогонку за Гнозом.
Ну а господина с Оксфордским акцентом или для себя Маккейна, такое положение вещей вполне устраивает, и он идёт дальше. А вот куда, то он пока что не знает. Чего не скажешь об интуиции, которая просто уверена, что он таким образом, обязательно на свою задницу найдёт приключений. Но кого она решила смутить, Маккейна убеждённого сексиста и женоненавистника. – Интуицию слушают только бабы, подкаблучники, тряпки половые и неуверенные в себе люди. – Решительно убедил себя Маккейну, и тут же по выходу из поворота ему представилась возможность доказать, что он, как минимум, уверенный в себе человек.
И судя по побелевшему в один момент виду, застывшего на месте Маккейна, то он находился на пути к собственному пониманию себя – кто же он на самом деле, баба – вопрос пока открытый, подкаблучник – это вряд ли, он ведь холост, тряпка половая – это дискуссионный вопрос, или неуверенный в себе человек – а это спорный вопрос. В общем, у Маккейна было ещё время над этим подумать при виде приближающего к нему, сомнамбулического вида боцмана Роджера, держащего перед собой зажжённую свечку. И видимо то, что Маккейн, кого-кого, а боцмана Роджера не ожидал сейчас увидеть – по его расчётам, боцман находился в лазарете, – а не как можно было подумать, что он этого сомнамбулического вида боцмана испугался, и повергло его в этот умственный ступор. Да и кого не повергнет в ужас и не озадачит этот потусторонний вид боцмана, надвигающегося на вас со свечой в темноте, и что-то про себя бормочущего. Маккейну, кажется, что он обращается к темноте с вопросом: «Ищу человека?».
И хотя это всего лишь академический взгляд на боцмана, но он как кажется, наиболее точно подходит к этой картине боцмана. И если бы Маккейн сумел из себя слово выдавить и спросить боцмана: «И что за человека вы ищете?», – то боцман так уж и быть, остановился и соблаговолил ответить. – Проклятого синоптика.
– И чем вам синоптик так не угодил, что вы готовы его растерзать на кусочки? – не может удержаться от нового вопроса Маккейн.
– Теперь моей душе нет покоя, и он поселил в неё одно ненастье. – Отвечает боцман. И Маккейн его отлично понимает и полностью согласен, что таких синоптиков нужно отлавливать и бросать в море. Что б не повадно было. Они нам напрогнозируют чёрт знает что, а мы это всё на себе переноси.
Но Маккейн не смог вымолвить ни слова, и боцман прошёл мимо. Что между тем навело Маккейна на мысль. – А здесь случайно не находится лазарет? – вопросил себя Маккейн, бросив внимательный взгляд в ту сторону, откуда появился боцман. Правда отсюда, мало что можно было отличимо увидеть, и Маккейн, решив, что самое страшное уже позади, выдвинулся вперёд. И так до тех пор, пока при подходе к следующему пересечению дорог, до него вдруг не доносятся чьи-то разговорчивые голоса. Что заставляет Маккейна в одно мгновение замереть на месте, а во второе кинуться в сторону, за перегородку, ограждающую собой это пересечение дорог.
И как вскоре выясняется Маккейном, то он не зря пожертвовал своей репутацией бесстрашного человека (понятно, что только перед собой, другие его не волнуют) – теми, кто шёл по коридору и разговаривал, оказались, и это Маккейна как раз не удивило, капитан Мирбус и судовой врач, Кубрик. И что ещё не удивило, а до крайней внимательности заинтересовало Маккейна, так это то, что они вели свой разговор о нём (а о ком ещё они могут вести разговор – так любой думает, стоит ему стать случайным свидетелем чьего-то разговора). Ну а чтобы Маккейн был в курсе всего того, что они о нём думают и говорят, они специально (по разумению Маккейна) остановились на этом пересечении дорог и принялись говорить всё, что о нём думают и домысливают – что всегда ещё хуже звучит, чем первое.