Илишу не просто говорила им «нет», она вкладывала в свой ответ презрение. «Катитесь куда подальше!» – слышалось в ее раздраженном голосе. Она ненавидела их алчность, их грязные души, хотела, чтоб они убирались с глаз долой, но отвадить их было так же трудно, как вывести чернильное пятно с дешевого коврика.
Список проклинаемых ею людей был бы неполным без парикмахера Абу Зейдуна, члена бывшей правящей партии, который однажды вломился к ним в дом, схватил ее сына за шиворот и уволок в неизвестность. По вине этого человека она потеряла Даниэля. Абу Зейдун уже много лет сам избегал ее, и даже случайно она не сталкивалась с ним на улице. С тех пор как Абу Зейдун разорвал свой партийный билет, он превратился в затворника, занялся своими бесчисленными болячками и больше ничем происходящим в квартале не интересовался.
Взрыв застал Фараджа ад-Далляля дома на площади ат-Таяран. Тремя часами позже, где-то в десять утра, отперев свой офис в аль-Батавин, он обнаружил огромную трещину в витражном стекле. Ад-Далляль выругался с досады, хотя по дороге видел разбитые окна в квартирах и обходил осколки магазинных витрин на асфальте. Напротив его офиса по другой стороне стоял растерянный Абу Анмар – владелец давно нуждающейся в ремонте гостиницы «аль-Уруба». Прямо на него с верхних этажей старого здания продолжала сыпаться стеклянная крошка.
Фарадж остался безучастным к выражению ужаса на лице Абу Анмара. Особой симпатии к нему ад-Далляль не испытывал, да и друзьями их нельзя было назвать. Расположение друг против друга только придавало соревновательности их отношениям. Абу Анмар, как все владельцы гостиниц в районе, сдавал комнаты работягам, студентам, больным, проходящим лечение в клиниках поблизости, и провинциалам, приехавшим в столицу закупиться разом всем необходимым. Последние десять лет, после оттока египтян и суданцев, полагаться приходилось только на непостоянных клиентов, тех, кто приезжал подработать в ресторанах Баб-аш-Шарки и кафешках по улице ас-Саадун, в сапожных и других мастерских, на рынке и в такси. Еще можно было брать в расчет пару-тройку первокурсников, которых не устраивало университетское общежитие. Большинство же постояльцев исчезли после апреля 2003 года. С того времени многие гостиницы стояли полупустые. Вот тогда и появился предприимчивый Фарадж ад-Далляль, принявшийся подготавливать плацдарм для вторжения, переманивая и без того немногочисленных реальных и потенциальных клиентов у Абу Анмара и хозяев других небольших отелей.
Ад-Далляль извлекал выгоду из наступившего хаоса, пользуясь отсутствием государства как такового. Он уже наложил лапу на те дома в квартале, собственники которых были неизвестно где или непонятно кто. Подходящие дома переделывались в дешевые меблирашки и сдавались сезонным рабочим, семьям, которые спасались от конфессиональных чисток, и бедолагам, в страхе скрывающимся от кровной мести, – традиции, которая снова вошла в жизнь с падением режима.
Абу Анмар обижался и жаловался, но пребывал в бездействии. Он сам был беженцем с юга, перебравшимся в столицу в семидесятых годах, не имея здесь ни родственников, ни знакомых и рассчитывая только на закон, гарантом которого и был режим. В отличие от него хваткий ад-Далляль обрастал связями, родственников и приятелей у него тоже было не счесть. С наступлением смутных времен они заставили себя уважать и составили силу, с которой простым людям приходилось считаться. Ад-Далляль возвел захват покинутых жилищ практически в норму, хотя все знали, что бумаг, подтверждающих право собственности или хотя бы аренду помещений у государства, у него нет.
Чтобы отобрать дом у Илишу, Фарадж мог прибегнуть к помощи своих влиятельных друзей. Он дважды побывал внутри ее дома, и этого оказалось достаточно, чтобы загореться идеей его отобрать. Судя по всему, дом был построен иракскими евреями, по крайней мере по их излюбленному образцу: уютный внутренний дворик, в который выходили двери комнат на обоих этажах, подвал под самой правой комнатой со стороны переулка, деревянные резные колонны, подпирающие галерею второго этажа. Под ней на первом облицована стена – пространство под столовую. Кроме того, двери из натурального дерева с тяжелыми железными замками и засовами, деревянные оконные рамы, темные ставни на окнах, разноцветные витражи, двор вымощен тротуарной плиткой, а пол в комнатах выложен мелким кафелем в черно-белой гамме наподобие гигантской шахматной доски. Раньше над прямоугольным двором в жаркий период натягивали навес из белого полотна, но сейчас он отсутствовал. Дом был уже не тот, но стоял крепко. От сырости, как другие по этой же улице, он не сильно пострадал. За последние годы подвал просел, его пришлось засыпать, но это не важно. Больше беспокоило другое – на втором этаже одна из комнат была на грани обрушения. С внешней стороны в этом месте кирпичи сыпались во двор соседнего ветхого дома, где жил Барышник. От ванной на втором этаже тоже мало что осталось. Фараджу придется раскошелиться на ремонт, но затея того стоила.
Время от времени на ум ему приходила мысль, что выгнать отсюда беспомощную христианку, за которой никто не стоит, займет полчаса, не более. Но внутренний голос подсказывал ад-Даллялю, что на самом деле, преступая закон таким вероломным образом, он заходит слишком далеко. На это люди не будут смотреть сквозь пальцы и безнаказанным не оставят, лучше сбавить обороты и разузнать, как относятся к ней соседи. Ведь может выйти, что, обидев ее, он навлечет на себя гнев жителей квартала и только навредит себе. Разумнее подождать, пока старуха помрет, а там никто, кроме него, не посмеет занять ее дом. Каждому известно, что он уже положил на дом глаз. Все в курсе, что он следующий владелец, сколько бы ни протянула еще Илишу!..
– Бог дал, Бог взял! – прокричал, растягивая каждое слово, Фарадж Абу Анмару, увидев, как тот, подсчитывая потери, сложил ладони в знак покорности судьбе.
Абу Анмар в ответ воздел руки к небу, словно взмолился, соглашаясь с ним. Хотя в действительности, кто знает, возможно, он причитал: «Да возьмет тебя Аллах к себе!» – имея в виду ненасытного Фараджа, которого нелегкая принесла в этот момент крутиться поблизости.
Она согнала Набо с дивана в гостиной и, не глядя, смахнула с обивки шерсть. Каждый раз, когда она гладила пригревшегося у нее на коленях кота, он линял так сильно, что можно было не сомневаться – диван после него надо чистить. Она могла и не обращать уже на это внимания, но это место в гостиной было для нее особенным – напротив висел огромный образ святого Георгия, а по бокам от него приклеены две небольшие черно-белые фотографии в деревянных рамках с резьбой – сына Даниэля и мужа Тидароса. Рядом репродукции – «Тайная вечеря», «Снятие Иисуса с креста» и три копии с подлинных средневековых икон размером с ладонь, написанные пером и чернилами. Краски на них поблекли, да и имен всего сонма святых разных церквей она уже не помнила. Муж много лет назад прибил их здесь на стене в гостиной, а также в спальне, в комнате Даниэля, которая теперь заперта, и в других помещениях, где никто уже не живет.
Здесь она проводила почти каждый вечер и тщетно обращалась с мольбами к ангельскому лику святого, которого почитала особо трепетно. Его облачение – тяжелые доспехи, полностью покрывающие фигуру серебряными чешуйками. На голове сияет шлем с пером, из-под него выбивается светлый локон. Длинное острое копье устремлено вверх. Воин сидит на белом мускулистом коне. И всадник, и конь изогнулись в порыве сразить зловещего Змея, выползающего из угла картины и угрожающего поглотить их обоих со всем снаряжением.
Однако детали Илишу не замечала. Надев очки с толстыми линзами, болтавшиеся на цепочке на шее, она всматривалась в безмятежное, не выражавшее ни единой эмоции лицо святого. На нем трудно было поймать искру гнева, найти следы печали, отыскать надежду или заметить проблеск счастья. Он выполнял свой долг с одним-единственным чувством – непоколебимой верой, которой было исполнено его сердце.
Илишу рассматривала изображение своего небесного покровителя иначе, чем других святых. Она относилась к нему, как к близкому человеку, как к члену ее разлученной и рассеянной по разным уголкам света семьи. Он один все это время оставался с ней рядом, за исключением кота Набо… И не считая тени ее сына Даниэля, который в конце концов непременно вернется домой. Люди видели в ней одинокую женщину, разговаривающую с призраками, но для нее они были реальными, живыми существами, которые не давали окончательно сойти с ума.
Она была разочарована, так как святой не исполнил ни одно из ее заветных желаний. Ведь она же вымолила, он же обещал ей после стольких бессонных ночей, проведенных в слезах! Илишу понимала, что жить ей остается недолго, и мечтала только об одном – получить знак свыше о судьбе сына. Если он жив, пусть вернется домой. Если мертв, она должна знать, где его могила. А если могилы нет, пусть ей укажут место, где он встретил свою смерть. Она хотела посмотреть в глаза покровителю и спросить его про обещанное. Да, днем это было изображением святого Георгия, в котором нет ничего необычного. Замеревшая бессловесная фигура. Но с наступлением ночи приоткрывалось окно в другой мир. Божественный дух нисходил и через святого говорил с несчастной, чтобы она не скатилась в пропасть безысходности и не утратила веру в Бога.
В мерцающем свете керосиновой лампы ей показалось, что изображение за мутным стеклом колыхнулось. Она вгляделась в глаза и красивое гладкое лицо святого. В этот момент кот раздраженно мяукнул и покинул комнату. Покровитель остался в той же позе, рука так же высоко заносила копье, но глаза уже смотрели на нее.
– Ты торопишься, Илишу!.. Я сказал тебе, Господь успокоит твою душу или положит конец мукам… Или ты услышишь радостную весть… Но никто не вправе указывать Ему, когда этому суждено произойти…
Полчаса она умоляла святого и спорила с ним, пока черты его лица вновь не застыли в недовольной гримасе, показывающей, что он не желает продолжать бессмысленный разговор. Прежде чем лечь в постель, она прочитала молитву перед большим деревянным крестом в спальне и удостоверилась, что Набо уже дремлет в углу на своем коврике, похожем на шкуру тигра.
На следующий день, как только Илишу закончила завтракать и помыла за собой посуду, с оглушительным ревом над кварталом пронесся американский апачи. Через мгновение перед ней предстал сын. Или ей показалось?.. Нет, это он… Дани… Так она звала его в детстве… Сбылось предсказание святого Георгия… Она окликнула его… Иди сюда, мальчик мой!.. Сюда, Дани!.. Ну же!
Глава 2
Враль
Чтобы сделать свою историю еще более ошеломительной, Хади Барышник старался привнести в нее больше реалистичных деталей. Как только припоминал что-нибудь, сразу вставлял в свое повествование то, что с ним на днях стряслось. Он садился на диванчик в углу у окна в кофейне Азиза аль-Мысри, разглаживал непослушные усы и топорщащуюся бороду, потом чайной ложечкой стучал по подстаканнику и, отхлебнув пару глотков чая, снова приступал к рассказу. На этот раз он устроил представление в честь нескольких гостей, которых Азиз аль-Мысри заманил в свое заведение послушать его байки.
Среди посетителей оказалась немецкая журналистка – щуплая блондинка с очками в толстой оправе на остром носу и тонкими сжатыми губами. Ее сопровождали переводчик-иракец и оператор из Палестины, который положил переносную камеру прямо напротив Хади. С ними пришел также Махмуд ас-Савади – смуглый молодой человек, корреспондент, приехавший с юга Ирака и остановившийся в гостинице «аль-Уруба», принадлежащей Абу Анмару.
В тот день немка, продюсирующая документальный фильм о буднях иракских журналистов в Багдаде, всюду следовала за Махмудом на протяжении его рабочего дня. Оператор снимал, как Махмуд бродит по улицам в поисках материала, комментирует последние события и рассказывает о трудностях, с которыми ему приходится ежедневно сталкиваться. Немка вовсе не планировала тратить время на длинные и запутанные россказни какого-то старьевщика, от которого несло перегаром, с глазами навыкате, да еще в поношенной одежде с прожженными сигаретами дырками. К тому же лишний выход на улицы Багдада женщины с такой привлекательной внешностью, как у нее, был риском. Поэтому она решила не включать камеру и просто послушать. Каждый раз, отпив из стаканчика чай, она поворачивалась к переводчику, и у того занимало очень много времени объяснять, что говорил Барышник.
Эта весна выдалась мучительно душной, и она надеялась провести оставшийся день, глотнув немного свежего воздуха. К тому же ей надо еще успеть заглянуть в пресс-центр, организованный для журналистов в гостинице «Шератон», чтобы передать пленку, отснятую за сегодня с Махмудом.
Она не дослушала рассказ до конца, подала знак Махмуду, и они вышли. Прежде чем попрощаться, она подметила:
– Этот чудак пересказывает фильм… Перевирает картину с Робертом де Ниро.
– Да… Кажется, он насмотрелся кино… Да его тут все знают!
– Тогда ему прямая дорога в Голливуд, – рассмеялась она и села в белый «протон» переводчика.
Для Хади в ее поступке не было ничего предосудительного. Всегда найдется кто-то, кто покинет кинозал посреди сеанса. Привычное дело.
– Так на чем мы остановились? – как ни в чем не бывало спросил Хади у Махмуда, который вернулся в кофейню и усаживался на диван напротив.
Азиз аль-Мысри, замерший с пустыми стаканами в руках посреди зала, расплылся в широкой улыбке, предвкушая продолжение истории.
– Мы дошли до взрыва, – подсказал он.
– До первого или до второго? – переспросил Хади.
– До первого… На площади ат-Таяран, – заторопил Махмуд рассказчика.
Он ждал, когда Хади начнет сбиваться, забудет какую-нибудь мелочь, сам себя утопит в несоответствиях и его можно будет уличить во лжи. Только ради этого Махмуд терпел его бредни по второму или даже третьему кругу.
– Взрыв был страшный, – произнес Хади. Он покосился на Азиза, рассчитывая на подтверждение своих слов, и продолжил…
В то утро он, как обычно, завтракал фасолью в масле, которую стряпает Али ас-Сейид в соседней кафешке. Хади опрометью вылетел из заведения и, сталкиваясь с людьми, плотным потоком бегущими ему навстречу, устремился к месту взрыва. Нос издалека учуял расплавленный пластик, вонь автомобильных покрышек и запах горелого человеческого мяса. Последнее ни с чем нельзя спутать. Такое врезается в память раз и навсегда…
Небо затянуло хмурыми тучами. Вот-вот должно было полить. Рабочие выстроились на тротуаре напротив величественной белой армянской церкви с многогранной маковкой и увесистым крестом. Время от времени они бросали взгляды на погруженный в безмолвие храм, а между тем курили, болтали, пили чай со сладостями, заказывая его у торговцев, разложивших свой товар на ковриках тут же, на тротуаре. Кто-то покупал с тележек фасоль, другие наедались вареной репой. Все ждали, когда какая-нибудь из проезжавших машин остановится и из нее предложат разовую работу – что-то подлатать, отремонтировать или, наоборот, сломать, разобрать. Водители припаркованных чуть поодаль маршрутных автобусов «киа» и «тойота-коастер», зазывая пассажиров, громко выкрикивали: «Аль-Каррада! Технологический университет!» На другой стороне улицы происходило то же самое: подъезжали и отъезжали машины, торговцы выкладывали на землю сигареты, пахлаву, нижнее белье и приставали к прохожим со всякой всячиной.
У толпы притормозил полноприводный автомобиль серебристого оттенка. Большинство рабочих, сидевших на тротуаре, привстали. А когда часть из них подошла к машине поближе, прогремел мощный взрыв. Никто не мог точно сказать, в какой момент это произошло. Все случилось за доли секунды. Те, кто остался цел, так как стоял далеко от машины, те, кто спасся только благодаря тому, что их прикрыли своими телами раненые и убитые, те, кто оказался в защищенном месте за другими автомобилями, и те, кто еще не вышел на площадь, но шел по переулку в ее направлении и все слышал, сотрудники офисов в здании рядом с армянской церковью, водители, уже миновавшие площадь, – все они вздрогнули в тот момент, когда пламя и гарь поглотили машины и людей вокруг. Провода электропередач оборвались, с неба замертво упала стая птах. В соседних домах выбило стекла, вылетели двери и треснули стены. А в старых квартирах квартала аль-Батавин обвалились потолки. В один миг все было кончено.